Старые знакомые. Глава III. Часть 2

***
Когда Рэн увидела летящую прямо на нее волну песка, она перестала понимать, где находится. Осталась лишь крошечная каморка самого мрачного уголка ее разума. Там было сумрачно. Там было душно. Там был песок. И там был маленький мальчик со взглядом Зверя, отдаленные взрывы, всполохи огня и алый дождь крови.
…И она убегала, но ноги вновь предали… она ползла, притягивая к себе каждый дюйм, но все было бесполезно…
«…Он меня настиг…»
Слезы потекли сами по себе.
И песок обвил ее ноги. Все было не как в том сне – никакого томящего ожидания чего-то большого и мощного, только безысходность давно ожидаемого момента – вот оно! Вот, каково почувствовать на себе эти смертельные объятья… Эти последние ощущения… Полностью оказавшись в коконе, без света, без звука, без возможности пошевелиться...
«Как я могу тебе верить?!» – слова до сих пор звучат, перекликаясь с более старыми, произнесенными тонким мальчишеским голосом: «Ты предала меня! Убью!!!»
Волшебная, но жутковатая сказка, начавшаяся в полутьме на лестнице – это ложь! Такого просто не могло быть, это сон, выдумка, потому что реальность – вот эти мертвые холодные цепкие объятья песка! Это должно было когда-то случиться… это случилось… От судьбы не убежишь, Рэн суждено было погибнуть еще тогда, на детской площадке, почему же она спаслась? Почему мучилась воспоминаниями всю жизнь и ждала… ждала, когда же песок, наконец, ее настигнет. Что же… что же он медлит? Зачем ждать так долго? Неужели видеть ее страдания для него – наслаждение?.. Почему он ее не убивает?!! «Скорей бы, скорей, о боги, лишь бы это было не слишком больно и побыстрей закончилось… Ну же, ну же!.. Нет, это ожидание невыносимо… Это будет больно?.. Я успею подумать о чем-нибудь?.. О, простите, простите, тетя, сестра, Кая… За все простите, но не смотрите на меня потом… это буду уже не я, лишь алый дождь… Долго, как долго ждать… А может, уже все?..»
Не выдержав непрекращающегося напряжения, Рэн погрузилась в прохладное небытие.

***
Ожидание подобно стоячей воде. Год за годом копятся попадающие в нее мусор и грязь, становясь неотъемлемой частью, вода бродит, загнивает и, в конце концов, превращается в вонючее болото, вязкое, тягучее – извращенное представление того, каким этот пруд был раньше.
Ожидание можно сравнить и с коварной паутиной. Попав в нее, ты будешь трепыхаться, пока совсем не запутаешься и не обессилишь, безвольно повиснув в предвкушении появления хозяина ловушки.
Ожидание – это напряжение, с годами становящееся нестерпимым. Можно или привыкнуть к нему, или пойти навстречу, распахнув объятия, жаждая какого угодно, но конца.
И вот, когда ожидаемое наконец-то настало… Можно уже ничего не хотеть, никуда не бежать, все, оно тут, оно есть, оно такое, каким представлялось, оно свершилось… Оно больше не повториться, потому что вопреки логике, все живы. Значит, болото все же не утопит, паук на завтрак не съест, можно впервые за долгие годы расслабиться и со спокойной душой поплакать…
…И она плакала. Как новорожденный. Всецело отдаваясь этому.
Глаза были закрыты, она еще не понимала, где находится, но осознавала лишь, что все позади, что все прошло и такой парализующий, захватывающий ужас можно испытать лишь однажды в жизни. Потом просто становится все равно.
Как из глубины темных тягучих вод, она медленно всплывала на поверхность. Было холодно, жестко и неудобно. Слезы иссякли, и ресницы с трудом разлепились, позволяя опухшим глазам осмотреть место, где она находилась. Пока еще информация отказывалась интерпретироваться. Следующими движениями было рефлекторное копание в карманах в поисках носового платка и вытирание оным безобразия на лице. И только после этого удалось оторвать свинцовую голову от холодной неровной поверхности, даже сесть и даже осмотреться. И даже понять, что это – какая-то пещера. И что кроме нее больше никого нет. Ветер шумит где-то рядом. Мутный серый свет проникает откуда-то слева и сзади. Скорей всего, там выход. Но повернуть затекшую шею страшно, боль видимо ожидает неимоверная. Раздался шорох, и любопытство пересилило. Стиснув зубы, Рэн повернула-таки голову. У входа стоял Гаара с потрепанной сумкой в руках.
Когда он уходил, девушка была еще без сознания. Сейчас в ее глазах было осмысленное выражение, хотя выглядела она потерянной. Ни слова не говоря, он прошел в центр пещеры и, порывшись в сумке, начал извлекать оттуда содержимое. Рэн безучастно смотрела, как он возится. Вскоре сине-зеленым пламенем загорелось сухое топливо, отбрасывая на лица молодых людей странные гротескные тени.
– Ну, теперь ты поверила, наконец, что я не собираюсь тебя убивать?
– А вы поверили, что я к вашей всей заварушке совершенно непричастна? – хриплый голос показался ей чужим.
От ледяного прикосновения каменной стены начало трясти. Рэн с завистью смотрела на маленький пляшущий огонек, понимая, что сил добраться до него нет. Не было ничего. Оглушающая пустота внутри. Все ушло – и страх, и боль, и тоска.
Гаара пересек пещеру, поднял девушку на руки и вместе с ней сел рядом с импровизированным костром. Рэн немного напряглась у него на коленях, но возражений не выказала. И даже потом прижалась покрепче.
– Мне еще ожидать таких припадков? Что с тобой было?
– Катарсис, – глухо пробормотала Рэн. – Не думаю, что повториться. Просто то, с чего я ждала и боялась… боялась до такой степени, что хотелось… пусть оно произойдет, да побыстрее… только пусть произойдет. Я ХОТЕЛА, чтобы произошло. Зная, что это будет последнее в моей жизни. Но я жива, и не знаю, что дальше. Как жить? Я привыкла бояться… ожидать встречи с вами. Ожидать… мести? Исполнения обещанного?..
– Совершенно случайно к нам поступили данные о том, что в Суне готовится диверсия, – вздохнув, стал рассказывать Гаара. Рэн слушала, ни разу не прервав. Все становилось на свои места. Прибытие Кадо, странное поведение родни.
– Это они, – уверенно заявила она, когда Гаара замолчал. – Всегда выражали свое недовольство правлением сперва вашего отца, потом вашим. Между собой, конечно. Мне было строго-настрого запрещено об этом кому-нибудь говорить, да никому и не надо было бы. И мне это было до лампочки. Моя сестра – подколодная змея, двуличная и лживая. Не знаю, как ей удалось дослужиться до чуунина, за деревню Песка она и гроша ломанного не даст. Знала бы я раньше, что тут что-то намечается, давно бы уже сказала вам. Те другие семьи навряд ли при чем, я даже знаю, о ком вы говорили. Я твердо убеждена, что это тетка, сестра и Кадо. Они решили убить сразу двух зайцев. Сватовство и диверсия. Ужас… Этот Кадо, да еще в двойном экземпляре… Уж лучше вы…
– Вот, спасибо.
– Э-э-э… я не совсем то имела в виду!.. – встрепенулась девушка, но, подняв голову, увидела, что Казекаге снисходительно ухмыляется. Наконец, стали возвращаться чувства – она смутилась и покраснела, пряча лицо. – Ну, вы поняли.
С этого момента его объятия стали восприниматься немного иначе. Более четко. Более остро.
- Вы, – она кашлянула, – вы совершенно разные люди – тот, каким я увидела вас… тогда, много лет назад, когда на вас напали, и тот, каким я увидела вас недавно на крыше. Мне не верится, что это один и тот же человек.
– Тем не менее, это так. И тебе лучше поверить в это, что бы потом не разочароваться.
Сказано было жестко, и поэтому нависшее молчание показалось невыносимо душным. Рэн заерзала, не находя себе места.
– Вы – разный, – наконец, повторила она. – Двоякий… добро и зло в вас переплетаются, словно змеи в клубке. – Она помолчала, затем вздохнула. – Я почти ничего о вас не знаю. А вы обо мне знаете все. Несправедливо.
…За спинами у входа гортанно завывал ветер, трепетало, догорая, нереальное сине-зеленое пламя сухой походной таблетки. Под пластиной защитного жилета мерно билось сердце. Гаара заговорил, выбрасывая короткие сухие фразы ровным голосом.
– С заходом солнца стены меня душили. В этой пещере ночами я прятался от непогоды. Когда ветер не давал находиться снаружи, это место было моей берлогой. С рождения у меня бессонница. Если я спал – терял себя, растрачивал человечность. Зверь внутри пожирал душу. Требовал крови. Чужая смерть была пиром, ликованием. Я рос, и жажда убивать росла вместе со мной, попав в благодатную почву. Я был одинок. Я не считался человеком – лишь абсолютным оружием. Тот единственный, кому я, как казалось, был небезразличен, пытался убить меня, раскрыв глаза на многое. На то, что из-за моего появления умерла мать, и она прокляла меня, дав это имя. На то, что отец, решив, что я слишком опасен для деревни, решил убить меня. Тогда и появился этот иероглиф на моем лице. Тогда ты и встретила меня во второй раз. Тогда я и решил жить, убивая. Забирая чужие жизни, чтобы почувствовать свою.
Гаара отсутствующим взглядом уставился поверх затухающего огонька на стену, не обратив внимания, что Рэн прижалась к нему, крепко обняв. Полные слез глаза девушки были широко распахнуты – она переживала скрытую боль Гаары, словно собственную, его слова проходили прямиком через сердце, оставляя кровоточащий след.
– Большую часть жизни я провел со Зверем внутри. Это не метафора. Песчаный Демон Шукаку жил во мне. Потом его извлекли. И я умер.
– К-как… умерли?.. – встрепенулась Рэн.
– Натурально умер. Чиё-баа-сама воскресила меня ценой собственной жизни.
Девушка вздохнула и улеглась обратно.
– Но еще до этого мне удалось взять вверх над Песчаным Демоном. Не без помощи одного необыкновенного человека…
– И вы стали жить не убивая, а защищая?
– Что-то типа этого. Абсолютное оружие, может быть и абсолютной защитой.
– И стали Казекаге, – проговорила Рэн, поднимая голову, улыбаясь.
– Да что такое! Ты опять плачешь!
– Я… – Рэн покраснела и стала тереть глаза, – я чувствую пустоту внутри вашего сердца. Я… я вспоминаю того мальчика. Одинокого. Грустного, – она шмыгнула носом. – Он никуда не делся.
Пламя мигнуло, стало опадать.
Гаара молчал. Рэн продолжила тихим, слегка отрешенным голосом:
– Вам поэтому так противен мой страх, да? Потому что вы всю жизнь только его и видели? Страх, а не любовь… Они не совместимы. Я… я правда постараюсь больше не бояться.
Она неловко сползла на землю, глаза так и не поднимала.
Пламя мигнуло еще раз. Тьма вокруг стала гуще, ветер взвыл особенно тоскливо.
– Я хочу… Мне… – она замялась, сцепив руки, – мне иногда кажется, что моя любовь никому не нужна. У всех кто-то есть – родители, друзья, любимые… А я как бы оказываюсь вне этого круга. Но меня внутри так много, что не хватает места… Мне надо любить кого-то. Очень-очень сильно. Без оглядки. Можно… Можно я попробую любить вас?.. – слова почти шепотом, во взгляде – робкая надежда пробивается сквозь тоскливое одиночество.
Короткая вспышка зеленым, и темнота окутала двоих холодным покровом. Саркастический смешок.
– Хоть демона во мне и нет, но я – чудовище. – Голос был тих и надтреснут. Была ли угроза в нем привычкой или защитой? – Ты видела. Ты знаешь, на что я способен, мои умения никуда не делись. Мое прошлое никуда не делось. И где-то внутри еще живет отголосок того, каким я был. Помня это, ты сможешь полюбить меня?..
Рэн уже казалось, что больше никогда в жизни она не испытает сдавливающего ощущения холодных пальцев на горле, как ледяная рука вновь вцепилась в душу, от тона, каким была произнесена фраза, по спине побежали предательские мурашки, и девушка помимо воли отползла к стене.
– Вы были чудовищем, не зная любви, – она постаралась вложить в слова всю ускользающую уверенность. – Демон просто играл на этом. Но… В каждом из нас живет чудовище. От прочих вы отличались силой и способностями. То, что глубоко, тайно… оно питается пустотой нашего сердца, ведущей к ненависти.
Глаза потихоньку привыкли к ватному сумраку пещеры. Темно-серый свет вырисовывал силуэт поднимающегося на ноги человека. Рэн с трудом проглотила ком в горле. Вот это пяточек реальности, он темен, огорожен от всего мира. Это место – одиночество в чистом виде. Двое людей, чужие среди своих, странно родные, смотрели друг на друга и даже не нуждались в свете, чтобы видеть.
– Ты напрасно говоришь мне о любви, я никогда не знал, что это такое. И никто не смог мне ее показать. Мне было жаль прерывать твои восторженные речи тогда, на крыше, но я сказал бы то же самое. Я забочусь о деревне, о людях, ставших мне друзьями, о брате и сестре. Я исполняю свои обязанности с полной отдачей. Но не рассказывай мне больше сказок – мне никогда не распознать любовь, даже если ткнуть носом.
– Я уже говорила, – тихо улыбнулась Рэн. – Любовь многолика. Забота, трепетное желание защитить, быть рядом, поддержать – не это ли проявления любви?
Плавным движением она поднялась с земли. Вихрь противоречивых чувств увлекал ее в неведомые дали.
– Где-то глубоко, где лишь сны и неизведанные тайны, вы были со мной всегда. Я глубоко сожалела о том, что не спасла того мальчика от пропасти боли и одиночества, не защитила от предательства и несправедливости. Вот что мучило меня все эти годы наравне со страхом неизбежной расплаты. - Она сделала робкий шаг. – Человек с моими ограниченными возможностями обречен на одиночество. Он – пария среди сильных и здоровых. А мне, как воздух, необходимо жить для кого-то, быть нужной. Я не собираюсь что-то показывать или доказывать. Я… – голос упал до шепота, едва различимого за стенаниями стихии снаружи. – Я готова отдать вам всю свою любовь, только позвольте сделать это. Только так побеждается страх, вы знали? Нужно полюбить его, чисто и открыто. Я пережила сегодня свою смерть, но осталась жива. И больше не хочу прятаться. Лишь принять вас всем сердцем, и хорошего, и плохого, и даже ужасного. Излечить. И исцелиться самой.
Последний шажок, и Рэн опустила голову на грудь Гааре, чувствуя лбом холод жилета.
– Позвольте…