Долина Совести, Часть 1: Солнце и Подсолнечник

" Мне снилось, что солнце продали в рабство
Большому подсолнуху у дороги,
Что солнце отныне навек несвободно
И держит свой путь, повинуясь взгляду
Слепого подсолнухова лица
А если залягут над миром тучи
И солнце не сможет найти прорехи,
Чтобы увидеть лицо господина,
Черное в венчике рыжих листьев, -
Солнце умрет "
М. и С. Дяченко

Дождь лил яростно, застилая глаза, как будто желая скрыть от усталого человека жуткую действительность. Раны сковывали движения, голова раскалывалась, а вокруг не было ни единой живой души. О да, живых не было! Он стоял на поле только что закончившегося сражения, и ни один из многочисленных врагов, лежащих вокруг него, больше никогда не шелохнётся.
Ноги подкосились. Не выдержав, Джирайя опустился на колени. Его рвало кровью. Глаза на мгновение ослепли от яркого света, а через некоторое время что-то громыхнуло прямо над головой. Дождь хлестал плетьми, смывая с камней кровь.
Устыдившись своей минутной слабости, он, шатаясь, поднялся на ноги. К счастью его окружал лес и поэтому Джирайя торопливо прислонился к стволу одного из кряжистых деревьев. Отдышавшись уже спокойнее, он откинул голову, с укоризной вглядываясь в небо. Капли свирепого дождя создавали на бледном лице иллюзию скорби. Но он, весельчак и балагур, никогда не позволял своим глазам такой неслыханной роскоши.

- Доктора! Позовите доктора! - кричали люди, суетно перетаскивая тела раненых.
«Что толку в докторах? - мрачно думала она, разглядывая свои беспомощные руки. - Что толку во всём, что я знаю, если все эти знания не смогут его вернуть?»
Дождь смывал с рук кровь, кровь Дана. Цунаде сжала руки, губы её задрожали. Всем сейчас нужны лекари, все сейчас заняты спасением жизней и только её не трогают, оставили в покое. Память леса ещё хранит отчаянный крик молодой женщины, не сумевшей вовремя успеть спасти дорогого человека. Её руки ещё помнили прикосновения к окровавленной коже и одежде. Глаза ещё помнили и не могли забыть последнюю эмоцию на родном лице. Память и раны были ещё слишком свежи, и всё-таки она поднялась на ноги и обернулась в сторону зовущих на помощь людей. Она больше не позволит себе такой роскоши, как чувства и слёзы. Работа, только работа.
Цунаде окликнули, и она как можно быстрее поспешила на подмогу.
- Посмотрите, - ей указали на лежащего на земле мужчину, которого только что принесли на носилках. - Ему нужна срочная помощь.
- Да, тут только косметический ремонт нужен, - хмыкнула она небрежно, закатывая рукава.
- Старый дурак, - прошептала она, глядя на мужчину с белой копной волос.

Утром на опушке организовали поспешное сожжение тел погибших. Дым тяжёлым облаком скорби поднимался над макушками оставшихся в живых людей. Многие не скрывали своих слёз. Горестно плакала девчушка с длинными рыжими волосами, уткнувшись в плечо серьёзного блондина, гладившего её по плечу и всматривавшегося в пламя.
Джирайя не мог разглядеть лица светловолосой женщины. Она стояла в первых рядах, он держался в отдалении, понимая, как неуместны сейчас будут все утешения и разговоры. Рядом стоял безучастный Орочимару. Он скрестил руки на груди и смотрел вверх на чёрный лоснящийся дым, будто пытаясь разглядеть в нём послание последней воли умерших. Джирайе стало дурно от этого взгляда.
Домой возвращались, одержав пиррову победу: слишком много погибших было на этой чёртовой войне. Хмурились женщины на улицах, прижимая к груди плачущих детишек. Качали головами седые старики.
Третий тоже удручённо покачал головой, слушая отчёт их группы.
- Вот оно как, - говорил он печально, раскуривая трубку.
Они стояли перед его столом, молча склонив головы. Джирайя избегал смотреть в сторону Цунаде, а та за всё время не проронила ни слова. Будто подумав о том же самом, Третий спросил:
- Ну, а ты что думаешь, Цунаде?
Тишина.
- Ты скажешь мне что-нибудь?
И вновь ответом ему было молчание.

Месяц пролетел, как в тумане. Что было, что есть, что будет?
Всё смешалось и не желало вставать на свои места. Благо, свои умения она сохранила, сознание оставалось всё таким же ясным, а характер твёрдым. Даже больше, чем прежде. Теперь ничего кроме работы не казалось ей важным. Она приходила раньше всех, а уходила последней. Вокруг шептались и качали головой. Кто-то предложил ей взять отпуск, развеяться... ему потом долго лечили сломанную руку.

Джирайе было безумно скучно. Он потерял аппетит, сон, интерес к чему-либо. Пытался занять себя написанием книг, но муза все не приходила. Пытался развлечься изучением новых техник, но знания не лезли ему в голову. Он маялся и бродил по мрачному блеклому городу, еще не поправившемуся от потрясения.
Солнце не показывалось уже неделю. Если не шли дожди, то спускался густой, как кисель, туман, либо небо застилали чёрные тучи. В самый разгар лета солнце отказалось служить людям, закрывшись, отстранившись и отказавшись от них.
Джирайя уже давно не видел Цунаде. Только краем глаза, и никак не решался подойти, встряхнуть, разбудить ее от этого кошмара. Всё не хватало духу.
А потом случилось горе.
- Учитель, учитель! - крикнул мальчик-блондин лет шестнадцати. - Беда! Там!..
- Отдышись, - сказал он покровительственно. - Что случилось?
- Орочимару сбежал!
- Что?!
- Да, сбежал. Он собирается объявить войну нашей деревне. Третий не смог его остановить.
- Я смогу, - твёрдо сказал мужчина и вскоре отправился в погоню.

Она вздрогнула от неожиданности, когда, войдя в палату, увидела знакомое лицо. Впрочем, его сейчас было очень трудно узнать. С огромными опухшими синяками по всему телу, со сломанной рукой, бледный, изможденный.
Он улыбнулся ей навстречу, хотя улыбка эта была хуже предсмертных конвульсий.
Она тяжело опустилась на стул, прижав руки к груди.
- Кто... кто тебя так?
Он отвернулся, ничего не ответив. Молчание было красноречивей любых слов.
- Ты не смог... вернуть его? - чуть не шептала она, чтобы голос не выдал дрожи. Думала ли она сама, могла ли предположить, что Орочимару так поступит? - Я… не верю. Почему? В чем причина?
- У него было много причин, - хрипло, не оборачиваясь, ответил мужчина, всё ещё не глядя ей в глаза. - И, поверь мне, бой у нас был долгий. Он успел высказать мне их все.
- Мне жаль, - сказала она, тот тяжело вздохнул.
- Мне тоже, - ответил он сипло.

Незаметно подкралась осень. Солнце изредка одаривало деревню короткими снисходительными взглядами, но не грело ни капли. Рыжела, краснела и будто смущалась под укоризненными взглядами природа. Праздники урожая не приносили радости. Наступала пора свадеб, но их было немного, всё происходило тихо и скромно.
Минато любил осень, глядя на тихое увядание листьев и травы, и принимал ненастную пору со всеми ее недостатками и достоинствами. Больше всего ему нравилось смотреть на фигурку рыжеволосой девушки, выглядевшей мило и обворожительно на фоне алых и золотисто-рыжих, как она сама, деревьев. Они часто гуляли вместе вдоль тропинок. Девушке нравилось подкидывать опавшие листья в небо и в диком танце кружиться вместе с ними, чтобы они путались в длинных волосах. Минато развлекал ее, ловя листья почти у самой земли. Она хохотала, хватая новую охапку, и вскидывала руки, устраивая очередной рыжий фейерверк, и крутилась, пока он не увлекал девушку в свои объятья. Она тут же серьёзнела, обнимая родную шею, и шептала на ухо:
- Хорошо, правда? Ты когда-нибудь видел подобную красоту?
- Нет, - шептал он в ответ. - Более красивой девушки я никогда не встречал.
Он улыбался, сдувая маленький красный листок с её волос, убирая длинную рыжую прядь за ухо.

Пойло было гадким, но она заставила себя терпеть и пить, вливая чарку за чаркой насильно, вскоре научившись получать от этого мрачное удовольствие.
Она была бледна, осунулась и слишком сильно изменилась за три месяца. Намереваясь опрокинуть в себя новую чарку, она вдруг почувствовала, как кто-то схватил её за запястье. Хотелось привычным сильным движением откинуть наглеца к противоположной стенке, а то и выбросить на улицу вместе с ней, но помутившееся сознание плохо отдавало приказы телу. И потому она просто наградила наглеца недовольным и свирепым, как ей казалось, взглядом.
- Одна ночью и без закуски? - спросил беловолосый мужчина, усаживаясь рядом. - Что за пустая растрата сакэ и девичьей молодости, Цун?
- Не твоё дело, - отрезала она заплетающимся языком.
- Тебе нужна компания.
Она резко вскинула руку, но не ударила, как он ожидал, а покачала пальцем у самого его лица.
- А-а-а, споить решил? Воспользоваться? Не выйдет!
- Что за низкие и необоснованные подозрения, Цун?
- Не зови меня так, - тише и чётче произнесла она. - Не надо. Ты же... ты же знаешь...
Сердце болезненно сжалось в груди. Конечно, он знал, как любил её называть этим уменьшительно-ласкательным именем высокий длинноволосый парень, так и не вернувшийся домой три месяца назад.
- Да, конечно, - ответил он. - Только не могу понять, почему? Ты три месяца держалась и вдруг... - он взглядом указал на бутылку.
Она отвела взгляд, но не заплакала. Он думал, она так ничего и не ответит, но после непродолжительной заминки она произнесла:
- Сегодня... Он планировал, что наша свадьба состоится сегодня. Видишь, как всё обернулось? Я сейчас должна сидеть в подвенечном платье за свадебным столом, рядом с законным мужем, а я...
- Глушишь отвратного качества пойло в компании пошлого коллеги?
- Ну, твоё соседство всё-таки лучше, чем Третьего или Орочимару, - она внезапно спохватилась, но собеседник сделал вид, что не заметил.

Они упились до зелёных крокодилов. Потом шли, перекатываясь от стены к стене, горланили песни и хлопали друг друга по плечам. Джирайя настоял провести её до дома. Он всё-таки выпил чуть меньше и потому соображал чуть трезвее. Ещё за столом и бутылкой они поведали друг другу о своих горестях. Цунаде – о Дане, Джирайя – об Орочимару. Сейчас, в обнимку, заплетающимся шагом направляясь к её дому, они казались друг другу близкими, как никогда.
Степенно выходила из-за туч круглая луна, освещая дорогу, светившая особым таинственным светом, рождая на свет новую никем не узнанную тайну.
У порога ее дома Джирайя в нерешительности остановился. Тогда Цунаде обвила руками его шею, так сильно прижимая того к себе, будто в последний раз, и увлекла в темноту коридора. Они целовались друг с другом впервые жизни, обнявшись в чёрной темноте, и были теперь больше пьяны от счастья, чем от выпивки. Она что-то шептала ему на ухо, увлекая всё дальше и дальше по коридору, смеялась, держа его за руку, боясь выпустить хоть на мгновение. Он шёл отрешённо, еще до конца не разобравшись в своих чувствах. Он понимал, что должен был чувствовать радость и, взяв Цунаде на руки, нести туда, куда она пожелает, но не мог превозмочь в себе странного чувства, противно царапавшегося в душе.
- Цун, я...
- Тише, - шептала она, закрывая его губы поцелуем.
Открылась дверь. Она затянула его в спальню. Окно было распахнуто настежь и туда уже бессовестно заглядывало око луны. Обессилев, она упала на кровать, раскинув руки.
«Сейчас, - думал он, - нужно подойти и лечь рядом, обнять и сделать своей». Он так долго этого хотел. Они будут вместе. Она будет его женой, и он никогда не оставит ее одну. У них будут дети.
- Ну где же ты? - сонно шептала женщина с закрытыми глазами. - Где ты, Дан?..
Джирайя вздрогнул от этого имени. Лопнули, как мыльный шарик, все мысли. Не с ним сейчас она должна быть, не с ним у неё сегодня могла быть первая брачная ночь. Не его невеста лежит на кровати, их детям не суждено родиться. Это всё не его. Он не имеет на это права.
Мужчина тихо подошёл к ней и сел рядом. Погладил её по светлым волосам.
- Всё хорошо, Цун, - шептал он ей. - У тебя всё будет хорошо.
- Дан, - проговорила она, и в лунном свете у краешков глаз блеснули слёзы.
- Да, да, это я, Цун, - он шептал, целуя её глаза, ловя капельки слез.- Спи, всё будет хорошо.

Он был пыльным цветком у дороги, она была небесным светилом. Подсолнечник, который влюбился в солнце, целыми днями глядя только на него и тяжко наклоняя голову, когда солнце уходило за горизонт.
Подсолнечник, который полюбил солнце. Оно светило всем одинаково, но те, кому оно светило ярче, погибали.
Да, она была солнцем. Ярким и потому опаляющим крылья тех, кто сумел подлететь слишком близко.
Цветок не боялся слепящих лучей, ему было плевать на своё жалкое тело, когда солнце чахло. Оно гасло вместе с теми, кто погибал от её лучей. И двоих уже унесло. Только из-за страха за солнце придорожный цветок никогда не подчинил светило своей воле, боясь, что солнце умрёт, когда завянет цветок.