Все учтено. Глава 13.

_*_*_
Сакуру выписали из больницы. Прошло довольно долгое время, и за этот промежуток Хината успела обзавестись прелестной дочуркой. Ее назвали Минако, точно вторя ее сути — девочка и действительно была красива. Хинате, в отличие от Сакуры, роды дались легко. Она настолько сохранила спокойствие, что при первых родах ей не пришлось чувствовать боль при разрыве — его не было. Сакура завидовала Хинате — все-то этой женушке давалось легко: и ужины с ароматным мясом, и неземные колыбельные, и даже уборка по дому.
— Ты... ты как все успеваешь? — спросила Харуно, когда Хината пришла к ней ненадолго с ребенком. Исами сидел на стульчике, в то время как дочка громкого клана Узумаки лежала на столике для пеленаний и ожидала, когда же мать достанет ей одеяние. Узумаки рылась в необъятной сумке, перетряхивая, казалось, все в мире пеленки. Тут были и клетчатые, и белые, и розовые, и даже с изображением горы хокаге. Исами же был в очаровательных ползунках с изображением учиховского веера и в голубой распашонке. Сакура иногда с ужасом думала: «А что, если у мальчика будут розовые волосы?». Но тут генетика не подвела: она решительно делала из Исами двойника Саске. Сакура с болью в душе думала, что все это когда-то закончится: Хината больше не будет хлопотать, она сама больше не будет наблюдать, как сын засыпает под ее неумелые колыбельные, как Саске не будет больше украдкой сжимать ручку сына. Наруто больше не будет показывать рожицы дочери, и Минако не будет от этого изумительно выпучивать глаза и заливаться не то смехом, не то плачем.
— Как я все это успеваю? — Хината на миг остановилась и замерла. Она сама этого не понимала. Она же все делает правильно, правда же? Она не оступится теперь, когда сделано слишком много. — Я, Сакура-чан, право, не знаю. Наверное, я просто люблю Наруто.
Этот ответ до боли пронзил девушку позади. Хината не видела, как болезненно исказилось лицо Сакуры.
— Вот как, — медленно проговорила Харуно, — а если бы ты не любила его, а, Хината?

Узумаки с удивленным взглядом обернулась и увидела, что Сакура со всей силы сжимает столешницу руками. Хината быстро подошла к малышке и запеленала ее. Минако заплакала, Сакура опустила голову и обессиленно опустилась на стул. Исами тоже начал плакать, но Хината погладила его по голове, и мальчик успокоился. Теперь осталось успокоить Минако, та хныкала без устали.
— Я бы не могла не любить его, Сакура. Мне очень жаль тебя и Саске. Я не знаю, что у вас происходит. Никто не знает. Вы будто живете в своем мирке, Сакура. Разве ж так положено молодой счастливой семье?
— Тебе легко говорить, счастливая, — Сакура отвернулась не то с отвращением, не то с виной в глазах. Ей действительно было больно делать все это, зная, что потом она никогда не найдет изображение первого сына в альбоме с семейными фотографиями. Как хорошо было Хинате: ей ничего не говорили, так как Наруто не хотел ее беспокоить. «Всему свое время», — рассеянно говорил он. Наруто просто боялся. Тоже. Он не хотел отрывать ребенка, так же понимая, что потом это будет в разы труднее.
_*_*_
Саске был в библиотеке. Обучаясь у Орочимару он многое узнал о природе наследственности. Еще несколько дней назад его кабинет представлял собою склад ценнейших трудов по генетике, включая и труды Змеиного Санина. Учиха аккуратно расставлял книги на полки в закрытом архиве. Вдалеке виднелся стол, за которым работал он сам, если не было возможности работать в кабинете. Сейчас же за этим столом сидел Нара Шикамару. Его поза выражала усталость. Казалось, тяжелое дыхание Шикамару Саске слышал из-за нескольких стеллажей.
— Здравствуй, Шикамару, — когда на Саске воззрились два черных провала вместо глаз, он отшатнулся. Нара Шикамару был умелым шиноби, но абсолютно неудачливым возлюбленным. Его сердце все еще сжималось при упоминании ребенка, и неясная обида колола где-то в груди. Ему казалось, что его память играет с ним злую шутку: каждую ночь ему снилась Темари, играющая с детьми. Но потом идиллия сменялась виноватым выражением лица Темари, и ее губами, говорящими: «Нам нужно поговорить». Шикамару не спал, а если и спал, то через несколько минут просыпался с тяжелым жутким криком, сотрясающим пустое жилище.
До него не сразу дошло, что перед ним стоял Саске.
— Привет, — Шикамару поздоровался глухо, — я пытался спать, — он увидел удивленный взгляд Учихи, — я не могу спать дома, приходится здесь. Я не думал, что встречу здесь тебя, Саске.
— Ты в порядке? — Саске смотрел на человека, который из гибкой ветки стал сухим хлыстом. Захочешь ударить, но не ударишь — хлыст сломается и рассыплется в пыль.

Под глазами Шикамару Саске видел неясные тени, синеватые круги. Цвет лица был землистым и нездоровым. На обычно безупречной коже было несколько красных пятен. Саске хотелось услышать что-нибудь вроде: «Да, я в порядке. Просто сегодня не выспался». Учиха не был готов к душевным откровениям. Ни к своим, ни к чьим-то еще.
— Саске, я ни черта не в порядке. Я просто валюсь с ног. Мне трудно дышать, мне холодно вставать каждый день и думать, что какая-то чертова политика, в которой нет смысла, может ломать жизни не только воинов и вождей, но и обычных шиноби. Знаешь, почему я работаю в аналитической области? Я думал, что эта чертовщина не коснется меня. Я думал, что смогу завести семью с любимым мне человеком, на худой конец, я думал, что смогу уехать отсюда к чертовой матери. Но я здесь. Ваша война добралась и досюда, до обычных людей. Это дерьмо каждый раз напоминает о себе, когда я смотрю на ваших жен, на вас. Вы, черт возьми, счастливы. И я не понимаю тебя, когда ты воротишь нос от Сакуры. Она не виновата в этом. Я не могу пожелать счастья себе — ты же от него добровольно отказываешься. Я не знаю, кто больший дурак из нас обоих, но, Саске, когда ты поймешь, что значило для тебя это все — будет поздно... Потому что я каждый вечер засыпаю один в чертовой тишине и не могу понять, почему я не слышу ее голоса, почему я не чувствую ее рук и плача нашего ребенка. А когда до меня доходит, в тысячный, наверное, раз, я просто опускаюсь на кровать и думаю, что, наверное, кому-то это нужно больше, чем мне. Но я встаю утром, и вижу, что мне нужнее всего, Саске. Семья. Ты ведь ее терял — я тоже. И я завидую вам, что я не могу вот так же. Я ни черта не в порядке, — Шикамару говорил это все настолько тихо и яростно, что Саске невольно сжал кулаки, готовясь к защите.
В глазах Нары кипела и бурлила лава, которая сжигала его изнутри. Нет, никто из них не в порядке. Никто. Саске еще с минуту молчаливо смотрел в побелевшее от злости лицо Шикамару.

— Извини... — Саске грустно улыбнулся, — хочешь миссию туда? Нара устало махнул рукой. — Скоро экзамен. Больше я просто не выдержу.
*_*_*
Он еле как выдержал дорогу в Суну. Ему казалось, что все против него: пустынные ветра, шайки непонятных людей. Шикамару был утомлен и почти на разрядке добрался до базы. Скоро должны были подойти дети, чтобы пройти экзамен. Базу на этот раз построили в пустыне, ближе к столице Страны Песков, и она была действительно устрашающей: живые лианы, опасные животные — все это было лишь частью огромного полигона, где детям предстояло сражаться. Те, кто пострадают меньше, получат ранг чунина. Но бои становились ожесточеннее, так как дети росли в период войны, рождались сразу с генами берсерков, готовые выгрызать глотки. Даже самые милые на вид могли делать такое, что в страшном сне и не могло присниться. Мальчиков было преобладающее множество — говорили, что это к войне, но война уже была позади, и страны были слишком усталыми и были разоружены с волос и до пят.
Шикамару узнал ее издалека — ее громкий голос накрывал все пространство. Ее волосы отливали спелой пшеницей, кожа казалось глиняно-матовой, словно фигурка матери-хранительницы в древних пещерах людей. Ее плавные жесты скрывали в себе могучую силу возрождения. Плечи Темари были гордо разведены. Шикамару чувствовал себя стариком: сгорбленный и сутулый, он сейчас подойдет к ней, и она, о, царица пустынь, пнет его в сухой песок. Или нет, пронзит спелым поцелуем... но это будет там, в темноте, где нет ни вездесущего Гаары.
— Здравствуйте, — Шикамару всегда соблюдал служебную субординацию.
— Здравствуйте, — Темари слегка поклонилась, и Нара увидел, как блеснула тонкая цепочка на ее шее. Он слегка коснулся ее шеи, будто убирая волосы, но тут же ее рука накрыла его собственную, будто предупреждая: «Нет, не здесь. Потом, в темноте, где нет никого, я буду тебе благодарна и расплачусь. Но не здесь, не давай мне повода».
Молодой человек увидел, как болезненно она закусила губу.
_*_*_
Он встретил ее позже, когда все закончилось. Конохе повезло — два человека успешно сдали экзамен. Одного ученика пришлось отправить в лазарет, поэтому Шикамару был не в лучшем настроении.
Темари стояла возле темного закоулка. Он видел ее гордую спину в темном, облаченную в лунный свет, в его любовь и привязанность. Он прибавил шаг, но, казалось, чем ближе она — тем больнее, но Шикамару теперь всегда чувствовал эту боль — светлую и тихую.
— Привет, — он схватил ее за руки и тонкие запястья, и когда он увидел ее лицо, то оторопел... Исхудалое и белое, оно было совсем другим, нежели днем. Глаза ее были словно провалы на белом лице. Губы, тонкие и бескровные, дугой застыли на лице. — Пожалуйста, давай отойдем, — Темари повела его за собой в темный дом. Он был здесь пару раз. Этот заброшенный дом они нашли, когда им негде было встречаться. Убежище — так они его называли. Все в нем говорило о том, от чего они так долго бежали. Это действительно походило на убежище, нору — старые стены и пыльные окна. Когда здесь горела свеча, то на стенах возникали причудливые узоры, которые пугали и восхищали одновременно.
Но сегодня этот дом светел и убран, как только можно. Темари втолкнула его в двери. Шикамару стоял посреди темного зала, где ничего не освещало изможденного лица его возлюбленной, его света. Когда гаснет свет на маяке, корабль теряется и разбивается о холодные айсберги океана.

Экипаж Шикамару сейчас должен был быть в предсмертной панике.

— Нам нужно поговорить, — устало произнесла она и села прямо на пол. Он опустился за ней. Руки Темари беспокойно блуждали по ее телу, то касаясь острых плеч, то потирая шею и закрывая лицо. Она была больна и ее лихорадило. Нара напрягся. Его «что с тобой?» так и не прозвучало, потому что Темари начала говорить чуть хрипловатым и тихим голосом.
— Шикамару. Я люблю тебя больше всех, — она подняла на него глаза, и горячечный блеск пронзил собеседника до дрожи. — Но я не могу так больше, я не имею права. Шикамару...
Она затихла.
— Я не могу, — она закусила губу и отвела взгляд, и тогда Нара коснулся ее руки, и Темари прижалась к нему. Она приблизилась к губам Шикамару и подарила ему долгий поцелуй, который давал надежду. Последнюю и трепетную, как крыло умирающей бабочки. — Я не имею права, — и еще один поцелуй, — так больше не может продолжаться, — уже руки проникли под тонкую ткань одежды, стали гладить его напряженную спину, царапая, заглаживая, — Ками-сама. Как же хочется тебе подарить последнюю ночь, но это будет так предсказуемо.
Она отошла назад на пару шагов. Шикамару остановил на ней взгляд. Растрепанная, взъерошенная, будто после сна, чуть опухшие глаза и взгляд с поволокой, мутный, будто бы она больна или у нее температура. Он мог спросить. Что сейчас в этих темных стенах стало жарче от ее пыла. Ее губы звали его, но беспощадно. Из них вырывалось только хриплое дыхание, и ее высокая грудь опадала и вздымалась слишком часто. Темари сжимала пальцы и что-то шептала, но он не слышал. Он видел лишь ее пронзительную красоту, красоту потери и понимал, что обладать ей в такой момент — привилегия бога, но не смертного.

Она сломлена и брошена вниз. Он слишком бесстрастен для очередных истерик.

— Пойдем со мной, — Шикамару сказал это ей в лицо, наблюдая, как она качает головой из стороны в сторону. Темари ухмыльнулась.
— Глупец, только здесь я могу спастись. За пределами Суны я не проживу и пяти лет.
— Я — единственный, кто сможет тебя спасти! — он кинулся к девушке, чья тень вырисовывалась на стене за ней. Шикамару прижал ее к своей груди и зашептал. — Я смогу тебя спасти, я сумею, ты нужна мне как воздух. Я могу остаться здесь, если ты захочешь. Темари, слышишь меня? Слышишь? — он замолк, не умея больше сказать ни слова. Его глаза защипало и пара капель упала прямо в волосы девушки, которая скоро испарится.
Словно уходящий песок сквозь пальцы, она ускользала и бежала прочь от всего этого. Но дальше был тупик.
— Нет, — обреченно сказала она, сказала необычайно громко, — нет, Шикамару, мы слишком много унесем с собой, чтобы построить новое. Я люблю тебя слишком сильно, чтобы желать новой войны.
Она упала на кровать и потянула его за собой.
— Сегодня наш последний шанс. Только сегодня, я не знаю, когда будет следующий, так что давай представим, что это — конец.
Шикамару разозлился. Его пугала и гневила такая Темари, которая решала все за него самого, такая Темари — растрепанная и обреченная — вызывала страсть. Такая Темари — ждущая его в кровати — распаляла его лучше пустынного солнца по пути в Суну. Он с удовольствием сыграет эту роль, которая была ближе настоящей сути.
Он укусил ее губу и услышал обозленный стон. О да, это был исключительно сексуальный звук. Он с мазохистским удовольствием расстегнул ее маленькие пуговки на кимоно и сам развязал пояс. Темари, смотря ему прямо в глаза, развязывала его ленту на волосах и стягивала его жилет, пока они не оказались кожа к коже — максимально близко и максимально запретно. На протекторе каждого сверкали символы деревень, и они с остервенением отбросили их на пол, чтобы потом бережно повязать обратно.
— Как же я люблю тебя, — шептал он, перемеживая слова с короткими поцелуями, слушая ее голос, который сводил с ума и заставлял желать еще больше.
Темари скользнула пальцами по его груди, задевая чувствительные соски, царапая бока и обводя каждый шрам на его руках. Она хотела его запомнить именно таким — поджарым, собранным, словно гончая, со злым блеском в глазах, со сверкающей от пота кожей, с острыми зубами и длинной шеей с выпирающим кадыком, с глухими стонами, когда она касалась его члена, которые находили ответные стоны в ней. Боже, как она хотела все это запомнить, ибо нет ничего хуже, чем добровольный отказ от прошлого. Нет ничего горше, чем добровольный отказ от будущего.
— Кто касался тебя, кроме меня? — Шикамару практически вжал ее в матрас, сжимая запястья. Их звуки разносились особенно остро в сухой тишине, нарушаемой лишь их криками, стонами, шуршаньем одежд и влажным дыханием друг друга.
— Никто... никогда, — ответ Темари будто растянулся во времени, застывая в мыслях Шикамару. Она чувствовала, как он входит в нее, как он сжимает ее бедра. Она выгнулась навстречу, когда его язык кружил по ее груди, поднимаясь к мочке уха. Темари целовала его острые скулы, причудливо отбрасывающие тени на лицо, целовала узкий маленький рот, который впускал ее юркий язык.
— А кто будет после меня? — зло прошептал он ей на ухо, пронизывая, казалось ее всю...
Темари влажно выдохнула ему в шею, сжимая его плечи острыми, как у волчицы, ногтями.

— Никто... — ее ответ горячим дыханием проник ему в самое сердце.

Ему хотелось выть от страсти, от всей той сладости, которая могла ожидать их.
Но увы, поцелуи были терпкими и горькими, кожа из была солоноватой на вкус, как и ее слезы, которые он когда-то пробовал.
Шикамару навис над ней, убивая своей близостью, своей последней и обреченной жертвенностью. Они убивали друг друга, наверное... Так близко, так чувственно, так страстно...

И так горько.

Он приблизил свои губы к ее и горячо выдохнул: «черт, как же сильно я люблю тебя, Темари!».
Она взглянула ему в самую глубину глаз.
Шикамару перевернулся на спину, и теперь она была над ним. Она ритмично поднимала бедра и так же из горла выходили первобытные стоны страсти, что связывала их так же сильно, как и та жертвенная любовь, которая была насквозь горькой.
— Я всегда буду твоей, Нара Шикамару, — глухо шептала она, но все равно слышал ее, как будто она говорила ему это в ухо.
Оргазм настиг их, и они вцепились в эту секунду друг в друга, боясь все больше.
_*_*_
Темари лежала обнаженная в постели и размазывала жемчужные капли по бедру, дыхание ее было глубоким и спокойным. Шикамару курил, и дым тяжелыми клубами испарялся. Они смотрели друг на друга и не могли оторваться, их глаза сверкали в темноте как у диких животных. Их силуэты вырисовывались особо остро...
— У нас время лишь до утра, да? — спросил он, ложась рядом и натягивая покрывало на них обоих.
— У нас всегда время лишь до утра, ты же знаешь, — Темари улыбнулась ему в шею, — завтра мы будем порознь.
— Я впервые не хочу просчитывать будущее, — уронил в темноту Шикамару.
Они почувствовали ночную прохладу и натянули покрывало выше. Когда занимался рассвет, Темари сидела в кольце рук Шикамару.
Оба смотрели на яснеющий горизонт и ненавидели его. Шикамару хотелось сжать до боли свои руки, чтобы закричать и проснуться.
Но увы, это был не сон.
Он закусил губу и сжал сильнее Темари в объятьях.
Он шептал проклятья, пока не почувствовал горячую влагу на своих руках. Он повернул к себе лицо Темари и оторопел: ее лицо, гордое и непоколебимое, было исчерчено упрямыми дорожками слез. Они ненавидели этот рассвет и теперь, когда они смотрели друг другу в глаза, пронзительная боль накрыла их с головой. Боль потери, невозможная, которую нельзя осознать, пока не увидишь последний рассвет, который ты встречаешь с ней.
С ней...
Он прижал ее ближе и услышал ее всхлипы, которые проникали в сердце, в легкие, в спинной мозг и убивали изнутри. Он гладил ее по горячей спине, пока она тревожно не затихла в его руках.
Так они просидели еще несколько минут.
— Тебе нужно идти, — слова Шикамару прозвучали словно приказ, но оба знали: это последняя просьба, обретающая неуловимый оттенок обреченности.
Это конец.
— Пожалуйста, пожалуйста, — Темари горько улыбалась и зажмуривала глаза.
— Тебе нужно идти, — сказал Нара дрогнувшим голосом.
Она услышала, как надломился его голос, как осколки этого ужасного рассвета разбивали хрупкую любовь, как рушится их воздушный замок.
Этот грохот отдавалось в их головах, вторя ритму сердец.
Они остановились у двери, и Шикамару горячо сжал в объятьях свою Темари. Двое возлюбленных смотрели друг другу в глаза и не могли понять, отчего так жестоко их разводят в разные стороны.
Темари приблизила свое лицо к нему и он взял из ее уст последний поцелуй.
Обреченный и горьковатый, немного злой, но бесконечно любимый.

— Прощай.

Он до последнего сжимал ее горячую руку.

После того, как она ушла, Шикамару направился в ту комнату, где они оба ненавидели встававшее солнце.
Теперь же он был здвесь один.
Он смотрел на все еще утреннее небо и в отчаянии сжимал кулаки, и ненавидел, ненавидел эту боль, которая пронзала его оглушительным криком.