Сад нецветущих вишен: Глава 3 "Вишни в цвету"

– Нравлюсь?
– Нет. – Оротимару видел едва различимый женский силуэт, который растворялся в тени какого-то здания. Женский голос из темноты спросил его: «Нравлюсь?» Она думает, что я хорошо вижу ее. Неужели не понимает, какая тут темень?
Просто женский силуэт. Невысокая девушка-призрак. Так почему он остановился и смотрит на нее так, что привлек ее внимание? Ее хрупкая фигура, усталая, немного шатающаяся походка. Хвост, высоко схваченный заколкой. Цокание каблуков по тротуару. У нее, наверное, «закатившиеся» глаза, как у полоумной, – подумал Оротимару.
– Так, чего же смотришь так, что оторвать нельзя?
– Принял вас за…
– За призрака или за ведьму?
– За лунатика. Решил, что вам нехорошо…
– Нехорошо? Это верно. Я не спала бог знает сколько. Ты врач?
– Да. И давно вы так?
– Это все из-за службы. А как ты будешь резать своих больных после ночных прогулок?
– Моим пациентам все равно. И мне тоже. Я работаю в мертвецкой.
– А мертвым нужен врач?
– Нужен. Нужен не меньше, чем живым.
– Отчего вам не спится? Ночью бродят только те, кому днем худо, и нет места при свете.
– Просто душно. А сегодня прохладная ночь.
– Безумная или пьяная, – решил Оротимару. Он не видел ее глаз, которые могли бы многое рассказать о ее состоянии. – Два безумца гуляют ночью. Мы оба сошли с ума. Я бродил по улице и ничего не видел, и увидел тебя. Ты шла, как пьяная или безумная. Фонарь освещал твою легкую, гибкую фигуру. Лица я не видел. Ты тоже не видела, куда шла, как призрак, который идет к своей могиле.– Думал он о женщине, которую только что встретил, а несколько минут назад не знал, есть ли она на свете. Да и все равно ему было…Если бы пятнадцать минут назад хватил ее удар от усталости, то ему было бы наплевать, умерла она или нет. Каждый день умирают сотни людей, их привозят в мертвецкую Оротимару со всех корпусов огромной больницы, некоторым он проводит медицинское вскрытие, остальных сразу отдает родственникам. Она мало, чем отличается от них, даже, может быть, она еще мертвее. Так доктор в первый раз встретился со своей пациенткой. Так, если она такая же, почему он так внимательно, до неприличия пристально, смотрит на нее в упор. Оротимару глядит ей в глаза, и уже не помнит, сколько времени прошло, с тех пор, как он на нее смотрит. – Ты видела других людей? Отчего они живут? – Задает ей странный вопрос доктор Ото.

***
Полумрак комнаты Оротимару. В керосиновом светильнике кончается масло.
– «Ты просветлила светильник мой, осветила тьму мою»
Тусклый свет падает на ложе. Свет падает на ее ноги и поднимается выше, освещая их матовым светом.
– «Не смотри на меня, что я смугла: солнце спалило меня, огонь его обжигал меня»
Он любовался ее слегка темной, по-летнему загорелой кожей. Ее глаза, два глубоких озера, и он тонул в них, тонул в их грусти, которая, казалось бы, никогда их не покидала, даже в минуты счастья. Даже он не знал, как избыть эту грусть, потому что сам томился ею.
– «Он погряз в думах своих, как пчела погрязает в меду своем, и не хочет выбраться. Яд мыслей его сделался для него медом, и он лелеет его»
Она притягивала его к себе. Она обняла его голову, ласкала его волосы.
– «Не смотри на меня, как на других девушек, их кожа белее молока и их лик светлее царских шатров»
Он хотел любоваться ею, но в полутьме гаснущей керосиновой лампы, он неясно видел ее четы, а томление от вина, которое все больше действовало на него, размывало ее образ. Тело ее было горячо, дыхание глубоко и прерывисто. Если бы Оротимару осветил ее лицо светильником, он бы увидел, как раскраснелась она, как щеки ее разрумянились. Губы ее приоткрылись от радости. Она закатывала глаза… Анко распустила свои волосы, и они упали на плечи. Он целовал ее локоны, спадающие на плечи, его губы ласкали ее шею, ее завиток волос… Оротимару спустился к ее груди. Неровные красные блики догорающего светильника падали на ее бедра.
– «Освежите меня яблоками, подкрепите меня пастилою, потому что разлука иссушила меня, и я изнемогаю от любви».
На столе с нечистой скатертью лежала нарезанная неровными кусками жирная рыба, которая предполагалась в качестве закуски, стояла бутылка саке.
Она медленно пила вино, голова Оротимару покоилась у нее на коленях.
– «Целуй меня поцелуями уст твоих, потому что ласки твои лучше вина» Она наклонилась к своему любовнику, и он целовал ее, чашка с саке выпала у нее из рук. Оротимару ласкал ее груди, прикасаясь губами поочередно то к одному, то к другому сосочку. Он смотрел на нее так, как смотрели его предки на черные изваяния женщины, которые находили на острове. Змееглазый смотрел на ее статуарные, пластичные движения, жестом руки она манила его, завлекая к себе. Она казалась ему выточенной из красного дерева.
– У-ру-чи – Анко зовет его настоящим, давно забытым именем.
– Что мне до имени моего, вишня моя цветущая, ива гибкая. Даже если потускнело бы золото, золото наилучшее страны моей, что мне до того. На моих глазах погибло все вожделенное для взгляда моего, как не ослепить себя? Меня пресытили горечью и опоили полынью, пепел моего дома под языком моим.
– «Все волнения, всю печаль Своего смятенного сердца Гибкой иве отдай».
И он старался забыться и забыть. Снова целуя ее, Оротимару, как плодом заедают горечь, пытался перебить подъязычный пепельный вкус своего рта.
Ми-та-ра-си Ан-ко. Когда Оротимару произносил это имя, у него становилось сладко на языке. Он вспоминал вкус лакомств, с которыми ассоциировалось ее имя. Это было странно, но Анко не любила данго. Очевидно, из-за сильного сходства названий этих сладостей с именем. Она вообще не любила, когда обыгрывая это имя, кто-либо называл ее на английский манер «sweet» или «honey» - «сладенькой». Оротимару считал это банальностью.

***

Потом она пропала, и только через несколько дней пришла к нему. У Оротимару было чувство, что Анко взяла тайм-аут, и, кажется, он понимал, почему. Ему тоже нужно было обдумать столь стремительно развивавшиеся события.
Анко сняла куртку-хаори.
– «Сняла я платье свое, как же я одену его снова?»
– Я хочу тебя, Оротимару! – Она впилась поцелуем в его губы. Я хочу семью, Оротимару.
– Нас и так много, которые сходятся просто от того, что тошно жить. Зачем тебе я такой? Нести со мной эту ношу? К тому же я…
– Молчи! Да, тошно, Оротимару, – это ты верное слово сказал. Так вот и мне тошно Оротимару, хоть в петлю лезь. Пусто. А я хочу, чтобы в моем доме снова был слышен детский смех, Оротимару, я хочу много детей. В доме у меня, холодно и пусто, как в пустыне. «Такой»… А какой это «такой»? Я полюбила бы тебя, даже, если бы ты был неудачником. Но если для твоей гордости так важно, то знай, я влюбилась в гения! Судьба таких, как ты, либо быть полным ничтожеством, либо стать великим!
Он понял, что он и для нее станет врачом. Он излечит ее от боли, от одиночества, с ним она забудет про свои потери, она родит от него детей. Но его боль она ни понять, ни излечить не сможет. Потом она даже, может быть, даже мучиться оттого, что не сможет облегчить его ярмо. Но пусть она сначала будет счастлива, она измучилась и устала, она заслужила немного счастья. А все остальное пусть будет потом, может быть, он тоже сможет забыться.

***
– А ты, ты видел? – С волнением в голосе спрашивала Анко.
– Нет, я ничего не видел, я видел только вспышку, меня кто-то уводил тогда. Я не только ничего не помню, я ничего не хочу помнить. Воспитывали меня родственники. Это они перевезли меня в Токио. Их семья раньше была довольно известна здесь и обладала влиянием. Своих детей у них не было, но родным я для них так и не стал. Скорее они помогали мне из соображения: должно помогать родственнику, находящемуся в несчастье. Их помощь была похожа на дела благотворительности, которые они совершали по священным дням. Они увеличивали вскрылия одежд своих, расписывая их цитатами из Конфуция.
Его родня одобрила решение идти на медицинский факультет. Они помогли с поступлением. Еще в детстве Оротимару мучило чувство, которого не наблюдал он у обычных людей, и потому решил, что оно ненормальное. Для себя он объяснял это тем, что видел войну. Хотя он остался жив и не был даже ранен, война его, как он говорил, «повредила». Он не хотел забыть ее или не видеть, что могло бы быть свойственно подросткам в его возрасте, он хотел, чтобы ее просто не было. Он знал, что это невозможно, и от этого становилось еще горше.
Первой попыткой уйти от этого мучения было желание поступить медицинский, «все исправив». Подхлестываемое болью, оно превратилось в страсть. Он должен был сделать все, чтобы такое больше не повторялось. При всей противоречивости или даже циничности его характера некоторый пацифизм остался у него на всю жизнь.
В выпускных классах его желание стать врачом не только усилилось, но и обрело под собой реальную почву: он слишком долго был нахлебником. Теперь нужно искать работу. А врачебная практика – неплохой хлеб. Люди всегда будут болеть и умирать.
Она спросила у него о том, что сталось с его семьей, и, как будто понимая все остальное, больше ничего не спрашивала. Про себя же она ничего не говорила, но Оротимару казалось, что он многое про нее знает заранее. Судьба всех их: Кабуто, Анко, его самого и даже судьба Нагато представлялась ему одной историей, просто рассказываемой разными людьми, которые делали упор на разные детали этого рассказа, как в фольклорной сказке.
Он знал, что люди с настолько похожим характером тянутся друг к другу, но потом, столкнувшись, как два пожара, гасят друг друга. С таким человеком становится душно, как тогда, когда в пламени прогорает кислород. Поэтому Оротимару решил стать другим… Это сейчас она для него – «девушка, похожая на лунатика», но потом Анко позовет его к себе в дом, как бы раскрывая часть тайны, расскажет ему о своей жизни, и Оротимару будет внимательно слушать то, что ему казалось уже известным; Анко даже станет его женою, и тогда тайны не станет совсем.
Сейчас Анко молчала и пила саке, и всякий разговор мог бы повредить им. Анко была тайной.
Оротимару сладострастно разглядывал татуировку в виде трех перевернутых запятых на левом плече Анко. Что обозначает рисунок, она не говорила.
Они отказывались от прошлого, которое из-за винных паров и любовного дурмана представлялось маревом, а в реальности оставалась только комната, освященная тусклым светом керосиновой лампы, недопитая бутылка саке, нарезанная рыба …Змеиные глаза Оротимару смотрели в зеркало, в котором отражалась обнимающая его за шею Анко.