Бессонница. Часть 2: «De profundis».

**От автора: В данной работе реальность практически отсутствует. Я попыталась представить мир исключительно глазами персонажа, а потому главное - образы, которые складываются при прочтении. Описания я старалась не делать намеренно, так как сочла их неуместными в данном ПОВе. Касаемо сюжета - это только отрывок жизни одного человека. Пара будней его глазами. Все действия начнутся лишь к самому концу.
В общем, приятного прочтения :3
И спасибо Оригиналу х)


Бессонница. Часть 2: «De profundis»*.

Наверное, это должно быть типа так:

- Здравствуйте, это клуб анонимных мудаков, и тут мы с вами будем обсуждать вашу ущербность. Ура!

И я бы был такой причесанный, прилизанный, в рубашке поло, очках и вылизанных до блеска ботинках с новыми шнурками. Еще бы брюки поутюжил.

- Привет, меня зовут Саске, мне 23. Я понял, что готов сделать какую-нибудь деструктивную хуйню, не думая о последствиях. Я хотел бы убить вашу кошку. Я мог бы задушить вашего новорожденного ребенка розовой подушечкой в форме сердца. Я осознал, что хотел бы избить своего лучшего - и единственно настоящего - друга, сломать ему нос, а потом позволить ему трахнуть меня. А, еще забыл добавить, что меня внутри много. Много больше, чем один или два.

- Похлопаем Саске!

Наверное, мне бы не хлопали. Или слишком хлопали. Или чуть-чуть хлопали.

Я просыпаюсь, мокрый от пота и страха, на скомканной простыне, со слипшимися волосами и колотящимся сердцем. У меня трясутся руки и губы. Мне снится старый индеец, у которого я спрашиваю: и какой волк победит?
В ответ монотонное, как вековые молитвы: тот, которого ты кормишь.
Легенды. Как много завязано на старых легендах. И в сущности, ничего не меняется. Поэтому мне все чаще хочется станцевать у костра, наблюдая за рядами предков, угрюмо склонивших головы. Потому что мы все те же, жизнь все та же.

И мы никуда не уходили.



Стоит мне прийти, как все, что было (а что было?), растворится. Определенно.

Я не чувствую того воодушевления… трепета… волнения. Ещё никогда я не задыхался и не краснел от смущения и ожидания.

Я бесконечно люблю мурашки. Но мне становится почти плевать - да-да, так себя убеждаю.

И я почти готов все бросить, ничего не сообщая, просто съебаться в недоступность.

Чтобы бесконечно скучать...

- Выбери день недели и сделай его незабываемым. Шире рот и уши. И совершенно ясно, что проводить четверги в адекватном состоянии - за пределами моих скромных возможностей.

Суйгецу хохочет, булькая в горле дорогим коньяком, а я прислушиваюсь к этим отвратным звукам.

Наверное, мне бы хотелось остаться сегодня дома. Посмотреть телевизор. Или вымести паутину из углов - занятие куда интереснее этой унылой вечеринки. И если бы не алкоголь, я бы давно уснул от скуки.

- И этот масляный свин заявил: зачем тебе собой заниматься? Все равно лето здесь просидишь. Просидишь. Охуеть.

Лето…

Она без устали махала языком. Как флагом. Слюной давилась ежесекундно. Многозначительно белки закатывая за створки век. Чесались пухлые ладони желтые. На коже пористой волосы с перхотью. Грязные.

Смотрит зазывно и ресницами дёргает. Шлюха. Какое счастье, что половину её монолога я бессовестно проебал.

Наутро звонит брат и спрашивает, как я провел вечер.

- Тетки с размалеванными губами танцуют потные танцы различных народностей. Тоскливо завывающие немцы и пироги, усыпанные сахарной пудрой. Вышитая бисером хуйня и рассказы о Героях Советского Союза. Скучные стенды с фотографиями. «Угощайтесь пирожками», кони, телевидение и сахарная вата. Чтобы не задерживать в голове эту поебень, я расскажу тебе и с удовольствием позабуду.

Он смеется в ответ и лопочет что-то про обязанности главы совета директоров.

А ещё он совершенно слепой. Как крот. Такие дела.

И потому я волоку на своём горбу всю эту хуйню.

- Ты меня пугаешь иногда, но сегодня не тот случай.

Я молчу в трубку, зная, что Итачи и так всё поймёт.

- Я притворюсь, и ты притворишься, будто…

Отключаю телефон.

И как маленький мальчик хожу по детскому садику.

«За тобой никто не придет. Твои родители умерли».

Вдруг испытал острую необходимость в печатной машинке. Разумеется, для выпендрежа.

К слову, я знаю, как за ней ухаживать и что такое каретка.

Два мальчика.

Четырех и тринадцати лет.

Повстречались у игрушечной машины. И поняли мальчики, что они - один и тот же мальчик, только разных возрастов. Старший предложил младшему покататься на игрушечном шевроле… В надежде на то, что несколько кругов по комнате изменят их обоих в лучшую сторону. О, старший знал, сколько дерьма предстоит совершить впереди его маленькому Я.

И на двоих было три веселых круга вокруг знакомых вещей под невероятно теплым светом люстры. И рассмеялись даже статуэтки на полочках, когда оба мальчика врезались в книжный шкаф и повалились на ковер… Такая непринужденная была там обстановка.

И все повернулись посмотреть на затылок маленького мальчика, словно бы знали заранее, куда нужно смотреть. Три аккуратные дырочки виднелись под нежными детскими волосиками… Все находят, что тут приложил руку маленький Иисус (рана была очень красивой, мистической формы).

- Так близко и так далеко, - сказал кому-то маленький мальчик и умер.

(Все рыдают от горя, лишь старший вздохнул с облегчением.)

Сегодняшней ночью вообразил похороны и прощания, но больше волновался о… другом. О незаключенном договоре, например. И о том, что пропущу торжественную часть… и что зря выбирал костюм. О покрасневшем носе и опухших глазах, которые отвратительно будут выглядеть на фотографиях. О том, с каким лицом буду принимать соболезнования, избегая истерик. И каким голосом стану отвечать на вопросы. Снова и снова.

Хотя… мне не впервой.



Затрудненное дыхание прерывалось звуком скользящих во рту кусков жареного мяса.

Слаженно работали челюсти.

Один покашливает. Другой ковыряет глаз и растирает добычу между пальцев.

Почему ты на меня так смотришь?

Нет, я люблю принимать пищу наедине с собой.

Обед подходит к концу, и я с трудом сдерживаю вздох облегчения. Инвесторы довольные, сытые, и мне смутно кажется, что ели они меня. Два часа двадцать три минуты. Как конь по голове топтался.

Снова незнакомые голоса, фразы. Смысл не успеваю уловить. Приятным весьма исполнением был удивлен сегодня. А вдруг я поэт?

Ах, нет, блять, опять.

- Прекрасный доклад, - говорит. - И проект ваш очень неплох.

Да кто бы сомневался.

Выучил недавно новый обманный жест, символизирующий бурную деятельность на рабочем месте. Чтоб нихуя не делать, конечно.
Но одна штука меня, несомненно, радует: с каждым днем моего освоения здесь я все меньше работаю и все больше пинаю «сами-знаете-что».

Устало плетусь домой. Скоро будет шумно.

У дома полиция и скорая. Тело в пластиковом пакете. Бесформенном. Как клякса. Соседская квартира открыта настежь. У входа разноцветный ошалевший кот. Сегодня смерть пировала по соседству, а я пропустил. Жаль.

По дороге на балкон:
- Слышишь, он повесился на кухне. Пил много. От него ушла жена и дочь, а вчера соседка видела его разбитое в кровь лицо. Напился и повесился. Вот так.

Большая новость в парализованной жизни, хвастается.

Закуриваю, вспоминая и тут же забывая что-то. Прошлое. Зыбкое. Ненужное.

Иногда люди оказываются менее говном, чем я предполагал.

Напоминаю себе того кролика: у меня нет времени, я очень спешу.

На вечер планы, да.

Принесла ты себя и крылышки, но я не ем крылышки.

И снова слёзы лила, они кричали, я слышал. Так громко, но нужно.

Пустота тихая до болей в локтях.

Отчего я никого не любил?

А эта рыжая, как обычно, посредственная дамочка валялась на предмете неприкосновенном мебели.

Шлепала языком:

- Видишь ли, она не ценит мой слог!

Ах, ну да, ведь романы пишет.

Кстати, напомни, зачем ты пришла?

Было так близко лицо. Рыжие веснушки - куда ты их теперь дела? Вечно влажные, пухлые губы - немного противно. Мне кажется, от них воняет мясом. Прозрачные волосики над верхней губой.

Отойди, ты слишком близко.

Я вижу, как твоя роговица расползается на маленькие кусочки. Они собираются в новые, подобно ледяным глыбам в море.

Черт, нельзя бить по голове. Ты же их не соберёшь потом.

Ну давай, сиди. Лупай своими большими глазами. Глазами битой шлюхи, решившей, будто желтая уродливая юбка способна скрыть толстые колени. Нихуя, мой друг. Они по-прежнему толсты, а я по-прежнему задаюсь вопросом «Какого хуя?».

Тащит меня на кухню, виляет задницей. А я и имени не помню.

Иду следом, но тянется за мной… из детства или, может, позже.

Больное и гадкое.

Сравнивать подсознательно. Неосознанно. Привык уже давно.

- Саске-кун…

Тянет томно, с придыханием, но совсем не как… Пф, блядь.

Даже в этот день - в этот и тем более - от меня хотят меня. Натуральный кофе такой ненатуральный. Устал.

- Думаю, тебе уже пора… Карин.

Вспомнил, как её зовут, и испытал от этого неприятное, но такое нужное сейчас облегчение. Она ведь всё знает, не дура. И от этого всё только хуже.

Ведь все дело в руках. В центр ладошки ножиком (умоляю тебя, это даже не нож), но теперь мне вытирать линолеум и кофе с занавесок.

Разрезанная ладонь, и по комнате разносится запах жареных голов креветок. А мне похуй. Глобально. Абсолютно.

Девятнадцать ляпов крови, которая не пахнет. Куплю тебе гранат, милочка. Или гранату, ох, как же вовремя вскипел чайник. Ненавижу истерики.

От струи кипятка отбросила руки с чавкающим звуком. Сварились неожиданно быстро.

Когда остаешься один, всегда легче себя ненавидеть. И презирать. И ещё. Ещё.

Кто-то звенит под моей дверью связкой ключей, выманить наружу хочет, что ль?

И я совсем не понимаю, как можно письку называть цветком…

Все равно, что смотреть с бабушкой «Любовь и тайны Сансет Бич» и дрочить на Хосэ.



Сонные люди обязательно интересуются всем происходящим, нихуя не понимают, пристально следят… а я так утомился отсылать их в жопу всякий раз, когда они спрашивают о причинах агрессии.

Никотин, кофеин, транквилизаторы и весы как средства адаптации к меняющемуся настоящему.

Выходной.

Холодное утро, холодная кровать и гнилые яблоки на подоконнике (вот бы глазные).
Ну здравствуй, октябрь.

Облака похожи на грязную вату, разбросанную по синему одеялу, и, кажется, завтра чей-то день рождения.

Ах, ну да. Наруто же.

Покупая сигареты, почувствовал, что в воздухе пахнет свежестью и огурцами. Отсталый мальчик смотрит на меня и что-то мычит. Опуская глаза, прохожу мимо него, потоптав цветы на клумбе. Пидарски-синяя кофта совсем не теплая - пальцы коченеют.

Порой скучаю по прошлым беззаботным денькам (а они были как минимум лет 10 назад).

Тупая встреча с тупыми коллегами на остановке, привычные мизантропские шуточки и всеобщее хихиканье. Шоу уродов. Всего-то.

Снова задаюсь вопросом: почему то, что любил раньше, вызывает теперь отвращение. Может, взрослею?

Последние дни… никаких ощущений.

Едешь ли в автобусе, идешь ли по улице, лежишь ли в постели - состояние чинного эмоционального ступора.

О, нет, я реагирую на внешние раздражители, конечно… Однако досадная штука выходит - внутри ничего не случается. Никаких нагрузок, явных неудобств. Переживаний. Волнений.

Все это накрепко ввинчено внутрь… И лучшим вариантом было бы сейчас заткнуться и уйти в работу, которой я отчасти смогу прикрыть свою скучность.

Прикрываясь робким и трусливым, свои сны проживает более остро и насыщенно. Вытягивает на отвердевший от редких откровений язык застрявшие за окружностью головы образы (образы мальчиков-близнецов в синих свитерах, поворачивающихся спиной и улыбающихся ею же) как самую важную и сокровенную часть себя, чтобы отведать очередные «отъебись», ощутить себя безволосым складчатым никем. И, наконец, потерять чувство важности того, что зрело так долго… и так легкомысленно выползло наружу.

С фотографии на полке смотрят… они. Голубые глаза, всегда хотел плюнуть в такие.

Ты был мертв, я показушно плакал. Волновался, расстроился и съел немножко нижней губы.

Без десяти четыре. Синяя махровая простынь. Кисло-сладкий запах. Громкое вторжение.

Прижимается глазом к желтым стеклянным узорам двери, опускает дверную ручку - закрыто.

Страх.

Когда я просыпаюсь, мне уже не кажется, что если я ткну себя иголкой в палец, то могу лопнуть как воздушный шарик.
Мне уже не кажется, что если я лопну как воздушный шарик, то куски моей кожи будут свисать отовсюду и это будет выглядеть как праздничные флажки.
Мне уже не кажется, что это хорошо.
Мне уже не…

Раздражение, недоумение, бессонница и голод.

Подумал вдруг, что черные волосы на груди смотрелись бы дивно и зрелищно вполне. И кто знает, может быть, я и оставил бы их там… сворачивал в пучки и пугал впечатлительных сородичей.

Отбиваясь от слизней, летевших по ветру, гордо мчался он на коне да продавал яичницы желтым детям. Поддержания цвета ради.

Гажу я, конечно, от скучного одиночества.

А потому мне давно никто не звонит.

Волос на подушке красный и противный, словно червь. А мне розовые нравились.
Завтра увижу их и глаза: те самые, салатовые, - и от нетерпения пальцы нервно крючатся. И наверняка всё так же цветы по баночкам, вот глупая. А может, и не глупая теперь - пять лет прошло.

Спокойствие похоже на мармелад из кармана.

В серых катышках пыли, ниток и крошек.

Положил его туда от жадности и рад избавиться как можно скорее.


Не имею привычки забывать… И будто всё было пять минут назад.

Из окна - больного вида верхушка ели. Цветы, цветы, цветы… торчащие палки, вьющиеся стебли, колючки, горшки, комки земли и удобрений - столы, полочки, подоконники, стены и полы.
И мне думалось: чтобы окружать себя подобным вечно чахнущим комнатным говном, нужно быть… долбоебом, к примеру.

Когда она рядом и перебирает пальчиками, по телу прокатывает приятная дрожь.

Пока ты нарезаешь круги вокруг этих подгнивающих цветов и снимаешь стресс, дико бешусь.

Бросишь тут, да. Одолевает печаль.

Изо дня в день эта хренова вереница волшебства всё меньше, уже скоро и совсем нет.

Мне пахнет то ли крабами, то ли горящим воском - второе более огорчительно, но все равно нелогичное.

- Ох уж эти настырные девочки. Тупые куропатки. Приятного, - это было последним, что она мне сказала.

Мне кажется, когда она поворачивается ко мне спиной, вот так, в клетчато-сером домашнем платье, и позволяет пересчитывать позвонки под линией волос, когда держит сигарету… словно это крысиный хвост, она хочет сказать что-то о презрении.

И о том, что ей больше не нужен.

И я, честное слово, чувствую себя презренным и ненужным.

А бабье лето - оно для баб, я считаю.

Сегодня на обычно скучном плоскожопом пути домой мне повстречался балалайщик-гитарист. Я предложил ему сесть рядом… и всю дорогу он вдохновлял мои глаза. И уши.

Красными сморщенными пальцами. Они вынимали наружу семидесятые-восьмидесятые и даже Роберта Планта со всем его дерьмом. Определенно… это было счастье!

Добрый, сопереживающий бесконечно, человечный и друг хороший этот мой я.

Жил-был один человек. Он не был плохим. Но он и не был хорошим. В общем, был этот человек ни-ка-ким.

И в жизни всё у этого человека было никак.
Но вот однажды повстречал человек другого человека. Назовем другого человека Авдотием (все совпадения с реальными событиями случайны), дабы избежать тавтологии. Разговорились два человека, нашли общий язык, понравились друг другу.

Но сказанул вдруг Авдотий похабень несусветную, и заплелся у человека от удивления язык в сто морских узлов. И стал от этого и общий язык каким-то запутанным и странным, и сам стал напоминать ту несусветную похабень, которую высказал Авдотий. Засмеялся Авдотий и оставил человека со спутанным языком в одиночестве.

А бедный человек так и не смог распутать свой язык и, соответственно, не мог больше правильно доносить людям свои мысли. Опечалился человек и отрезал свой спутанный язык.

Мораль сказки:
1) Лучше быть немым, чем нести херню.
2) Если кто-то сказал вам несусветную похабень, лучше пропустить её мимо ушей, ибо если попадет она в ваши уши и доберется до мозга, то спутается ваш язык, а люди перестанут правильно понимать вас, а в таком случае см. п. 1.

Мозги на тротуаре. Кошачьи и человеческие.

Дохлого бомжа обходят стороной, кота окружили собратья.

Гадко.

А вообще, дорогое мироздание, выражайся яснее.

Или молчи.



________________________________________________________________________________
*Из бездны.