Третье Поколение

Якуши никогда не обращал внимания на этого студента. Молодой человек с бледным лицом и темными кругами под глазами, последствиями вчерашней бессонницы, всегда садился за последнюю парту и рвения к преподаваемой медицине не проявлял. Общение Кабуто с этим странным человеком ограничивалось тем, что в самом начале лекции Якуши называл его фамилию, на которую студент хрипловатым голосом отвечал: «Да, я здесь». И Якуши начинал начитывать курс введения в медицину. Только вот этот голос ему сразу не понравился, и интуиция говорила медику, что причина этой хрипоты не недолеченная простуда и не хронический бронхит.
Потом студент исчез.
"Вот, что бывает, когда запускаешь респираторные", – подумал Кабуто и теперь надеялся, что студент взял небольшой отпуск, чтобы поправить свое здоровье.
Его одногруппники сказали, что Кимимару взял больничный.
Но прошло две недели, и Кабуто всерьез забеспокоился, что болезнь его студента могла приобрести острый характер. Он попытался расспросить студентов об этом Кимимару Кагуя. Оказалось, что его толком-то никто не знает:
– Ходил на курс какой-то странный человек, вроде бы даже с другого факультета вольнослушателем. На вид совершенно больной: худой, бледный, с нездорово горящими глазами, – рассказывали Кабуто студенты. – Перед лекцией он выпивал какую-то хрень, у него всегда с собой была бутылка с кипяченой водой, и ему становилось намного лучше.
Под конец семестра Кимимару все-таки появился. Вид у него был еще хуже, чем прежде, движения стали медленны и давались ему с трудом. В перерыве между лекциями Кимимару подал Якуши больничный лист.
– Стоп! – сказал Кабуто. – И вы хотите сказать, что сейчас здоровы. Да на вас лица нет! Я освобождаю вас от сегодняшнего занятия. И, вот еще что. Я ни на грош не верю, что вас выписали с временным улучшением. Вы не будете возражать, если после занятий я сам осмотрю вас?
Кимимару кивнул.
После занятий Кимимару ждал Кабуто возле его кабинета.
– Очень хорошо, что вы не передумали и пришли, – добродушно начал Кабуто. – Не возражаете? – спросил доктор, надевая маску и стерильные перчатки. - Я подозреваю, что у вас кое-что посерьезнее бронхита.
– У меня там… – решил признаться Кагуя.
– Посмотрим сейчас, – перебил его врач.
Кабуто увидел послеоперационный шрам. Шрам был недавний – операцию делали несколько месяцев назад.
– К сожалению, я прав, вы совсем не здоровы. И после этого вы будете уверять меня, что у вас не было кровохарканья?
– Случилось внезапное ухудшение. До этого лечили медикаментозно.
– Экстренная операция… – задумался Кабуто. – Нет, и все-таки мясники! Руки бы вырвать таким врачам. Резали – и не вылечили! Теперь от этого только сложнее будет... Ваша обычная температура? – спросил Якуши.
– Тридцать семь, иногда повышается и более, – ответил Кимимару.
– Что ж, учитывая, что вы уже «опытный больной», и диагноз поставлен ранее, осматривать вас более не имеет смысла – надо лечить. Однако еще одна деталь – ваше дыхание.
Обследовав легкие Кимимару, Кабуто пришел к выводу: «Да, хрипы, действительно, дурные. А то, что двигаться вам в последнее время трудно, это я и сам вижу».
– Будете резать по второму разу? – безнадежно спросил Кимимару.
– Будем лечить, – коротко ответил Кабуто. – Хорошо бы отправить вас в специальный санаторий для чахоточных больных, но это позже. Сейчас вас, действительно, придется скоро оперировать. Я найду вам толкового хирурга…
– А разве не вы… – не успел закончить вопрос Кимимару.
– Нет, я знаю двух специалистов, которые прооперируют вас лучше, и решат те вопросы, на которые у меня ответов пока нет.

***

Таюя приходила к Кимимару обычно в плохом настроении, вваливаясь в квартиру, с грохотом бросала вещи и кляла ей одной известных людей, на чем свет стоит. Иногда она приходила к нему уже пьяная. С кем она пила оставалось для Кимимару неизвестным. А все потому, что с Кагуей не слишком напьешься. Один раз, когда она пришла к нему с бутылкой, он остановил ее, и теперь Таюя пила без него. Говорила, что пьет одна. Он ей не верил. Таюя отшучивалась бородатыми анекдотами про женский алкоголизм. Когда она приходила к нему такой, он терпел ее, укладывал ее на диван спать, не обращая внимания на оскорбления в свой адрес, а наутро выслушивал и пытался помочь.
Но бывало и по-другому. Тогда она вихрем врывалась в его дом и радостная прыгала на шею Кимимару. Это были те редкие дни, когда все получалось. Тогда Таюя доставала флейту и, засыпав стол исчерканными нотными листочками, играла ему в первый раз только что сочиненную музыку. В музыке Кимимару мало, что понимал, но был рад, потому что Таюя была счастлива. Он не знал, насколько эта мелодия нова, и как она расходится с мейнстримом, и чем неизмеримо выше того «дерьма», которое, по словам Таюи, пишут остальные, но он любил ее музыку, так же, как любил ее саму. И Кимимару просил Таюю сыграть еще, девушка была счастлива.
А иногда Таюя тащила молодого человека на факультет, где что-то «так рвануло», и это совершенно новая реакция, за которую исследовательской группе светит государственный грант. Кимимару входил в лабораторию, которая больше походила на поле сражения: в окнах не хватало нескольких стекол, в комнате пахло гарью, повсюду валялись осколки ампул… И Таюя снова, специально для Кагуи, повторяла опасный, а, возможно, и неудачный эксперимент. После крика красноволосой: «Ложись!» на глазах Кимимару взрывалось все, что по счастливой случайности оставалось цело после предыдущего опыта.
Так было до определенного момента.
Кимимару тяжело переживал события, которые случились два года назад: какой-то идиот, шизанутый препод, спалил себя на площади в знак протеста против неизвестно чего. Большинство студентов тогда так ничего и не поняли: жил человек, а потом раз – и облил себя бензином. А, может быть, и не хотели понимать. В университете эта тема была под запретом: появился новый учитель искусств, сменили руководителей в вузе, наказали несколько человек из городских охранных служб, тем все и закончилось.
– Можно я к тебе приду. Хреново мне, – позвонил ей тогда Кимимару.
– Хорошо. Конечно, приезжай! Саке попьем, – ответил женский голос на том конце провода.
– Отлично. Я напиться хочу, – сказал Кимимару.
Когда Таюя открыла дверь, она поняла, что случилось что-то ужасное. Не, Кимимару всегда был бледным, но теперь движения его стали нервическими, а взгляд – больным и беспокойным. Что же могло вывести из себя такого спокойного человека, как Какимару? Еще непривычней было то, что Кагуя вытащил из сумки две бутылки саке.
– Я же говорила, что у меня есть, - сказала Таюя, открывая бар и доставая оттуда бутылку. - Может, лучше мое? – с тревогой в голосе спросила девушка. Она всерьез опасалась, что, если Кимимару, действительно, решил выпить полторы-две бутылки саке, то дело может закончиться алкогольным отравлением.
– Того, что у тебя есть, было явно недостаточно, – раздельно произнес Кимимару, открывая первую бутылку.
– За что пить будем? – спросила Таюя и подняла чашку для тоста.
Кимимару отстранился от нее и, не чокаясь, залпом, выпил первую чашку саке.
– Телевизор включи, – сказал Кимимару и потянулся за второй чашкой саке.
В новостной программе Таюя услышала знакомый голос.
– А, вот, с этим дядькой я сегодня познакомилась. Забавный такой, длинноволосый, он – биолог… – рассказывала Таюя
– Потише, лучше слушай, что он говорит, – перебил ее молодой человек.
– Дейдару убили? – красноволосая девушка еще не до конца поняла сообщения из новостей.
– Можно сказать и так, – задумчиво произнес Кимимару. – Его вынудили, но спалил он себя сам.
– Хороший был человек. Я у него когда-то училась, – тут Таюя сама налила себе и Кимимару саке. – Светлый был человек.
Щеки ее разрумянились от вина, глаза загорелись.
– Кимимару, а что это мы с тобой так саке глушим, может, я рыбки хоть нарежу? – предложила девушка.
Кимимару молчал.
– Кагуя! Ты вообще меня слушаешь? – спросила Таюя, опасаясь, что парень уйдет в прострацию.
– Да. Я тебя слышу. И ты мне нужна, потому что, когда я напьюсь, я не смогу себя контролировать.
– Да ты и пить-то не умеешь, схмелишься после четвертой чашки… Да еще и без закуски! Кто же так пьет? – наставительно говорила Таюя.
Действительно, через некоторое время у Кимимару, как у человека неопытного в винопитии, затуманился взгляд, Таюя расплывалась, и он погружался в приятное забытие.
– Надо же! Как сказал, так и сделал! Действительно, «честный человек» держит свое слово (Кимимару переводится как «честный человек» – П.А.). Ну, и что, что ничего не соображает после пятой чашки саке, зато напился, – разочарованно подумала вслух Таюя. Она взяла Кимимару под руки и довела его до дивана. С этого самого дня все как будто надломилось, все пошло «не так». Наверное, Дейдара и не предполагал, что если он умрет, то для многих людей закончится целый период жизни, связанный с его именем. Оказывается, что он больше всего был нужен среди живых.

С этих пор в Таюи Хокумон жизни многое изменилось. Она больше не закрывается от мира в наушниках, не проводит ночи напролет на вечеринках. И так отрывочные записи физических экспериментов пылятся на антресолях. И зачем ей сдалась эта физика? А чтоб остальных позлить!
– Не выйдет из женщины хорошего физика! – говорили все.
А она решила доказать, что выйдет, и вспоминала Марию Кюри. Не вышло. Она ушла с факультета, спросила всех, кого только можно, куда же ей поступать, сделала «правильный» выбор в пользу экономического, и теперь целых полтора года «изучала деньги».
– Поумнела, – говорили многие.
– Повзрослела, начинает понимать, что для жизни нужно, – вторили другие.
Знакомые не узнавали ее, а перемену своего образа жизни сама Таюя сформулировала для себя в одной емкой фразе: «Сняла кеды, расплела дреды».
А она сидела на скучных лекциях, которые читали преподаватели с постными лицами. Почему скучных? Потому что, как могут быть интересными лекции, на которых за весь семестр так ничего и не взорвалось? Совсем не так, как на спецкурсах Какаши-сенсея:
– А теперь мы рассмотрим механизм возникновения грозы в атмосфере, – начинал обычно Хатаке. – Мы создадим «маленькую грозу» в условиях нашей лаборатории. Нам удастся это сделать, потому что мы повторим все естественные усло…
А дальше обычно следовал взрыв, приводивший к поломке приборов и небольшому пожару в корпусе. А все потому, что Какаши-сан по рассеянности ошибся в расчетах.
Кстати, Хатаке даже одергивал студентов, если они обращались к нему слишком официально. Он предпочитал, чтобы к нему обращались через «сан», и сам обращался к студентам, как к равным.
Новые преподаватели Таюи, наоборот, прозрачно намекали на дистанцию, которая разделяет учащегося и преподавателя.
– Ничего великого в вас не вижу! – хотелось ответить Таюе, но потом она привыкла к этой манере общения. (Иногда суффикс «сама», которого требовали преподаватели Таюи, переводится, как «великий» – П.А.)
Теперь ее было можно чаще увидеть в деловом костюме, чем в джинсах: Таюя искала работу в офисе.
"Вот теперь было все правильно. – Думала рыжеволосая девушка. – Все, как у людей"
Кимимару Кагуя… Молодой человек с белыми до седины волосами, которые делали его облик несколько пугающим, ведь ничто вызывает такого ужаса, как черты старости или смерти на молодом лице. Глядя на него, можно было подумать, что Смерть молода и красива, и от этого она вселяет еще больший ужас в сердца тех, чьи души приходит забрать. Скелет с косой в руках – это уже не страшно, а может, даже потешно: не догонит костлявая – стара уже бегать! Гораздо страшнее, если твою жизнь изящным серпом оборвет прекрасная девушка с садисткой улыбкой.
Кимимару Кагуя – лицо молодой Смерти. Пожалуй, из всей прошлой жизни Таюи неизменным остался только он. Для Таюи Хокумон, в оставшемся с ней Кимимару, тоже заключалась какая-то древность, неизменность. Увидев ее первый раз в новом стиле, Кимимару долго смеялся:
– Вот в такую тебя я бы точно не влюбился, – резюмировал он в конце.
У Таюи появился репетитор, учащий ее французскому. В общем, почти восемнадцатый век. С Кимимару она отдыхала от своего нового окружения, у которого, казалось, и других разговоров-то не было, кроме как о деньгах, вложениях, перспективах бизнеса… Наверное, это ее мнение было несправедливо, но после перехода с весьма «отвлеченного научного» факультета на явно «практический» разница между людьми, которых она встречала, была слишком большой.
А еще Таюя подарила Кимимару самурайский белый шарф. Она часто уходила. На этот раз ушел он. Кимимару оставил записку: «Прости, что ухожу, не дождавшись тебя. Скорее всего, вернусь к ужину. Очень тебя люблю». Таюе тогда подумалось: "Зря я подарила ему этот самурайский шарфик. Возомнит себя самураем и наделает глупостей".
А еще Таюя задумалась, какое из этих трех предложений в записке было ложью?

***

Кабуто весь вечер рылся в записных книжках.
– Ее телефон… Она – лучший специалист. Да, не общаемся уже давно. Но должен же он был сохранить ее номер или, по крайней мере, телефон ее помощницы… Кажется, она была брюнетка, и он даже какое-то время ухлестывал за ней… Ему тогда было тридцать, а она – совсем молодая девушка, курсовичка Цунаде. И давно же это было… Кстати, сколько ей сейчас, ась? Двадцать годков-то прибавь…
Знакомый голос, звучащий из трубки телефонного аппарата, стал мягче.
– Добрый вечер, я рад, что вас застал, – начал разговор Кабуто.
– Здравствуйте. Представьтесь, пожалуйста, я не узнаю вас по голосу.
– Моя фамилия – Якуши. Я – доктор. Вы должны помнить…
– Добрый вечер, Якуши-сан, – любезно поприветствовала его женщина. – Я вас, действительно, не узнала. Но мы не видели друг друга так давно, а вы не писали и не звонили.
– Не оправдывайтесь. Теперь, когда все разрешилось, позвольте у вас спросить: не откажется ли госпожа Цунаде встретиться со мной по одному профессиональному вопросу? – ппросил мужской голос.
Тон Шизуне изменился:
– По всем профессиональным вопросам консультирую я, даже могу встретиться с вами. Но госпожа Цунаде решительно не хочет видеть ни вас, ни вашего несчастного друга, которого отправили на край государства.
– А, так вы слышали? – вдруг поменял тему Кабуто. – Это ведь очень прискорбно, не правда ли?
На том конце никто не ответил. Кабуто решил взять инициативу в свои руки:
– Боюсь, что твоего, простите, вашего участия будет недостаточно. Случай сложный: у пациента туберкулез позвоночника и операция в анамнезе (Анамнез – история болезни. – П.А.).
– Ваша? – саркастически спросила Шизуне.
– Нет, не моя. О большем я не могу говорить по телефону. Нужна помощь Цунаде-самы.
– Знаете, Цунаде-сама ездит по разным городам с семинарами. Вот сейчас она в Токио, вам повезло. Я вам дам адрес места, где будет проходить завтрашняя лекция. Вы сможете поговорить с госпожой Сенджу. Но вы пойдете туда на свой риск. Я вас предупреждаю, что она вас даже слушать не будет.
– Спасибо, Шизуне. Вы спасли жизнь одному очень хорошему человеку. И за это я вас… почти люблю.
На том конце провода бросили трубку.
Цунаде-сама в окружении студентов направлялась к выходу. Она небрежно отвечала на вопросы, роящихся вокруг нее медиков. Сегодня все прошло исключительно удачно. Она несколько раз сорвала овации на лекции. После семинара ее приветствовали вставанием. Она – заслуженный медик и признанный авторитет. Она делает почти чудеса, ставя на ноги безнадежных больных. Все! Теперь можно насладиться плодами славы, а еще в этот вечер можно забыть о работе, пойти в любимый ресторанчик и пропустить пару чашечек саке, а потом и по казино пройтись…
Но вдруг настроение Цунаде мгновенно испортилось: она увидела человека, смотрящего на нее из-под очков лукавым взглядом.
– Цунаде-сама, – медоточиво начал Кабуто.
Цунаде сделала знак Шизуне, и та увела «свиту» Сенджу за собой.
– Проваливай, – коротко сказала Цунаде.
– Позвольте… это займет всего три минуты… я специально приехал к вам, – начал Кабуто.
– Стало быть, что-то очень срочное и важное, раз ты ко мне обращаешься.
– Да, очень тяжелый медицинский случай, и только вы можете помочь
– От вас ничего не было слышно двадцать лет после того скандала… И вы оба даже не попросили прощения, я даже вспоминать не хочу, что кроме…
– Пожалуйста, три минуты за двадцать лет, – просил Кабуто.
– У меня достаточно причин, чтобы не желать видеть вас обоих даже три минуты, но тебя я выслушаю. И учти, что эта встреча – последняя. На смертном одре позовешь – не приду. Время пошло, – сказала Сенджу, указав на стрелку часов.
– Благодарю вас, Цунаде-сама. У моего пациента легочный туберкулез, который перешел на позвоночник. Некоторое время назад ему сделали операцию. Она была неудачной. Вероятно, в ходе болезни наступило внезапное ухудшение, и его оперировали экстренно. Излечения она не принесла, но серьезно осложнила дело. И еще я сегодня попросил его пройти тест, которым определяют степень поражения спинного мозга – результаты не утешительны.
– И ты зовешь меня только сейчас? – Кабуто получил пощечину.
– Я узнал об этом только несколько дней назад. Молодой человек пришел на наш курс совершенно больной. Мне кажется, что он держался на силе воли. Я освободил его от занятий и отправил на рентгеновское исследование.
– И ты не можешь его прооперировать? – спросила Цунаде.
– Цунаде-сама, дело ведь не в том, чтобы провести операцию, а в том, чтобы сохранить подвижность.
– Так, значит, тебе в самом деле так дорог этот мальчик? – удивилась Цунаде. – И ты позвал меня, потому что при разрушении клеток спинного мозга они заменяются…
– Соединительными. А это означает паралич, – закончил за нее Кабуто.
– И чего ты от меня хочешь? Чуда? – Цунаде забыла о времени. Ее по-настоящему заинтриговал сложный случай. Тем более, Сенджу было любопытно, какой интерес имеет в этом деле Кабуто, который не был сентиментальным человеком, чтобы, расчувствовавшись, искать почти безнадежному больному лучшего в Японии врача.
– Поэтому я спрашиваю у вас, можно ли сохранить нервные функции на поврежденных участках? Вы ведь тогда поставили на ноги этого… Ли, так ведь его зовут? – продолжал Кабуто.
– Я тогда не справилась бы без вашей помощи. Ты исследовал тогда посттравматическое восстановление совместно с…
– Его звали Урюю. Но довольно перечислять регалии друг друга. Ты знаешь, как вылечить его? – задал открытый вопрос Кабуто.
– Я буду с тобой честна. Я не знаю средства восстановления нервных клеток или способа вживить проводник нервного сигнала. Ни у кого нет таких технологий. Но я берусь тебе помочь с операцией. Я сделаю все, чтобы твой пациент выжил, но вот насчет подвижности…
Цунаде замолчала и думала несколько минут.
– У меня появилась идея: напиши о твоем случае на Осиму Оротимару. Только не говори ему, что я тоже веду этого больного. У него вроде была какая-то регенерирующая мазь. Он увлекался этой идеей регенерации, говорил, что скоро мы будем сбрасывать старое тело, как змеи, и будем бессмертны.
Кабуто прекрасно знал эту мазь, но лекарство, созданное Оротимару-куном, залечивало внешние раны и помогало переломам срастаться, то есть восстанавливало ту самую соединительную ткань, и это не излечило бы Кимимару.
– Цунаде-сама, – обратился Кабуто к своей собеседнице, – то есть вы думаете, что сейчас сидит Оротимару-кун на Осиме с открытием, за которое не стыдно и нобелевскую дать? Если бы у него было такое лекарство, он бы уже давно вернулся, потому что негоже нобелевского лауреата в тюрьме держать.
– А ты все равно напиши, вдруг он на Осиме все-таки что-нибудь придумал? – настойчиво повторила Сенджу.
– Вы надеетесь на Оротимару-куна? – растеряно спросил Кабуто.
– Я осмотрю вашего пациента завтра, – не отвечая на его вопрос, сказала Цунаде.

***

Настал условленный час. Кабуто заметно нервничал, поминутно смотря на часы: Кимимару опаздывал.
Цунаде рассматривала рентгеновские снимки и качала головой. Иногда она что-то говорила Кабуто, а тот кивал в знак согласия, иногда дополняя этот жест парой реплик.

***
Этим вечером Цунаде напилась в любимом ресторанчике, и тихо плакала о чем-то своем. А где-то далеко на Осиме человек со змеиными глазами, слушая новостную программу, жег в камине письмо Кабуто.