Пройти сквозь ад

Каждый ноготь, каждая крохотная пластинка отходит медленно, будто нехотя, разрывая тонкие нити связей с кожей, мышцами, нарушая единую целостность. Огромные раскалённые щипцы снова поудобнее перехватывают её, а ты стараешься сдержать рвущийся наружу крик. И они снова начинают тянуть, причиняя адскую боль, разрывая кровеносные сосуды и прокладывая тонкие грязно-алые дорожки по высохшей от жары коже. Кровь немного остужает её, даруя зыбкую надежду на забвение, но тут же забирая её, едва лишь достигнув условленной границы и тягучей росой украсив каменный пол камеры. Ты стискиваешь зубы в надежде сдержать рвущийся наружу стон, раздирающий связки, как тонкие нитки, но ничего не выходит. Губы против воли расходятся, и тёмная комната поглощает твой крик, нечеловеческий, дикий, звериный крик, похожий на рык раненного вепря. А твои палачи стоят напротив тебя и улыбаются, наблюдая за твоими мучениями и содрогающимся в конвульсиях телом. В их глазах светится безумие, обещающее продолжение славного пиршества. Они снова начинают приближаться к тебе, в руках таинственно поблёскивает, отражая пламя стоящей неподалёку жаровни, металл. Он-то и притягивает твой взгляд. Ты, будто отстранившись от всего, наблюдаешь за тем, как этот кусок железа приближается к тебе, и потихоньку до твоего затуманенного болью разума начинает доходить, что скоро, очень скоро он коснётся твоей кожи, чуть надавит на неё, вскрывая очередную вену, пройдётся вдоль сине-голубого ручейка, полностью разрывая его края и заливая пол накопившейся в нём жидкостью. Ты начинаешь извиваться всем телом, стараясь уклониться от приближающегося орудия пыток, но ничего, кроме жалкого продвижения на пару-другую сантиметров, не выходит. Тогда ты, уже больше не сдерживаясь, начинаешь кричать, истошно, с надрывом, разрывая оставшиеся неизвестно каким образом целыми связки. Кровь булькает в горле, ты чувствуешь её приторно-сладкий, душащий вкус во рту, и мерзкий тошнотворный комок начинает свой путь от желудка. Ты стараешься подавить его, не хочешь так унижаться перед ними. А они, даже не скрывая лиц, стоят напротив тебя, и, смотря им в глаза, ты осознаёшь, что они знают, каково это. И наслаждаются этим.

Холодная, на удивление, сталь касается кожи. От резкого перепада температуры ты дёргаешься в сторону, но связанные руки не дают далеко уйти, поэтому ты делаешь только хуже. Сталь впивается в нежную плоть, разрывая ткани, прокладывая кровавые струйки. Эта боль значительно сильнее, чем та, предыдущая. Уже успевшие подсохнуть ногти почти не болят, а вот рана на животе, в которую медленно стекают капельки выступившего от жары пота, беспокоит тебя куда сильнее. Палач, блаженно улыбаясь, погружает острый клинок ещё глубже, распарывая внутренности, принося невыносимые страдания. Ты впиваешься зубами в губу, но ни одного звука не долетает до приготовившихся слушать твоё предсмертное пение ушей. Ты не можешь говорить, и от этого он начинает злиться. Резко выдернув из судорожно сжавшегося тела меч, палач в ярости разворачивается и вновь подходит к стоящему в отдалении столу. Бормоча что-то под нос, рассматривает орудия, потом сгребает их в кучу и, кивнув помощнику, подходит к тебе. Берет нож: хочет проверить, как заточен. Не долго думая, втыкает его в тебя. Он проходит, как сквозь масло. Палач недовольно хмурится и отдаёт его помощнику, а сам принимается за следующее.

Наконец, он выбрал: какие-то странные ножницы, больше напоминающие секатор, совсем не хотели ничего резать, поэтому он выбрал именно их. Сделать так, чтобы причинить как можно больше мучений, чтобы стало так плохо, насколько это возможно. И это получается, ты корчишься от боли, от раздирающей душу боли, и совершенно ничем не можешь ответить. Даже словом. И от этого становится совсем невыносимо: невыносимо терпеть, невыносимо видеть, невыносимо думать!..

В конце концов, ты, не выдержав, теряешь сознание, а перед глазами до сих пор стоят мерзкие ухмылки и жуткие глаза с непонятными перечёркнутыми зрачками…

***

- Казекаге-сама, ритуал завершён.