Что правильно, тебе жизнь покажет. Глава 1

- Мама, почему мне нельзя? Я тоже папу хочу видеть, - робкий детский голосок прозвучал умоляюще, заполнив тишину мрачной комнаты с наглухо занавешенными шторами, и пара черных, матовых, но по-детски наивных глаз уставилась на женщину.
Та лишь, тяжело вздохнув, задумалась. Как объяснить ребенку, что нет больше папы? Ребенку, который души не чает в своем отце, который каждый раз ласково прижимался маленькой головой с копной мягких, иссиня-черных волос, пахнущих детским шампунем и карамелью, к широкой мускулистой груди, вдыхая запах горького дорогого одеколона , но при этом выглядящий самым счастливым на земле существом, каждый раз, когда папа возвращается с очередной длительной командировки. Как объяснить, что больше никогда не будет поездок в горы к серебристой речке, в волнах которой запутываются и тонут одичавшие лучи солнца, на большой папиной машине с упругим кожаным салоном? Как объяснить, что папа погиб, этим доверчивым внимательным глазам?
Чертовски-сентиментальная мамаша, конечно же, посчитает, что никак, что лучше скрыть, спрятать в большой медный сундук семейных секретов, который не открыть, не имея маленького золотого ключика. Именно такой и была мама Саске – чертовски-сентиментальной. Скрыла. Папа в больнице, с ним все будет хорошо, он скоро вернется, потерпи, малыш. Наивные детские глаза никогда не подумают, что мама лжет. Мама в глазах ребенка - Бог. Она никогда не обманет, несмотря на то, что ее огромные глаза покрывает тонкая сеточка красных хрупких сосудов, а обрамляют эти глаза два набухших сине-желтых века, что тонкая пленочка раздражена от бесконечных соленых слез, и даже кожа на щеках не успевает подсохнуть.
Вопросительный умоляющий взгляд увёл женщину от ее мыслей. Она лишь треплет его по мягким пушистым волосам, мягко улыбается и медленно уходит в коридор, где ее уже ждет старший сын.
Обидно. Папа болеет, а Саске даже не дают его увидеть, хотя старшему брату можно. Но! Но на маму обижаться нельзя, она все делает правильно, она всегда права, она всегда самая честная и справедливая. Он не посмеет ее ослушаться, не станет спорить. Но ведь можно, зарывшись в черные теплые куртки в шкафу, послушать, о чем говорит мама с братом? У брата свои истины, он большой. И дозволено ему поэтому больше. Такая вот правда, хоть и не справедливая. В глазах ребенка справедливость - это когда поровну дают конфет и тебе, и ему. Это когда перед сном целуют и тебя, и его. А правда - это то, что говорит мама.
Щурясь в темноте и вдыхая запах запылившейся ткани, нужно вслушиваться в каждый шорох. Слышать, как где– то на верхней полке бегает жук или, может, это моль так шумно хлопочет тонкими крылышками…
- Микото, ты же до сих пор ему не сказала, верно? - Голос брата обыденно предельно спокоен и холоден. Если бы Саске не знал его таким, какой он дома, какой он с ним, то посчитал бы, что этот человек тот самый, который ежедневно забирает с неба солнце и приносит луну. Каждый день делает грандиозно важную вещь, но при этом хладнокровен и спокоен. Брат похож на отца, и Саске любит его немеренно. Одно дело - выглядеть холодным ко всему и бездушным, а другое – крепко обнимать детские плечики и рассказывать о приключениях Принца-Звезды на ночь. До предела серьезный, но рассказывает на ночь сказку трепещащему детскому сердечку. В этом весь настоящий старший брат. В этом, и в сливочно-кофейном аромате, терпкий, но сладкий. Лакомство для ребенка - сливки, и напиток для взрослых – кофе. Каждый просто видит по-своему, чаще всего - жгучий горячий напиток.
- Нет… Я думаю, пока ему еще лучше не знать вообще, - под конец голос женщины срывается, и она заходится в судорожных бессильных всхлипах, плачет. Почему? Хочется вылезти из пыльного шкафа, обнять, успокоить, слегка потрясти за плечи. Но цепкая пыль и теплый мрак мягко сковывают свои пухлые лапы на тонком горлышке мальчика, не давая даже двинуться. Ужас охватывает тело, хочется кричать, вырываться, вцепиться ручонками в серый деловой костюм матери и рыдать, сильно, не зная, от чего и зачем.
- Он хоть и ребенок, но не пятилетний. Думаю, ему необходимо знать, - голос брата смягчается. Мама плачет поэтому. Никто не любил видеть ее слезы – ни папа, ни брат, ни сам Саске, а она, в свою очередь, была сильной и изливалась горько, лишь когда совсем становилось мерзко или больно.
- Потом, - судорожный всхлип, - потом… Сейчас поехали, - еще всхлип и глубокий вдох, - иначе на похороны можем опоздать…
- Да.
Мысли тоненькой красной линией побежали через решетку вопросов, старательно огибая каждый вопрос-прут.
«Какие похороны?» - Мысли разбегаются, углубляются осознанно от ответа. Не надо знать, это лишнее…
«Чьи?» - Бегут дальше красной линией по изгибам решетки.
«Зачем?» - Стремительный бег шелковой красной ленточки. Вопрос за вопросом, прут за прутом; обходя, изгибая, пытаются уйти от ответа мысли-нити. Растерян.
«Папа в больнице, но все будет хорошо…»
Уткнуться носом в стену, пропитать легкие сухим запахом дерева и лака.
«Ему пока лучше не знать…»
Медленно опуститься вниз.
«Мы обязаны рассказать…»
Что? Зачем? На ничего не понимающие глаза наворачиваются прозрачные слезинки. Первая, вторая…
«На похороны опоздаем…»
Тонкая ниточка мыслей рвется на мелкие кусочки, рассыпаясь, падая в дыры меж прутьев-вопросов. Медленно погружается в теплую глубину темноты. Папа…
Холодная бесконечная пустота – цена ожиданий. Беспощадная и бесконечная, цепляется за ступни своими склизкими щупальцами, пытается утянуть в себя беззащитное, испуганное тельце мальчишки, бегущего вперед все дальше и дальше, чтобы не чувствовать, не понимать, не видеть. Бежать, просто бежать.

Игривые лучи солнца прыгали по болезненно бледной коже, которую они, казалось, просвечивали насквозь. Под ослепительно белым тонким одеялом нервно шевелилась хрупкая фигурка. Пугающую тишину белоснежной комнаты нарушил хрипловатый стон.
Вернулось осознание происходящего. Теперь мальчик ясно понимал, что спал до этого момента. Все сон. Но почему душу теребит ощущение утери всего самого важного ? Чувство одиночества жадно вгрызалось в тонкую детскую шейку своими сгнившими поломанными зубами. Если это был сон, тогда почему так ясно чувствуется потеря? Откуда знать ребенку, когда немногие взрослые могут справиться и понять это гнетущее чувство?
В попытках рассоединить налитые мягким свинцом веки прошло около десяти минут. Поддавшись, они все же открылись, подобно тяжелым старым бархатным шторам разошлись по разным сторонам окна, пропуская яркий солнечный свет, невольно щурясь.
Перед мальчиком нависла встревоженная женщина в белом колпаке и халате, совершенно ему не знакомая.
Внутри вновь образовывалась решетка из прутьев-вопросов, но на этот раз красная шелковая ленточка не скользила меж её клеток, а плотно обвивала каждый миллиметр каждого прутика. Первый вопрос: «Где я?»
Мальчик взволнованно и слегка испуганно посмотрел на женщину. Во взгляде читался вопрос, но она приняла его за обыкновенное недоумение.
- Все хорошо, Саске-кун. Не волнуйся.
Открыть бы рот. Разомкнуть тяжелые каменные врата с присущим шуршанием от прикосновения по песочному полу холодных гранитных стенок.
Узнать. Первая цель и единственное, что удерживает сознание, - желание понять, какого черта. Собрать силы и толкнуть ворота. Еще раз и еще, пока не поддадутся…
- Где я? – Слова давались с трудом, но труд, как известно, всегда поощряется. Где-то слева от койки что-то зашевелилось, и теперь уже два лица нависали над мальчиком.
Первое принадлежало женщине в белом колпаке, из-под которого выглядывали редкие каштановые прядки волос. Обыкновенные карие глаза, обрамленные перышками пушистых ресниц слипшихся от туши. Губы сжаты, и тонкая линия их накрашена золотисто-песочной помадой. Самая обыкновенная внешность, ничего особенного. Даже маленькая, но довольно заметная родинка под левым глазом не придавала совершенно никакой пикантности.
Второе лицо было весьма и весьма знакомое, можно даже сказать, родное. И вот оно-то как раз отличалось от всех стандартов внешности. Постоянно усталые небольшие глаза со спокойными маленькими зрачками и дымчато-серой радужкой. С середины нижнего и верхнего века левого глаза тянулся тоненький розовый шрам, прямой змеей рассекая веко и придавая взгляду ядовитую хищность. Копна серых волос, зачесанных на левую сторону головы. Лицо узкое, но с неестественно широкими скулами, с незагорелой, нежно- персикового цвета кожей, длинноватым тонким носом и пряно розовой полоской губ. Шею прикрывало горло серой тонкой водолазки, выразительно обтягивающей плечи и руки.
Этого мужчину мальчик знал, наверное, всю свою жизнь. Друг семьи, частенько заходивший к ним в гости и торчащий в кабинете отца, разговаривая с ним на, безусловно, важные темы. Для мальчика он являлся неким подобием учителя. Они виделись очень часто, и мужчина рассказывал различные жизненные истории, показывал боевые трюки, а потом учил им ребенка. Ещё он рассказывал о людях: какие они бывают, с какими лучше общаться, а от каких нужно держаться подальше. После отца и брата это был первый человек, которого мальчик ставил себе в пример.
Наверное, благодаря именно этому человеку, мальчишка в свои семь лет в корне отличался от сверстников. В отличие от них он был умен не по годам, нестандартно мыслил, и мысли свои точно и понятно излагал. А ещё обладал неплохим телосложением: если все мальчишки-ровесники были тощими или пухленькими, с кривыми ручками и ножками, то Саске был довольно высокий, с широким, недетским разворотом плеч, с крепкими стройными руками и ногами. Даже в походке его не было ничего детского, а наоборот, ему была присуща некоторая небрежность в движениях, которая ему так нравилась в брате. Возможно, его возраст выдавали только по-детски округлые черты лица и своеобразный детский азарт в огромных черных глазах.
При повторном осмотре знакомого лица развеялись последние сомнения. Человек, стоящий сейчас перед мальчиком, был Хатаке Какаши.
Облегченно вздохнув про себя, он приподнял тяжелую голову и осмотрел теперь помещение. В комнате, начиная от постельного белья и халата женщины и заканчивая объемной кафельной плиткой на стенах, все ослепляло своей белизной. От этой первоснежной чистоты хотелось жмуриться, она ударяла в глаза и зарывалась глубоко в голову, минуя красные омуты неосознания происходящего.
Возле кровати стояла тумба, неизменно белая, с тоненькими серебристыми ручками на дверцах. На тумбе стояла бутылка воды и вытянутый стеклянный стакан. Возле входной двери пустовала невысокая вешалка.
Голова мальчика закружилась быстрыми четкими рывками в снежном вихре комнаты, пересохший рот заполнился слюной с привкусом едкого лекарства. К горлу подступил жгучий ком, и захотелось выплеснуть на идеальный кафель пола что-то цветное, пусть даже красное и липкое, лишь бы выплеснуть, лишь бы нарушить эту белизну и успокоить бешеный ритм сердца.
- Тебе не нужно напрягаться, Саске- кун… - Слова женщины пришлись очень кстати. Как несильная пощечина, они вернули обратно, в белую неуютную палату.
- Где я? – Вторая попытка удалась лучше.
- В больнице. Ты перенервничал, - на этот раз говорил учитель. Твердый мужской голос, но по-своему ласковый и заботливый, как будто потрепал по волосам, успокаивая.
- Брат… Где? – Если мальчик в больнице, тогда почему мама с братом… может, сидят в приемной, ждут пока он придет в себя? Все! Мама, заходите с братом… я нормально!
- Саске-кун, ты не помнишь ничего? – У женщины, которая теперь, судя по всему, являлась медсестрой, голос слегка задрожал.
- Чего не помню? – Действительно, что же такое он должен помнить? Что заставило волноваться даже незнакомую женщину?
- Мы говорили вам, и вы… вы…
- Хватит! – Голосок женщины и ее незаконченную реплику прервал Какаши, - хватит, пусть сначала полностью очнется. Эй, Саске, ты же мужчина. Волю в кулак, о брате позже, - чуть подумал и прибавил, - ты есть не хочешь?
В ответ мужчина получил отрицательный кивок. Сейчас явно не до еды, да и внутри все наизнанку выворачивается…
Так, что там у нас? Волю в кулак? Хм, учитель всегда был четок и прямолинеен. Он ведь прав - даже десятилетний мальчишка не имеет права разлеживаться тут и ныться самому себе о непонимании происходящего. И все-таки, почему мама, брат… Где они?
- Можно мне воды? - Может, поможет унять бешенную глухую тошноту, давившую на детское тело.
Глоток за глотком. И все-таки вода – это жизнь. По телу тоненькими ручейками пробежала приятная дрожь, хорошо. Теперь уже лучше, теперь… хочу спать...

*_*_*_*_*

Воспоминания проносились одно за другим, как пленка старого черно-белого фильма. Кадр за кадром, знакомое чувство щемит так, что наворачиваются маленькие прозрачные крупинки на глазах.. .Снова увидеть и вспомнить приносимую жуткую боль в левой части груди. Ведь забыл же, засунул в самый заветный уголок души, обвил железной цепью и повесил громадный замок. Смирился, пережил. Продолжал существовать дальше с огромным серым камнем, соединенным с гладкой шеей тонкой стальной нитью, холодящей и режущей нежную розоватую кожу.
- Блять, и к чему опять это вспомнилось, - не вопрос, а скорее упрек самому себе.
На часах полседьмого. Как всегда Саске встал рано, ему это было присуще. Парень считал, что на сон нужно тратить минимум времени, поэтому ложился всегда очень поздно, а вставал рано, и, как ни странно, отлично высыпался.
До колледжа еще предостаточно времени, спать не хочется совсем. Потянувшись в постели, хрустнув позвоночником и широко зевнув, он встал. Раз времени валом, то можно было бы и посидеть за компом пару минут.
Он не хранил ничего важного в своем ноуте, да и копаться в нем вряд ли бы кто стал, но Учиха не был бы Учиха, если бы не поставил пароль на включение и на каждую папку в отдельности. Самое удивительное в том, что все пароли он помнил наизусть. Его опекун часто поражался фантастической памяти подростка. Стоило Саске услышать или увидеть что-либо, то заставить забыть его это становилось не возможным.
Единственное, что он помнил очень смутно, - это его детство. Иногда всплывали кусками воспоминания, но они скорее пугали, чем радовали. Саске не помнил ничьих лиц, даже близких ему - матери, отца и брата. Какаши показывал ему их фотографии, рассказывал о них много. И все же вспомнить самому хоть что-то Учихе не удавалось.
Сейчас же в памяти всплыли те дни, отвратительные дни. Ему было десять, когда он последний раз видел брата и мать. Тот день никогда не забудется. Мама тогда скрыла от него смерть отца и поехала на похороны со старшим братом. После Саске очнулся в больнице, где ему рассказали о смерти всей семьи. С тех пор, как он пришел в себя, он пытался запихнуть все эти страшные воспоминания подальше, забыть их и начать новую жизнь. Именно так он и сделал.
Включив ноут, он заглянул на свою страницу в одном из популярных коммуникативных сайтов. По его мнению, такие сайты были сущим дерьмом, но по неизвестным причинам он все же частенько проверял свою страничку на наличие новых сообщений. Убедившись, что нет ничего, кроме дурацких писем от девчонок, Саске пошел в душ, взяв с собой большое махровое полотенце персикового цвета.
После жутких воспоминаний о днях, когда он лишился семьи, настроение было ни к черту. На каждом шагу мерещились призраки улыбающейся матери и серьезных отца и брата, причем лица их были смазаны, не понятны.
Избавиться от тяжелого камня на шее не удалось после мелких, царапающих кожу ледяных капель воды и пряного цитрусового аромата геля для душа, резко, но приятно, ударяющего в нос.
После душа он направился в комнату опекуна. Последний в плане пробуждения был полной противоположностью Саске. Он любил дрыхнуть до полудня, а потом сломя голову бежать в офис и рассказывать нелепые байки в оправдание своему опозданию. Учиха считал это непозволительной слабостью для мужчины и бросал по этому поводу в сторону опекуна презрительные словечки, на что тот лишь хмыкал неопределенно и отвечал, что это не слабость, а удовольствие.
Когда парень был не в настроении, он предпочитал ввалиться в комнату Какаши и с присущим только женщинам остервенением начинал будить несчастного. И именно так Саске поступил бы и сейчас, если бы не маленькое «но». Опекуна дома не было. Небольшая двуспальная кровать была аккуратно заправлена и накрыта зеленовато-серым индийским покрывалом с черным узором и бархатной каймой. Опекун очень увлекался различного рода сувенирами, картинами, безделушками, привезенными из Индии. Он часто летал туда по работе - чуть ли не каждый месяц. Дни отсутствия своего опекуна Саске считал подарком от Бога. Не сказать, что Какаши ему досаждал, нет. Просто Учиха любил побыть один. Единственное, что очень раздражало парня в этих командировках – это то, что опекун привозил кучу барахла из Индии, причем не только себе. Он так же удостаивал очередным сувенирчиком коллег по работе, но что самое ужасное – он привозил что-нибудь Саске. Так что в мусорную корзину из рук парня очень часто улетал миленький черный слоник, украшенный красной атласной помпоной с редкими бусинками золотистого бисера.
Утреннее «исчезновение» опекуна выглядело слегка подозрительно: случись что по работе, он бы непременно предупредил Саске. Это слегка озадачило последнего, но, сославшись на непредсказуемость мужчины, парень отправился завтракать.
Как обычно, крепкий свежесваренный кофе. Маленькие глоточки слегка обжигали язык, и по неволе приходилось пить медленнее. За окном плыли ленивые набухшие темно-синие облака, формой напоминавшие огромную морскую волну. В таких обычно тонут, не добираются до берега… Ветер с силой теребил верхушки деревьев. Саске невольно поежился: погода ничего хорошего не предвещает. Может даже дождь будет.
Для апреля это была вполне ожидаемая погода - когда хлипкий бурый снег разлетался в разные стороны от легкого прикосновения по нему тугого кожаного ботинка, забрызгивая чистые одежды случайных прохожих. Дополняла эту безупречно отвратительную картину легкая кромка сизого склизкого тумана, обволакивающая каждый сантиметр чуткой кожи, но разрешающая видеть сквозь себя всю неприятность начала дня. Других слов не находилось – просто отвратительно.
Такая погодка составляла чудесный дуэт с кошмарными ненавистными воспоминаниями, заключающий композицию его дурного настроения. Парень начинал злиться неистово, причем осознание этого приходило медленно, шаг за шагом, и сам он не замечал, как тонкий шнурок, сплетенный из тупой ярости и необъяснимого непонимания, скользкой змеей проползал в сознание, проникая в каждую частичку его и без того хмурого настроения.
Опекуну определенно повезло, что его не было дома, но дома был другой член семьи. И сейчас этого другого сверлила насквозь пара морионовых глаз со сдвинутыми на переносице стрелками угольно-черных бровей.
Сожителем парня оказался гибкий сиамский кот с огромными голубыми глазами. На первый взгляд в животном не было ничего необычного: изгибистый длинный хвост, мощные когтистые лапы, узкая мордочка и ушки были темно-коричневого цвета, так, как и у всех сиамских. Но отличались глаза. У представителей сего вида глаза должны быть светлые, однотонные, а у этого по краям радужки они были темно-синими. Необычно.
- Что??? – Обладатели самых странных глаз столкнулись взглядами. Саске со своими редкими матовыми черными и его питомец со своими двуцветными.
Да ну его к черту, тупое животное. Парень встал из-за стола и направился обратно в свою комнату. Пора собираться в колледж.
Не хотелось ничего вообще, только упасть на мягкую кровать, застеленную уютным синим пледом, сомкнуть тяжелые веки и выпустить из себя всю внезапно скопившуюся агрессию, и только тогда, быть может, заняться чем-то важным. Опустившись на высокий стул, закрыл глаза. Легкое свечение бледно-желтых треугольников, легко красневших и разрывающихся на небольшие яркие кусочки, опускающиеся медленно в нежную черную пустоту. Как людские жизни – блекло начинаются, но становятся все ярче и ярче, и в итоге их ждет смерть. Понимает, становится мерзко, ведь ты такой же, ничем не отличаешься, просто маленький болт огромного механизма, маленький желтый треугольник…
Забылся и из забытия вырывает звонкая писклявая мелодия трубки. Кто еще, Сакура? Наверняка она…
- Алло.
- Здравствуйте.
Нет, близко не она. Слащавый мужской голос, незнакомый.
- Я вас слушаю.
- Это квартира Хатаке Какаши? – Опекуну, значит. Тошнотный голос, джем. Вишневый, определенно. Мерзость.
- Да, но его нет дома. Передать ему что-то?
- Хм, пожалуй, я перезвоню, спасибо.
Короткие гудки. Нарочито вежливый голос вывел из состояния полного опустошения, вновь вернулась та самая ярость, расплескавшаяся ранее по контурам клеток, раздражая, выводя из себя, ударяя пыльным мешком по крепкому затыку.
Черный пластмассовый циферблат и тонкие серебристые стрелки часов говорили, что пора в колледж. Раз Какаши не было, значит, и подвезти его некому. Сам водить он не мог, совершеннолетие только через четыре месяца. Решение принято сразу – такси. Взяв в руку маленькую трубку, он хотел было набрать номер, но действия его прервал очередной телефонный звонок.
Какого… Это уже не просто бесило, не просто раздражало и даже не просто выводило из себя и заставляло впадать в ярость. Была непонятная глухая пустота с разрастающимся из нее фиолетовым пламенем, пожирающим все вокруг себя, медленно и мучительно свирепо.
Маленькие кусочки блестящей черной пластмассы усеяли собой пушистый серый ковер. По крайней мере, теперь уже точно никто не позвонит.
Пихнув в небольшую сумку пару тетрадок и накинув идеально отглаженный пиджак, с вечера приготовленный и висевший до этого момента на лакированном стуле с прямой спинкой, Саске вышел из квартиры.
Молодая консьержка со своим извечным навязчивым «Саске-кун» взбесила настолько, что Учиха решил открыть железную дверь подъезда неслабым пинком.
Огромные серые облака пенились на мутном небе, вздрагивая. Казалось, что твердь выташнивает в воздух, разливаясь и выплескиваясь тоненькой стенкой еле заметного тумана. Теплый сырой ветер, разгоняя его кромку, швырял засохшие, оставшиеся с осени на тонких ветках бурые листья, от чего было ощущение, что дымка тумана ползала в грязном снегу, смешивая себя с прошлогодней ненужной листвой.
Глубоко вдохнув влажного свежего воздуха, Саске направился в колледж пешком. Остудить голову, не психовать.

**_

- Черт, Химицу, ты, определенно, издеваешься… - Невысокого роста блондин, бесцеремонно вытолкнутый из подъезда, угрюмо глянул на собеседницу.
- Вали давай уже, достал, - облокотившись на тяжелую дверь, закинув тонкие руки за голову, с копной огненно-рыжих волос и прищурив глаза, стояла девушка. Черная водолазка обтягивала хрупкое на первый взгляд тельце, особенно подчеркивая небольшие округлые выпуклости, красные шорты до колен прикрывали тонкие стройные ноги, обутые в обычные домашние тапочки.
Парень развернулся и глянул обиженно, на что та неопределенно хмыкнула и ткнула в него тонким пальчиком.
- Жду пару минут, магазин здесь в двух шагах. Пошел, быстро! – Иронически приказным тоном скомандовала и, поймав на себе еще один обиженный взгляд, устало вздохнула. Идиот.
Парень быстро зашагал по узенькой улице, шлепая по мокрому снегу.
Смотря ему вслед, девушка достала сигарету. Щелчок, тоненькая танцующая лента теплого пламени вырвалась из маленькой дешевой зажигалки с прозрачными розовыми стенками, сквозь которые был виден мерно наполненный газ.
Раскурив тонкую белую сигарету, она задумчиво посмотрела на небо. Дождь будет точно, но к вечеру. Затяжка, рот наполняется горьким першащим дымом, врывающимся понемногу в легкие. И обратный процесс – струя густого дыма перемешалась с сизым туманом, растворяясь, не оставляя никаких следов.
Завтра колледж. Поздновато переходят, но что делать. Жизнь, она не спросит, хочешь или нет. Приказала – выполняй, иначе никак. Еще затяжка, стряхнула светло-серый пепел на бетон, такой же серый. Иначе тебя вот так же испепелит…
Пару раз провела по железной двери ярким, горящим еще кончиком окурка: медленно гаснет искра за искрой, сминается тонкая бумага, и змеится грязная струйка дыма, смешиваясь с обильно насыщенным влагой воздухом.
- Эй, я все, - под навес подъезда забежал все тот же, ушедший ранее, блондин. Запыхался, широкая грудь часто и резко вздымалась и опускалась, топорща яркую ткань куртки.
Оглядев купленное, девушка широко заулыбалась, плавно превращая улыбку в поток звонкого стремительного смеха.
- Тебе в дурку пора, не находишь? – Большие глаза с искрой задора уставились на рыжую, но та лишь протяжно застонала и залилась новой порцией звонкого смеха.
- Да что смешного, мне эти понравились! – Лицо парня исказила легкая пленка недоумения вперемешку с раздражением.
- Ты бы еще гвоздики купил, бестолочь, - вытирая мокрые капельки потекшей туши с уголков миндалевидных глаз, девушка начала успокаиваться.
- Да что ты понимаешь! Я люблю хризантемы… - Немного подумал и добавил, - и вообще, сама бы сходила, раз такая умная, ты, в конце концов, это придумала!
Легко улыбнувшись, она потрепала его по голове, взъерошив шелковистые прядки волос. Какой бы дурачок ни был, а свой…
- Так, все. Первая прошедшая здесь, ей. Готов? – Задорный взгляд упал на небольшой букетик синих хризантем, завернутых в ярко-желтую тонкую бумагу и перевязанных золотистой нитью. Она снова улыбнулась широко и вопросительно посмотрела в огромные глаза юноши.
- Ну да, готов. Слушай, а если парень? – Блондин шаркал взад-вперед ногой, обутой в черный кроссовок, и нервно теребил краешек своей цветной куртки.
- Твои проблемы, поблажек не дам.

**_

Идти медленно, переставляя ногу за ногой, хлюпая подтаявшим грязным снегом, вдыхая противно свежий воздух. Неприятно, неудобно. Бесит! Все это – узкая пустынная улица, обрамленная элитными пятиэтажками, это пасмурное небо, с плывущими размеренно по нему облаками, – невыносимо бесит.
А сейчас еще первая пара – социология. Самый ненавистный предмет. Хотя нет, самый ненавистный учитель-предметник с вечно презрительной рожей и закидонами отморозка. Черт знает, как его вообще в преподаватели взяли в такое элитное учебное заведение… Коррупция процветает.
Саске шел размеренно, погрузив себя целиком на глубину самыми тяжелыми неприятными мыслями, залег с ними где-то внизу, давимый многотонными массами вопросов. Стоило закрыть глаза – перед взором от блеклого дневного цвета становилась бледная светящаяся пластина-стена, с отраженным в ней состоянием души, размытым красно-бурой жидкостью, кипящей и растворяющей в себе.
Что за жизнь вообще? Говно же, даже родителей не помню. Мучительно было с утра увидеть призраки прошлого с разъетыми временем и от страха лицами, но не утратившими серьезные взгляды и теплую улыбку. Мучительно осознавать, что ты - ничто, этот мир спокойно раздавит тебя, не задумываясь, если на то будет нужда. Мучительно понимать, что встаешь с утра злой как собака, плетешься пешком по хлипкому отвратительному снегу под нависшими набухшими облаками на урок к учителю-ублюдку. Сорваться. Оставалось только это, но этого-то и не хотелось. Прийти, сесть за заднюю парту с молчаливым бледным соседом и конспектировать болтовню преподавателя. Срываться не надо, лишние нервы лишними не бывают, ведь так?
- Эй, подожди, стой!
Кого-то зовут, но улица пустая…
- Стой, - вырывая из глубин мыслей громким своим голосом, к Саске подбежал блондин.
Необычный. Растрепанные прядки светлых волос распутно разметались по голове, челка едва достает до огромных голубых глаз. Странно, глаза знакомые, но незнакомые вовсе. Тонкая ленточка морской синевы обводит кольцом небесно-кристальную голубизну радужки, защищая эту нежность неба опасной глубиной своих вод. Красивый цвет, очень. Глубокие веки обрамлены пушистыми стрелками прямых ресниц, угольно- черных. Лицо округлое, носик слегка вздернут, немного пухлые щеки и большие персиковые губы. Забавная внешность, только вот какого черта этому ребенку от меня надо? Опять же отвлекают…
- Привет, - улыбается.
- Чего надо? – Не хватало еще треп разводить посреди улицы. Саске слегка прищурил взгляд, посмотрел недовольно.
- Ну, э-э, я решил, что ты очень-очень красив, ну… то есть я, э-э… ты мне нравишься! – Беззастенчиво заулыбался, мягко, но наиграно, и почесал левой рукой пушистый затылок.
-в общем, ну вот, это тебе…
Ну и какого тут происходит? Саске лихорадочно соображал, а возможно ли, что настроение станет еще хуже, чем было после встречи с навязчивой консьержкой. С непонятным отвращением он посмотрел сначала в глаза блондину, потом перевел жесткий взгляд на протянутый ему букет, обернутый подарочной желтой бумагой. Издевается. Не сорваться, да?
Щелчок ключа в замочной скважине, поворот, еще один. Клетка, теперь уже открыта. Не спеша, неторопливо из нее вытекает липкое лиловое нечто, обвалакивает собой дверцы в каждую комнатку мыслей, ютясь неловко. Сорвался…
Два хлопка. Разминая покрасневшие костяшки пальцев, нервно сглатывает. Лиловое нечто скребет в мозгу. Ну что, Саске, отлично, легче, да? Да, легче.
- Ненавижу глупые шутки.
Кожаный ботинок резко впечатывает хрупкие игольчатые бутоны хризантем в мокрый бурый снег.
Шаги, рыжая девчушка подбегает к теперь уже мокрому от ненавистного снега, ничего не понимающему блондину, по лицу которого медленно стекает алая струйка. Неторопливо, от виска к округлой скуле.
- Ты… ты придурок! Ты что, шуток не понимаешь? – Срывается голос, напуганно смотрит на брюнета, но резко отводит глаза. Теперь пытается помочь встать блондину, но тот лишь с полным отсутствием понимания смотрит на Саске, слегка приоткрыв рот.
- Нет, не понимаю. Совсем, – немного зло, но ведь искренне. Какие еще шутки, когда тут так душу дерет…
Разворачивается, уходит. Снова размеренные шаги вдоль узкой улицы. И везде этот ненавистный снег.