Бессонница. Часть 1. «And thou art distant in humanity»

Бессонница. Часть 1. «And thou art distant in humanity»*

Мы оба в темноте.
И по одной причине, —
Нас не от тех лечили.
И, видимо, не те.
Сегодня ему снилась пустота.

Всё было мутно-серое и даже черный и белый цвета были какими-то тусклыми.

И все молчали.

Люди, которых он по какой-то причине считал друзьями, открывали и закрывали рты, но он ничего не понимал, чувствуя себя фиолетовым пришельцем или даже мохнатой гусеницей. Настолько чужим, что не был достоин понимать их.

И там был один человек. Он смеялся, и пел, и плясал.

- Рисуй, - твердил он. – Ты должен рисовать, Сай.

А Сай сидел, забившись в угол, чувствуя, как тот человек его ненавидит.

Когда он проснулся, то не заметил этого. Его рисунки, висящие на стенах, показались до ужаса безобразными. Абсолютно пустые лица, изображенные на полотнах, как черепа с глазницами, полными воды. Они словно смотрели на него и презрительно смеялись. И хотелось плакать, и он плакал, и ему сказали, что он мог бы и помолчать. Он не сумел попасть ниткой в иголку, чтобы зашить себе рот. Все двоилось и серело, а глаза становились, будто у рисунков - глазницы с водой. Как никогда захотелось потушить сигарету о запястье, чтобы вода вытекла, чтобы ослепнуть, не рисовать больше ненавидящих лиц и не видеть серых снов…

- Малыш, ты стал таким впечатлительным. В чём дело?

Голая рыжая девица, лежавшая рядом, закурила. Он посмотрел на неё, не узнавая, не в состоянии вспомнить имя, устало потёр переносицу и нахмурился.

- Убирайся.

Она удивлённо посмотрела на него. Дым, словно клочки грязной ваты, срывался с её пухлых, красиво очерченных губ.

- Ты что, оглохла?

Девушка вздрогнула от его злобного шипения. Потянулась к нему, трущему руками красные, воспалённые глаза, обняла, прижимаясь упругой грудью к спине.

- Пупсик, ну ты чего?

В голове гудело, Акаши показалось, что цвет медленно исчезает из его безобразных рисунков, из стен его квартиры, из него самого.

- Пошла вон!

Заорал он, вскакивая, вырываясь из её рук, нервно запуская пальцы в короткие черные волосы. Она в недоумении замирает. Сай вдруг вспомнил, что девицу звали Аяка, что она была его девушкой на протяжении последнего месяца. Он вспомнил, что она била его прозрачные кружки, потому что не любила стеклянную посуду и выбрасывала его альбомы; если ей казалось, то он уделял им больше внимания. В памяти вспыхнули множество отвратительных мелочей, от которых хотелось блевать.

- Ты делаешь все возможное, чтобы я стал не собой, но не представляю, чем тебе помешали мои прозрачные стаканы и цветные карандаши, или обычно сухое сиденье унитаза, или моя привычная желтая глиняная чашка - теперь без ручки. Ты занимаешь мое кресло. Садишься справа, чтобы я не мог дышать и взмахивать руками. Ты глупа, жестока и съела мои бананы. Проваливай.

Парень отчего-то совсем не удивился своему истерично свистящему шепоту, за последние пять лет он уже совсем ничему не удивлялся.

Это как проснуться обсыпанным черными кучерявыми лобковыми волосами. Всегда знать об их существовании. Выдергивать, сбривать, замазывать и заливать, а когда лень - делать вид, что их нет. И недоумевать, как они оказались на твоем лице.



Она мило улыбнулась ему, когда он проходил мимо:

- Доброе утро, Акаши-сан!

Он кивнул, даже не посмотрев в её сторону. Не смел посмотреть. Яманака Ино. Владелица маленького цветочного магазинчика.

Он иногда задерживался, любуясь ей сквозь витрину. Пальцы потирали блестящий подбородок. Хотелось коснуться лица.
И стекла отражали неуверенные движения. Смущенный собой самим, он не мог найти предлога для визита…

А приходя домой, мечтал стать одноклеточным.

Мечтал лежать, слушать пульс в животе, тяжестью сверху вызванный.
Но вместо этого расчесывал кожу на голове, промокал подушками пальцев сукровицу у корней.

Сегодня я боюсь открыть окно - не дай боже развеется апатичное.

Жаль, до равновесия не доплыть.

Потом он смутно засыпал, представляя, как она перебирает пальцами теплые светлые волосы. Как она улыбается ему.

Бетонные ограждения, коты, бомжи, неуклюжие шутки. Он показывал ей старые дворы, дома, истории. Путая этажи. Рассказывал о двух квартирных дверях; за одной были шпроты и губные помады, за другой - соседская курица (говоря о курице, он имел в виду курицу).

Еще, конечно, игры в психоанализ под ее торт и чай на холодной кухне.

Она гладила его по руке и спрашивала:

- Как тебе мои маринованные арбузы?

И он их почти любил.

- Мне, пожалуйста, букет белых лилий, - сказал он ей нынче утром и ужасно собой возгордился.

- Для девушки? – понимающе спросила Ино, заворачивая цветы в специальную бумагу. Чтобы не замерзли.

- Нет, для друга, - как-то глупо ответил Сай, мысленно проблевавшись от своей глупости и отсутствия вдохновения не только на картины, но и на слова.

Она окинула его удивленным взглядом лазурных глаз, в которых он тонул каждый раз, когда, проходя мимо магазина, бессовестно пялился на неё сквозь витрину.

- У него день рождения, - пояснил он, и девушка улыбнулась ослепительной улыбкой, от которой у Акаши пересохло горло и вспотели ладони.

Он попытался улыбнуться в ответ, но вдруг понял, что забыл, как это делается.

«Давай же, пригласи её куда-нибудь»

- Спасибо, до свидания.

Мы оба в темноте.
Но это не роднит нас.
И сумрак ложь не выдаст.
Мы, видимо, не те.

Темнота пахнет кошачьей мочой и криками отправляющихся составов, полных людей, щебня и неухоженных тел работников железнодорожной службы. Противно до рвоты.

Лень переборола острую нужду пойти облегчиться, и в перерыв он задался вопросом: «Когда же, блять, я стану ложиться в одиннадцать?» - и тут же нашелся с ответом:

«Послезавтра, дурак».

Ему было смертельно неохота убирать завалившее кровать барахло. И не то, что бы ему нравилось спать на чайной ложке, фантиках от барбарисок, зубной нити, флешке, рентгеновском снимке, зеркальце и двух пустых пачках от сигарет… Отнюдь. Но он так и продолжал пялиться на эту кучу, и мысленно чертить путь в туалет и обратно, до изнеможения, в надежде на подзатыльник свыше.

Он устроился удобнее на диване, отдавая свой мозг течению эфирных телевизионных помех.

Чем он занимался каждый вечер, все эти тошнотные пять лет?

Ничем. Чесал волосатые ноги, неприятно желая, чтоб они были чужими.

А еще поглощал «Нутеллу» банками.

На шкафу пылились свежие краски, холодные гладкие кисточки. И альбом, тоже новый, шершавый.

«Я долго смогу быть ничтожеством, очень долго» - отстраненно подумал он, вспоминая былое. – «Зря, никто не завидует»

Он помнил ничем не заслуженное восхищение и обожание.
«Эсэмэсочки», ах, не уснуть теперь:

- Ну, как твои дела?

- Воздержись от случайных связей.

А ведь от щенка больше пользы.

За спинкой кровати спрятаны два полотна, девственно чистые.

«Совсем скоро… напьюсь и испачкаю»

Девочка… пусть ее звали бы Джоанна (почему нет,- так ведь она сама рассудила), отскребывает внутренности - последние запасы. Приправы, зелень, большая белая тарелка в синий ободок.

Это ничего страшного, что посуду мыть некому.

С приборами даже перебор - она ждала гостей и очень приветливо уложила части лица этим вечером.

Кормит случайных прохожих; не жалея пальцев и глаз.

Кормит чем придется. В прошлый раз в ход шла солонина, хотя она не знает, что такое солонина. Просто она шла в ход. Девочка и о ходах знала немного и даже в шахматы не играла. Неудачницей она была, все согласятся. Оставляла себе отрыжки чужих сытых животов на долгую память. О, как трепетно и обстоятельно она располагает их в своей голове раз за разом.

…Не вполне осознавая истинное их значение.

Или «не-значение».

«Для того чтобы потерять покой и забыть о сне, пище и туалете, - любил говаривать Учиха. - Не нужны какие-то там глубокие душевные переживания и сердечные терзания. Всем этим человечностям легко найти замену, а сраное предвкушение гораздо чище и ярче самого события. Буду предвкушать»

Бессонница и бредовые видения.



Цветы неопрятным веником лежали на столе, а он никак не мог заставить себя встать и поставить их в воду.

«На кой вообще Удзумаки цветы?» - устало подумал Сай.
Внутри что-то неприятно заклокотало при мысли о том, что он практически ничего не знал о человеке, который каждый день спасал ему жизнь.

Яркая вспышка озарила сознание и он, сметая на своём пути стулья, стеллажи и старые мольберты… Кинулся на поиски чистого холста.

Он рисовал, не видя ничего вокруг. Находясь, словно, в трансе. Кисть стала продолжением его пальцев: ровные, уверенные мазки… И картина оживает. Образ пробуждается, приобретая цвет и форму.

Глаза художника прикрыты. Движения становятся четче, резче, в попытке передать то, что таится в самой глубине подсознания, в самом дальнем уголке памяти. Брызги летят во все стороны. Цвета ровно накладываются друг на друга: желтый, оранжевый, голубой, черный, черный, черный…

Сай замер и, покачнувшись, открыл глаза. Неуверенным взглядом окинул комнату, словно только что проснулся. Затем взгляд упал на только что нарисованный портрет. Глаза расширились, выражая ужас. Лицо застыло и побелело. Скривившийся рот напоминал трещину в фарфоровой маске. Из горла вырвался булькающий, захлёбывающийся крик. Он поднёс дрожащие грязные пальцы к лицу, пачкая губы, размазывая черную краску по подбородку.

Парень схватил со стола какую-то банку и выплеснул содержимое прямо в уродливое нарисованное лицо.

Оно «потекло» вниз, закапало грязью на пол, печально глядя на своего создателя безобразными синими глазницами. Серая кожа, плотно облегающая череп таяла, капала на кривой оскал желтых зубов.

Портрет лучшего друга… Умирал.

Зазвонил телефон и Акаши едва не подпрыгнул, всё ещё не в силах оторвать взгляд от отвратительного лица своей картины.

- Завтра вечером собираемся у Наруто, ты не забыл?

Голос Саске казался механически потусторонним и Сай неуверенно кивнув, отключил телефон.

Соображать не было сил и желания.

Подломившиеся колени и болезненная встреча с паркетом.

Грязь.

_____________________________________________________________________________
* «И ты далеко в человечестве»