Рыбы. Часть II. Уплыть

Уплыть
Девушка за стойкой администратора приветливо улыбается, чуть удивленно смотря на чемодан в твоей руке, а ты улыбаешься ей в ответ, делая вид, что в твоём облике нет ничего необычного.
Написав Карин сообщение, ты переодеваешься, делаешь разминку и идёшь к бассейну.
Это уже совершенно другой ритуал. Ты не можешь не поприветствовать воду. Ныряешь с последней вышки, аккуратно, плавно, со всей сосредоточенностью. И вода приветствует тебя в ответ, втягивая в свои прохладные объятия.
Ты плаваешь долго, как вчера – до изнеможения. Точнее, до 18:41, пока в зал не входит твой сенсей. И сердце предательски и неосторожно сбивается с ритма, громко вбиваясь в рёбра. От бешеного пульса закладывает уши, и тебе кажется, что даже вода колышется в такт. Он приветственно кивает тебе, кажется, даже улыбается, и ты сглатываешь сухую слюну, и борешься с диким желанием расправить свои рыбьи крылья.
Потом он еще раз кивает в сторону, чтобы ты не отвлекался и ты послушно, по-собачьи, отворачиваешься, уходя под воду. Почти прокусывая обратную сторону щеки, от рвущейся улыбки. От розовых, сопливых, мелодраматичных мыслей о том, чего никогда не могло бы быть. Не с тобой, Суйгецу.
Ущербный.
Всё, на что ты способен – это избитые, никому неинтересные, циничные ухмылки и пышное, наигранное, ужимистое кокетство. Ты как старая афиша на фонарном столбе. Твое лицо не слишком красиво, с резкими чертами лица и проницательными глазами. Фиолетовыми. С выкрашенными волосами и жуткими зубами. Ты искусственный, Суйгецу. Ты сам создал себя, а теперь не можешь отвязать от себя этот прогнивший образ. У тебя слишком худые руки и узкие плечи. Выпирающие рёбра и тонкие пальцы. Ты много пьёшь, а с пятнадцати лет ты спишь с мальчиками. С безумно красивыми мальчиками, Суйгецу. Ты негоден для плаванья, Суйгецу. Брак.
Ты не должен быть. Ты ошибся.
Высунув из-под воды сенсею средний палец, не зная, заметил он его или нет, ты ныряешь снова, глубоко, почти до дна. А когда он подзывает тебя к себе, то ты достигаешь бортика за пару гребков. Ты рыба, всплывающая на поверхность перед кормёжкой.
Он приседает, как хозяин, который хочет сказать своей собаке «лапу». При разговоре, он почти не смотри на тебе. А ты видишь лишь контур его губ.
- 60 метров кролем. Мне не нравится, как ты работаешь левой. И следи за дыханием.
Он тянет руку, как к щеночку. И замирает, как к рыбе. А ты готов встать на задние плавники, высунуть язык и бегать за планктоном на «Апорт». И ты видишь только протянутую руку, недвижную; и что-то тянет тебя на твоё ненаглядное дно. Ты не можешь дышать на суше, лёгкие жжёт, по горлу будто проехали наждачкой.
Он встает и, засунув руки в карманы своих отпаренных брюк, отходит.
Дыхание. Какое нахрен дыхание!??
Ты не можешь выровнять ритм, сбиваешься, горло спазматически сжимается, и ты ничего не видишь через мутные очки. Выныриваешь всё чаще.
Потом, молча, выходишь из воды. Уже пройдя мимо Забузы, прощально вскидываешь руку, опустив голову. Сжимаешь ладонь в кулак, закусывая губу.
Тренировка окончена, вода обижена, ты неудачник.
И фраза. Последняя, едкая как щёлочь натрия, острая и колкая, не срывается языка. Потому что, ты даёшь хвост на отсечение, твой голос сорвётся, как камень с обрыва; он будет хриплым, надломленным и несаркастичным. Не сможешь вытянуть эту планку, возможно, впервые.
На телефоне смс-ка от Карин: «У меня смена через три часа, шевели задницей». Злобная, родная Карин. Она прочтёт тебе лекцию, выпотрошит мозг, даст подзатыльник, но ничего не спросит и всё поймёт. Неизменно ироничная, гордо истеричная; которая красит тебе голову и вяжет шарфики, пьёт ледяную минералку, смешивая с содой и лимонами, называя это пойло «Французским лимонадом*». У нее всегда много денег, она водит домой симпатичных девочек, а под подушкой у нее фотография Рики Мартина и старые четки. Вы познакомились у Саске в кровати (точнее, в разложенном диване), который вышел курить на лестницу; а тебе стало тоскливо и хотелось трахаться. После этого, ты недели две ходил с очень эстетичным фингалом, а Карин - со сломанным ногтем.
А теперь она твой единственный друг в этом убогом городе, и ты будешь жить у неё, о чём ей ещё предстоит узнать. А потом, в одно прекрасное утро, ты покинешь её прибрежный лиман и поплывёшь в бесконечно-синее Море.
Ты заматываешься в жёлтый шарф, с длинными, мягкими кисточками на концах и, подхватив свои пожитки, выходишь в вечер.
Он стоит спиной, засунув руки в карманы, оглядываясь по сторонам. Его окутывает тёмная, манящая, сильная аура, почти осязаемая. Ты застываешь, завороженный, не в силах пошевелиться. Снежинки пляшут на его высокой, противоестественной прическе, сразу тая. Как ты. А потом, лёгкой, невесомой походкой появляется ОНО, будто не касаясь земли.
Безумно красивое, настолько, что чемодан выпадает из твоих рук. С матово бледной, наверняка, нежной кожей и невыразимо прекрасным лицом. С мягкими, идеальными чертами и глубокими, потрясающе бездонными, глазами.
А потом ОНО смеётся тихим, мелодичным смехом и приземляется в объятия Забузы. Обнимает руками за пояс, утыкаясь ему куда-то в грудь. А потом. Мягкий, нежно звенящий голос произносит:
- Забуза, пойдём домой. Я тебе ужин приготовил.
Выявленный ОН смеётся снова. Момоти мягко проводит по длинным, угольным волосам юноши, другой рукой отстраняя его от себя и что-то тихо говоря. А потом они уходят, растворяемые в серой палитре улицы. А ты остаёшься.
Стоишь и думаешь, где твоя птица, цвета ультрамарин и бескрайнее небо; где мириады твоих звёзд и бесконечные Вселенные; где одна, только твоя звезда с одноимённым названием; где тот самый Золотой Город с Брутальной Планеты; где твои текиловые сны и твоё лучшее танго на облаке. Где, Суйгецу, где? Где ты? Кто ты? Зачем ты?

Карин встречает тебя в мужской мятой рубашке длиной до середины бедра и обтягивающих шортах до колена. Её глаза горят праведным гневом и метают молнии, на языке уже вертится парочка желчных комментариев. Она предостерегающе заносит палец с длинным накрашенным ногтём, что возвещает о начале «мозго-промывательной» процедуры, но говорить так и не начинает. Смотрит своим рентгеновскими глазами и всё понимает.
Швыряет твой чемодан куда-то там, вешает сумку на крючок в прихожей и втаскивает тебя в квартиру. Выпутывает из шарфа и расстёгивает пуговицы на пальто. Ведет за руку на кухню, сажает на стул и достаёт нетронутую бутылку охрененно дорогого шотландского виски, ставя перед тобой и доставая 2 стакана.
Потом наклоняется к тебе и тянет уголки твоих губ вверх, тепло-тепло улыбаясь:
- Дурак ты, Суйгецу. Самый настоящий.
Она похлопывает тебя по щеке и ерошит волосы.
- Не больше чем ты, красавица.
Искривляешь рот в ухмылки, надеясь, что она выглядит не так жалко, как кажется тебе самому.
А потом вы пьёте, пьянеете и смеётесь. Ты несёшь полную херню, и истерично похихикивая; потом Карин несёт полную херню, поминутно поправляя съезжающие очки. Она болтает что-то о своей новой девочке, работающей в баре и таскающей ей, Карин, охеренный алкоголь. Когда заканчиваются темы для неразговоров, несмешные шутки и «Johnnie Walker Black Label», вы в обнимку идёте в гостиную, по пути встречаясь со всеми стенами, углами, косяками, ножками стульев, дивана и прочей мебелью.
Через пару минут вы уже пляшете под Рики Мартина, потом Карин насилует расстроенное пианино, не попадая в ноты, съезжая пальцами с клавиш, без очков и движением головы откидывает красные вихры. Усердно и самозабвенно почти играет, иногда даже подпевая своим несостоявшимся контральто.
А ты танцуешь на широком подоконнике, застилаемый уличным светом, в своём апокалипсическом бреду, утопая в пряной/пьяной атмосфере, почти обнимая холодное, тонкое стекло.
Ты хочешь, вожделеешь, желаешь, злишься, ненавидишь, обожаешь, смеёшься, не плачешь, танцуешь и никогда не находишь то, что всегда теряешь.
А чокнутая ведьма больше не играет на инструменте, она показывает на тебя пальцем и что-то говорит, и глаза её чёртовы, как адские глубины, и сама она – демон. Дьявольская женщина, проклятая в своём великолепии, такая же выброшенная с жизненной трассы, как и ты, такая же, что бьёт тарелки об стены и сметает рамки с полок. Вы такие разные в своей похожести. И такие похожие в своей разности. Самый страшный человек после тебя и нужный. Только не самый.
А потом вы оказываетесь на диване, и она царапает тебе лицо своими длиннющими, кровавыми ногтями, а ты кусаешь её за острую коленку. Вконец уставшие вы пытаетесь устроиться на узком диване, переплетаясь руками, ногами и пьяными мыслями. Засыпаете.

Утро встречает тебя бьющим в лицо солнцем, головной болью, саднящим лицом и мирно посапывающей на твоём животе Карин, с торчащими из дивана палками длинных ног.
Пытаешься бесшумно встать, выпутаться, но координация нарушено до беспредела, и спящее на тебе, тело падает на пол. Ты понимаешь, что с секунды на секунду придёт «пиздец» и наваляет тебя по самое не хочу, но, к своему облегчению, слышишь сиплый, невнятный голос.
Ты приподнимаешься на локтях, спрашивая абсолютно севшим голосом:
- Чё?
Слышится шебуршание снизу и грубый, тусклый шёпот в ответ:
- Ненавижу тебя. Воды дай. Сука.
В этот день ты не идёшь на тренировку, потому что до пяти вечера вы лежите, каждый в своём состоянии. Потом хозяйка тяжело встаёт, одаривает тебя пронзительным взглядом, находит под креслом очки и идёт готовить завтрак/ужин.
Пока ты горделиво не смотришь в зеркало и принимаешь душ, с кухни тянет чем-то восхитительно ароматным. Выходя из ванной, ты обнаруживаешь тарелку тёплых блинчиков с апельсиновым сиропом.
Что-то, а готовить эта бестия умеет.
На твоём телефоне 7 непринятых вызовов и одно сообщение: «Рыба гниёт с головы. Можешь больше не приходить». Ты кусаешь собственное запястье.

А на следующий день входишь в зал в белой рубашке, чёрных брюках и без линз. А сенсей сидит там. Ты отдаёшь ему на вытянутой руке цветок белого мака. Буквально впихиваешь в руку своё извинение, что-то сдавленно говоря и не поднимая глаза. Твои уши горят, кажется, просвечивая через светлые волосы; царапины неприятно покалывает, и ты быстро уходишь переодеваться.
Соревнование в воскресенье. И оставшиеся дни ты - рыба. Живая, настоящая. Ты фильтруешь кислород через жабры и у тебя есть плавники. И хвост. И нет чувств. Ты холодная, непроницаемая рыба с огромным крючком в глотке. Каждый день. Ты видишь его. Читаешь во взгляде о суровых жизненных законах. А потом он говорит тебе: «Сильный жрёт слабого. Просто сделай это». И кладёт руку на плечо.
И теперь в твоём теле тысячи килоджоулей энергии, и дорожка в 30 метров – твой долг. Момоти Забуза великолепен, а иногда ты замечаешь лёгкий контур улыбки под его маской.
Ты больше не приветствуешь и не прощаешься с водой. Сейчас вы на равных. У вас негласное соглашение до конца недели. Вы не друзья. Вы коллеги.
А этот невысокий, чрезмерно красивый ублюдок теперь тоже иногда приходит. Сидит, лучезарно улыбаясь, прижимаясь к Забузе. Эта маленькая мразь даже машет тебе ручкой и смеётсся. А ты сжимаешь зубы и медленно, мучительно-сладко представляешь, как одну за другой вгоняешь тоненькие иголочки ему под ногти. Как искривляется его восхитительный рот, напрягаются мышцы под твоими пальцами. Представляешь холодный ужас прозрачных, предсмертных, стеклянных глаз и невозможный крик. Ты – пиранья. Маленькая, кровожадная, убийственная. Ты готов в секунды накинуться на свою жертву, вонзая свои острые зубы в мягкое, податливое тело. Ты своим рыбьем чутьём чуешь подвох, что-то томительно-грязное, прикрытое маской безупречной невинности. Ты ненавидишь лицемерие так же, как и своё неконтролируемое желание. Крови. Боли. Правды. Нежности.
Ты слишком дёшево платишь за своё безумие, Суйгецу.

А утром в воскресенье ты разбиваешься. На молекулы, частицы, атомы, осколки, кусочки, капельки и бла-бла-бла.
Хаку (Бесполое Ничто) привстаёт на носочки и целует его. Через маску, в губы. Обнимает за шею, приоткрыв один глаз и по-блядски смотря на тебя. С таким грёбаным триумфом. Самодовольством. Забуза перехватывает его руки, убирая со своей шеи, что-то говоря своим стальным голосом. А потом мелкий улетает на своих коротеньких ножках, махнув тебе на прощанье и пожелав удачи. А ты так убийственно бесчувственен. Ты не слышишь звуков/запахов, не ощущаешь собственного пульса. Ты отформатировал свою материнскую плату?

Кисаме Хошигаке – акула. Большая, массивная. С кожей голубоватого оттенка. У него на шее вытатуированы жабры, он скалит свою страшную пасть с двойным рядом зубов, и смотри на тебя своими жадными, выпученными глазами. Он хрустит шеей, не отрывая от тебя взгляда, и тебе резко хочется одеться. У него голодный, ненормальный взгляд и ебанутая ухмылка. Проходя мимо – толкает тебя плечом, прижимаясь своей гладкой, влажной кожей чуть дольше, чем нужно. Он – хищник. Он сожрёт тебя, смакуя каждую косточку и сплёвывая особенно мелкие. И одна из них встанет у него поперёк горла, будет биться в где-то в глотке. Он будет кашлять, а потом умрёт. Ты больной, Суйгецу. Ей Богу, больной.
Тяжёлые, теплые, нужные, самые необходимые ладони разминают тебе шею, и ты сбрасываешь их, нервно дёрнув плечом. Ты чувствуешь, как через твою грудную клетку пускают тысячи вольт, раздробливающих твои хрупкие рёбра, разбрызгивая твою прозрачную кровь.
- Я ненавижу Вас, сенсей.
Ты плачешь, Суйгецу? Нееет. Рыбы не умеют плакать.
Ты сложен.
Хотя. Ты ведь всегда был таким, разве нет?

Уже на старте, приняв стойку, ты просишь у воды прощения. Она предостерегающе колышется, дрожа дном бассейна, но твоя часть контракта уже разорвана.
Ты приходишь вторым. Специально, конечно. Надрывно. Нагло. Зубастый, синий ублюдок мерзко и надменно улыбается, не сводя с тебя своего ненормального взгляда с толикой надменности. Ты отвечаешь ему широкой ухмылкой, светя своими ультрафиолетовыми безбашенными глазами, и он утыкается.
Овации смолкают, люди расходятся, вспышки камер прекращаются; зал пустеет, а ты не ловишь его взгляд.
И никого нет, а ты здесь, лежишь на спине у самого бортика, опустив нижний плавник в воду. Над тобой помигивает лампа, не желая выключаться. Рядом стоит родная бутылка чего-то там, которая вполне предсказуемо лежала в твоей спортивной сумке. Всё ведь знала, Красноволосая ведьма! И тебе так хочется. Так невероятно хочется пожить. Просто и незамысловато. Без всей этой жалкой, ущербной, ненужной, покалеченной недолюбви, насквозь пропитой и неутопленной. Хочется в воду, затопить свои лёгкие (да! Именно лёгкие), набрать в них литры воды и задышать, по-настоящему свободно. Громко смеяться, выпуская на поверхность разноцветные, воздушные пузырики.
Где-нибудь, посреди Атлантики, забывшись в коралловых рифах. Плыть за большими судами и быть инстинктом.
Ты недочеловек. Ты недорыба. Ты не должен быть.

А потом ты поворачиваешь голову и видишь своего сенсея в трёх метрах от себя, с чуть наклонённой в твою сторону головой и прищуренными глазами.
Ты не слышал его шагов, не знаешь, как давно он здесь стоит. И ты не уверен, говорил вслух или нет.
Ты резко приподнимаешься, чуть не свалившись в воду, и предостерегающе вскидываешь руку, заранее отказываясь от возможной помощи. Потом мотаешь головой, убирая с лица прозрачные пряди. Нетрезвой походкой доходишь до Забузы и поднимаешь на него свои пьяные, выцветшие глаза и дёргаешь на себя.
Ты смазано впиваешься острыми зубами в его маску, кажется, не попадая в губы. От ощущения сумасшедшей близости и оглушающей вседозволенности ты слетаешь в тридевятое царство, со всем своим мутным бредом, манией, забитыми гигабайтами памяти. Пальцы дрожат и не слушаются, соскальзывают с лица, маску снять не удаётся, на носках стоять безумно неудобно. Ты отстраняешься, чтобы через секунду снова терпко почувствовать грубый материал. Ты рвано, сорвано дышишь через приоткрытый рот, проводя языком по сухим губам.
Отстраняешься и возвращаешься. Тянешься и отступаешь. Судорожно, до побеления костяшек пальцев, сжимаешь воротник его рубашки, дрожа и не успокаиваясь, прижимаешься губами куда-то к изгибу шею, ощущая равномерный, четкий пульс. Зажмуриваешь глаза, что пляшут разноцветные круги, и дышишь. Через все свои жабры, поверхностью тела, каждой чешуйкой ты ощущаешь восхитительный запах его одеколона. Самая обжигающая. Самая ледяная зима в твоей жизни.
Кому ты врал, Суйгецу? – Ты обожаешь зиму.
И что-то, где-то, как-то отвратительно скребёт мелом по доске, вспарывая самое-самое твоё-твоё. В голове беспорядочный хаос, движение по неосям снизу вверх, и твой голос режет барабанные перепонки, преданными, молебными интонациями:
- Я ненавижу тебя. Чёрт. Уйди. Нахуй.
Ты срываешь голос, даже не крича. А твои руки еще крепче впиваются в его одежду, так, что ломит суставы. И ты, как никогда, реально, ощущаешь твёрдый кафель под босыми ступнями и едкий запах хлорки. Ты уже не успеваешь уйти, ты опоздал, когда только впервые увидел его. Пересёкся взглядом в музыкальном магазине. И всё. Под заключительные аккорды «Stairway to Heaven*» уходил твой поезд.
Не отпускаешь, держишь и отталкиваешь.
Что за дерьмо, Суйгецу?
И ты внезапно обнаруживаешь одну маленькую деталь.
Он. Стискивает. Твои. Бёдра. Своими руками. И это не ты не отпускаешь. Это тебя не отпускают.
Поднимаешь глаза и…тонешь. Рыба, которая задыхается в воде.
Вы набрасываетесь друг на друга, как по щелчку, запутываясь в руках. Ты почти подпрыгиваешь, чтобы достать до его губ, одновременно расстегивая его рубашку, путаясь в бесконечных пуговицах. Он нетерпеливо сдёргивает ненужный элемент одежды, попутно стягивая свою ненужную маску, тут же перехватывая инициативу, выкусывая твою шею, и ты прогибаешься дугой, подставляясь ещё больше. Почти взрываешься от потрясающих ощущений, импульсами вибрирующих во всём теле. Царапаешь ногтями его загривок и опускаешься на пол, на подкашивающихся ногах, утягивая его за собой. Ты снова находишь его губы, раскрываясь для бесконечно долгого поцелуя, впуская его язык в свой рот, наслаждаясь такой необузданной жёсткостью и яркой, непозволительной грубостью. Сминая под пальцами, кусаясь. Вы катаетесь по полу переплетением рук, ног, языков. Забуза не слишком церемонится с твоей рубашкой, и пуговицы в панике раскатываются по полу. Он вдавливает тебя в пол, переключаясь на хрупкие ключицы, а ты призывно раздвигаешь ноги, царапая ему шею и зарываясь в колкие, жёсткие волосы. Момоти не закрывает глаза ни на секунду, как и ты.
- Стой.
Ты охреневаешь от сексуальности собственного голоса так же, как Забуза. Проводишь кончиком языка по кромке верхних зубов, приподнимаясь на локтях, целуя его в уголок рта, ямочку между губой и подбородком, место у самой мочки уха.
Так непривычно и так несвойственно тебе. Ты сходишь с ума, от собственной, ошибочной нежности, которой никогда не могло быть.
Но Забуза принимает твою игру/не игру, переворачиваясь на спину, а ты устраиваешься на его бёдрах. Растворяешься в эфире, измазанный, плаваешь в мазуте; и сквозь пелену безгранично кайфа, чувствуешь острые нотки неповторения.
И каждый твой нерв напряжён до предела, потому что ты запомнишь всё. Запишешь на сетчатку, чтобы навсегда не забыть.
Сначала, ты выгибаешь спину в какой-то нереальной дуге; томно прикрываешь глаза и ненавязчиво, почти небрежно, убираешь рукой мокрые пряди с лица. Потом медленно, плавно, начинаешь тереться задницей о его пах, скользя вверх-вних, в простоте и естественности собственных движений. Его руки поглаживают твои согнутые ноги через плотную ткань джинсов, сжимаясь сильнее на особенно острых твоих движениях, неотрывно следя за тобой взглядом. Ты склоняешься над ним, вдыхая холодный запах волос, чуть прикусывая тонкую кожу на виске, скользяще касаясь века, снова спускаясь к губам. Не останавливая покачиваний бёдрами, ты в такт своим движениям целуешь его рот и отстраняешься. Целуешь и отстраняешься. Он касается твоей шеи ладонью, останавливая, чтобы тут же ритмично, толчками вторгнуться в твой рот языком. От такой открытой провокации ты несдержанно стонешь, сразу же отстраняясь, рвано дыша. Забуза усмехается, насмешливо смотря тебе в глаза.
Ты ненавидишь проигрывать и выкладываешь свой последний козырь.
Иронично изогнув губы, опускаешься ниже, зубами расстегнув язычок молнии. Медленно покусываешь член через ткань трусов, поглаживая рукой яички. Ты уже представляешь его полный размер, и собственные узкие брюки давят очень ощутимо. Ты жадно стягиваешь ненужную деталь гардероба, замирая от предвкушения.
Еще лучше, чем ты мог себе представить. Рот наполняется слюной, ты аппетитно облизываешься, наклоняясь к головке. Мягко, круговыми движениями, проводишь по ней языком, едва касаясь крайней плоти и возвращаясь к центру. Поджимаешь губы, чтобы не поранить зубами, втягиваешь в рот, не прекращая ласкать языком. А потом начинаешь непостоянно, без ритма, двигать головой, постепенно расслабляя горло, беря во всю, нескромную, длину. Сверху слышится довольный хмых и жадный выдох, от которого маленькие электроразряды волной пробегают по твоему телу. Ты начинаешь двигаться быстрее, сокращая горло. Что-что, а минет ты делать умеешь.
Тебя резко переворачивают и, не дав опомниться, жарко, влажно целуют. Мягко и неторопливо. У тебя кружится голова, ты дрожишь от сумасшедшего возбуждения. Забуза потрясающе прижимает тебя к полу и переплетает свой язык с твоим, тягуче скользя по губам. Он круговыми движениями поглаживает внутреннюю сторону твоих бёдер, сминая через ткань джинсов.
Ты где-то в раю, уже давно плывёшь по течению мягких облаков. Проводя руками по его широкой, расшрамированной груди, ты чуть царапаешь её, ненавязчиво задевая соски.
Момоти склоняется над твоими ключицами, оттягиваю тонкую кожу, и плавно зализывая языком. Теперь это что-то трепетно-нежное, такое вальяжно-неторопливое. Долгие ласки и растянутые прилюдие. Самые неповторимые, что у тебя были.
А ты веришь. Ты готов верить в чудеса, Деда Мороза, Хеллоуин, Бога и возможность.
- Жёстче. Я хочу жёстче.
Ты призывно вскидываешь бёдра и отводишь взгляд.
Тут же ощущаешь сильный укус в шею, потом в плечо. Хаотично разбросанные, они разукрашивают твою бледную кожу неравномерными узорами.
Жёстче, да. Правильно. Ты любишь больнее, чтобы до предела, до ссадин, синяков, треснувших губ, убеждаешь ты себя.
Дыхание вырывается громкими стонами, а Забуза творит руками что-то великолепное, сжимая твои узкие бёдра и втягивая в рот прозрачную кожу на животе.
Он резко переворачивает тебя, упираясь ладонью в прогиб поясницы. Ты пытаешься сопротивляться, перехватывая его руку, расстёгивающую твою ширинку.
- Не смей. Только лицом. Не смей.
И голос твой, почти неслышный, на последнем хрипе, такой ломкий.
Он наклоняется к твоему уху, и произносит, - впервые за всё время, - хрипловатым, бархатным баритоном:
- Я только войду.
И от этого шелкового, искреннего голоса, пробирающегося и записывающегося на ленту подсознания, ты отпускаешь его руку, позволяя снять свои джинсы.
Он целует твои острые лопатки, проводит языком по рельефу позвонков и от этой сумасшедшей, всепоглощающей нежности ты прикрываешь глаза, утыкаясь в сложенные ладони.
Доверять. Доверяй. Рыбы не умеют чувствовать. Заткнись, Суйгецу.
- Без пальцев. Так.
Ты всё портишь. Сознательно.
Сосредоточенно пытаешься расслабиться, почти прокусывая кожу на запястье. Потому что это слишком. Разрывающее больно. Восхитительно. Неправильно, противоестественно, безумно, страшно. Туго. Нереально. Ахуенно.
От разрывающего давления невозможно думать и воздух перестает поглощаться организмом.
Ты не говоришь, ты, наверное, выкрикиваешь, только без голоса, сухими губами:
- Переверни.
Ради таких глаз ты готов продать свою консервированную, рыбную душонку со всеми потрохами. Глаза расплавленной ртути в ампуле термометра.
Ты обнимаешь его за талию ногами, притягивая ближе, заставляя проникать в себя глубже, до исступления.
И он начинает двигаться постепенно, меняя темп, угол проникновения, выходя почти полностью и задерживаясь внутри на безбрежно прекрасные секунды. Потом он закидывает твою ногу себе на плечо. Ты не можешь больше кричать, у тебя сорваны голос и крыша. Ты сжимаешь его изнутри, вцепляясь в шею.
Ты кончаешь раньше, пошло расцарапывая ему спину и глубоко целуя, не сдерживаясь, почти прокусывая острыми зубами его рот. Мир рвётся и трещит по разноцветным швам, сыплется рыбьими звёздами, светится радужной аквариумной призмой.

Вы лежите, распластавшись на прохладной воде, где-то в середине бассейна. Ты держишь его за руку, не чувствуя пожатия в ответ.

И вот она твоя реальность. То отчего ты бежал всё это время, настигает тебя в переплетенье собственных пальцев.
Как ты будешь жить? Чем ты думал?
- Этого больше не повторится.
А ты ведь знал, да? Отдал кровавую расписку, даже не прочитав условий?
На языке крутятся тысячи слов, фраз, банальных, заезженных, мыльных. И тебе уже плевать на сумасшедшее сердце, выбивающееся из груди, только бы сказать, только бы успеть.
Почему ты молчишь, Суйгецу? Почему, черт возьми?!

Но отвечаешь. Не поворачиваешь голову.
Он уходит, а ты нет.
А потом надрывно, скуляще плачешь, задыхаясь от сухих щёк и непроливаемых слёз, обрезанных, неглотаемых глотков воздуха.
Твои родные 7,5 метров, с личной тропкой в ад. Ты ныряешь вниз головой, с закрытыми глазами.

P.S. Гудение, гудение, гудение.
Жжжжжжжжжжжжжжжжжжжж.
Что-то пикает, тикает и гудит.
Ты с трудом разлепляешь склеенные ресницы, натыкаясь расплывчатым взглядом на, наверное, симпатичную медсестру.
- Вы помните, что произошло? Вы помните, кто вы? Ответьте, пожалуйста. Это очень важно.
Нет. Ничерта, не отвечаешь ты.