Я ухожу...

Тонкие ледяные пальцы попеременно касаются клавиш: то ярко-белых, почти режущих глаз, как воспоминания о ее некогда счастливой жизни, то угольно-черных, прожигающих насквозь, как его дикие пугающие глаза.
Музыка раздается словно издалека: такая же сладкая, как его пьянящие страстные поцелуи, такая же легкая, как его сонное дыхание на ее нежной коже, такая же опасная, как его едва уловимая загадочная улыбка.
За окном слышится шум: детские крики и смех звонко переливаются по улицам деревни, шелест листвы, потревоженной бродягой-ветром, пение соловья, который однажды прилетел в их райский уголок и решил остаться навсегда.
Птица всегда подпевала ей, громко, заливисто, словно признавая достойную соперницу, которую необходимо во что бы то ни стало обойти. А он всегда смеялся, наблюдая за этим соревнованием, поддразнивая ее и поддерживая соловья. Потом он говорил, что сильным не нужна поддержка – они всего могут добиться сами.
И он всегда всего достигал сам – ее он добивался долгих два года: настойчиво, спокойно, выжидающе – ни в одной битве не проявил он большего упорства. Двадцать четыре месяца он каждый день дарил ей цветы: утром – белые лилии, а вечером – розовые тюльпаны. Сотни дней он встречал и провожал ее в абсолютной тишине – не в его правилах было много разговаривать. Тысячи часов он наблюдал за ней с ласковой нежной улыбкой, которую на его лице никогда больше не видела ни одна девушка.
Для других он был сильным уверенным мужчиной, незнающим страха, и только она знала, что он просто ранимый мальчишка, который искал защиты…
Для других он был примером истинного шиноби, всегда соблюдающего негласные законы, и только она знала, что он ненавидит эти законы больше всего на свете…
Для других он был человеком, улыбающимся даже при самой сильной боли, и только она знала, что по ночам он с глухим стоном прикусывает губы, только бы не закричать…
Для всех он был представителем великого клана Учиха, и только для нее – просто Саске…

Она непроизвольна сжала пальцы, острые как бритва ногти впились в ладонь – алая кровь тонкими ручейками заструилась по вырезанным природой линиям. Она поднесла ладонь к губам – привкус раскаленного железа – кровь всегда имеет странный вкус: паленой травы или холодной стали.
Она играет другую мелодию – быструю, заводную, рвущуюся навстречу неизвестности – кровь оставляет на клавишах ярко-красные пятна, которые через минуту окрашиваются в багрянец. Именно такой она видела кровь на его теле – запекшуюся, багровую до черноты, обрамляющую еще не затянувшиеся раны.
Музыка становится все неистовей: разбивает вдребезги стекла, рушит стены, сносит крышку рояля, сметает мебель – не может ранить лишь ее. Ее больше нельзя ранить – просто больше нечего. Она сама себя убила.

- Хината, забирай свое чудо. Опять отправился в одиночку на миссию класса А, - сам Шестой Хокаге притаскивает полуживого Саске, который пытается возразить или улыбнуться и проваливается в глубокий сон.
Три дня на грани…между жизнью и смертью…на волоске…или как там еще говорят. И вот он снова живой, опять смеется, подшучивает, строит планы. А потом снова уходит на еще более опасную миссию. И снова страх, отчаяние и боль, которые не может смягчить даже вера в его силы, даже надежда на его очередное, пусть и не благополучное, но все таки возвращение, даже любовь…
Она стояла на берегу прозрачного как ее глаза озера: вчера Саске опять вернулся с задания, опять не мог стоять на ногах, опять сжимал во сне белоснежные простыни в руках, корчась от боли…Она опять обрабатывала его раны, опять говорила ласковые слова, безуспешно пытаясь остановить тихо подкрадывающуюся агонию, опять плакала, видя его слабые попытки улыбнуться или сказать хоть что-нибудь.
Это никогда не кончится.

- Но, почему? – по выражению черных глаз ни о чем нельзя догадаться. – Из-за Наруто, да? Черт, тебя возьми, из-за него?
Он кричит – никто и никогда не видел, чтобы он кричал. Никто кроме нее. И, может быть, Наруто.
Хината устало опускается на стул. Нет сил плакать. Даже говорить сил нет.
- Я устала.
Он непонимающе смотрит на нее. Придется повторить.
- Я устала. Каждый раз, когда ты уходишь, единственное мое желание – чтобы ты не вернулся. Каждый раз я боюсь, что могу потерять тебя навсегда. Неделями я живу не зная, что с тобой. Неделями я медленно умираю, потому что не смогу жить без тебя. А ты возвращаешься – даешь мне надежду на мимолетное счастье, чтобы потом ее также быстро отнять. Я не могу так больше: я уже выплакала все слезы, раздала все улыбки, сказала все банальные слова, которые должна была сказать.
Молчит. Лишь смотрит этими чертовыми глазами.
- Ты хоть раз спросил меня, что я чувствую, когда вижу новые шрамы? Ты хоть раз задал себе вопрос, почему я отворачиваюсь, когда накладываю тебе повязки? Тебе хоть раз приходило в голову, что я не могу смотреть, как ты сгораешь от боли по ночам?
Она сама знает ответ. Он больше не пытается ее задержать. Теперь его миссии становятся еще опаснее, а шрамы еще глубже. Теперь они лишь сухо здороваются, даже не пытаясь взглянуть друг другу в глаза. Теперь у каждого из них своя жизнь – хотя ее жизнь закончилась, когда она закрыла дверь, а он ее не остановил.

Пальцы перестали исполнять свой причудливый танец и застыли на клавишах в каком-то печальном сочетании. Музыка больше не властвует над этим местом: она успокаивается, все возвращается на привычные места. Она устало закрывает крышку рояля и медленно идет в ванную – надо вытереть руки и заставить себя переодеться.
Сегодня у нее миссия с Саске.