Бессонница. Часть 3: «Je me souviens».

**От автора: Эта глава далась мне труднее всех моих фиков вместе взятых. Возможно от того она такая противная. Однако мысли есть мысли и никто не знает что увидит, ели вдруг влезет в чужую голову.
Спасибо саше за тот пендель, с помощью которого я смогла преодолеть эти полшага к вдохновению.

Бессонница. Часть 3: «Je me souviens*».



Когда она лежала на залитой алкоголем подушке, касалась пальцами влажных волос и шеи, обводила взглядом отвратительно знакомые вещи и части тела, она задала себе вопрос и представила безысходность неглубоким выдохом.

Дело привычки и опущенные плечи.

Позже я была моложе. Позже я была лучше.

Даже с закрытыми глазами эта черно-белая голова с удивленным ртом поправляет парик.

Белый похож на мой бурый.

- Харуно, твой выход.

«Сцена ослепляет», – так, кажется, говорят про всяких лицемерных устриц, не желающих признать того, что лиц у них явно больше, чем одно.

Выхожу в свете полуразбитого прожектора, стараясь не смотреть на потные пьяные лица.

Они не смотрят на меня, только беззвучно шлёпают толстыми слюнявыми ртами и чешут красные глаза.

Если однажды я проснусь в чужом теле, пусть это будет испанская школьница африканского происхождения.

Тогда я смогла бы любоваться своей пышной блестящей черной задницей и носить розовые шорты со стразами.

В ушах какие-нибудь зонтики или леденцы.

Спать на животе, шоколадным лицом упершись в дешевое постельное белье красного цвета.

Оно было бы немного колючим, и меня звали бы Сюзанна.

Была бы удочеренная младшая сестра желтого цвета.

Ее, конечно, звали бы Гого, как в «Убить Билла».

Гого слушала бы Рэя Чарльза и имела вид несколько устрашающий.

Чувствую себя рыбой. Выброшенной на берег, скользкой и голой.

Машущей зажатым в плавниках дипломом из Медицинского ВУЗа.

Фонограмма скрипит, и от этого чувствую себя совсем убогой.

Заканчиваю под ржавую пластинку пытаться впихнуть свой охрипший голос.

Помню, как была ещё совсем недавно бесполезной старухой.

Сажусь рядом с одним из тех двух придурков, по чьей вине я здесь. Он молчит.

Ну, вообще-то, знаете, я сама пришла.

Долги, наркотики, чувство вины.

Жаль, плакать не перед кем.

Мир без глаз и зрения, я видела его. Основанный на тактильных ощущениях, запахах и звуках.

В этом мире существовал отбор. Безликая таможня. Забракованных — изолировать. Экологически чисто. Без жира, вони, пыли и насекомых. Так могло бы выглядеть чистилище.

С понедельника я не могу есть, спать, мастурбировать, читать когда хочу.

Это могло бы меня сломать. Кошмарный кошмар.

Этой осенью я много разговаривала, много пила, много блевала и улыбалась.

Как самая обычная пизда среди им подобных.

Ощущаю в себе излишнюю вежливость.

Голоса незнакомых людей и лай собак из того, что должно произойти.

Красное блядское платье слишком короткое. Боюсь, что заметно отсутствие на мне трусов.

Тот, который второй, чешет языком с какой-то девицей. Она ненавидит меня, это очевидно.

Я её прекрасно понимаю, ведь я тоже себя ненавижу.

Пока она ковыряет грязь под ногтями выступом своего кольца, а он курит ковбойские сигареты, сдираю корку с руки и доедаю зубочистку этого незабываемого вечера.

- Ох, тебе совсем не идет молчать, экий ты болван. И голос твой приятнее намного, чем лицо, – не выдерживаю наконец. – А ты когда заткнешься, психопат ублюдочный?

В ответ на простецкий вопрос с заговорщицким видом быстрыми шагами пересекает разделяющие нас два метра.

Становится близко-близко, чуть позади правого уха.

По слогам, с жаром, облизываясь.

- Не-зна-ю, – шепчет театрально.

Ну, вы представляете, наверное, как тяжело было не блевануть, а я просто ухо вытерла.

Не зря бабка называет ласковой и душевной девочкой.

Кроме шуток… она прощалась со мной во сне.

И обнимала, и называла голубушкой.

Она была совсем не старой и сказала, что притворяется… потому что очень устала.

Я вдруг поняла… что очень хочу съебаться.

Желательно поездом.

Спать на чужой кровати с незнакомыми запахами, испражняться в чужом сортире под непривычный запах чужого освежителя, позволять чужой собаке лизать пальцы, бросать использованные ватные диски под чужую ванную, а обертки от шоколадок за холодильник, не слушать больше историй о контуженном лемминге и ягодах, что он собирает, пить самый вкусный сладкий чай из чужих запасов, делиться всякими редкостями и интересностями.

Чувствую себя очень человеком.

Всей душонкой надеюсь, что он случайно потерся яйцами о мою спину.

Или мне вообще показалось.

Больше никогда не стану чесать эту спину.

- Душонка маленькая, зато хуй хоть от комаров отбивайся, – сама не пойму, откуда это знаю.

- Мы такие, да.

- И когда ты закончишь радоваться, не будешь ли так добр пойти и захлебнуться?

Дейдара гогочет, тряся блондинистой пидорской челкой. Сасори хмурится и молчит. Курица подсаживается ближе.

- Я думала, что кривляния на сцене под фанеру выглядят не так ущербно, – смотрит на меня и улыбается.

Кривые желтые зубы, залитые лаком грязные волосы. Толстая и коричневая.

Как дерьмо.

- Ты сказала, что ты думала. Я бы сказала, что это громко сказано.

Без особого удивления принимаю говно внутрь себя.

И глупо притворяться, будто, если глотаешь его, не жуя, и незаметно для окружающих, как она себе вообразила, останешься чистой.

Под аккомпанемент блошиных укусов вечер медленно наполняет тело дрожью.

Да чтоб так выходные растягивались.

Я — пульсирующая артерия на шее.

И очень скоро кто-то задохнется. Определенно.



Безголовая черно-белая девочка парит среди разноцветных туч, покрываясь цветными синяками… Ах, если бы только у нее была голова! О, как бы она заговорила, – мечтала безголовая. Изредка она с опаской бросала горсть конфет другим под ноги, жадно вбирая в себя внимание прохожих… и очень обижалась, когда сладости обращались в черных назойливых мух под взглядом людей. И как же девочка корила себя за эту навязчивую щедрость, однажды лишившую ее вполне приятной головы.

Из серии полезных заметок: чтобы позвоночник с утра не болел, не забывайте опорожнять мочевой пузырь перед сном. Или виной всему ужасный матрас. Но лучше все же опорожнять. Мало ли.

Ага, и сегодня мне снились метаморфозы. Разноцветные. Красиво было. По-моему, это необычно.

Из всех вариантов «чем себя занять» я готова описывать, насколько мне нечем заняться.

Мало того, я нахожу в этом неимоверно сладостную уебищность.

Проводить выходной в бесполезности стало делом более чем обычным.

Впрочем, у меня каждый день такой.

Подушка пахнет аскорбинкой. Третью ночь не сплю, тянет на серьезную болезнь.

Бессонница, похоть, и голова кружится.

Щупаю пальцами матку. Когда-то она находилась дальше по коридору.

О, бедная моя писюша.

Ну что же делать теперь?

Сложила ручки, а ножки двинулись к ноутбуку.
Если ты, скотина, сгорел – чинить тебя не буду, так и знай!

Проснись я на шесть часов раньше и не напиши он мне своего уебищного «привет», в свою очередь не сожру шоколадных пять конфет: один «Красный мак», два «Трюфеля» оригинальных и еще две странных – размер среднестатистического возбужденного клитора. Но с орешком внутри.

Готова выблевать это вместе с вермишелью и сардельками, но, боюсь, опять полезет через нос.

Расчесывать руки во сне – может, к предстоящей уборке, а может, и к похоронам. Никак не определюсь. Само собой, меня это заботит невероятно.

Хм.

Волосы значительно короче.

И терзает мысль, что челку зря отращивала – все равно ее хуйнула славная тетенька.

Она похожа на одну из учительниц, и рядом с ней ощущала себя уютно.

Нет, ну бывают же приятные люди!

Ах да, еще она так смешно разговаривала с телевизором.

Хотелось что-то ответить, но постеснялась.

Тоска-печаль, буду что-нибудь коллекционировать. Вот хотя бы использованные прокладки.
Внучкам покажу, ну да.
И они скажут: «Бабка, мы тебя любим, возьми вот кусок сала и компот».

«Произошел крах плагина Adobe Flash Player»

Крах у него.

Три хромых мужчины, девушка в бело-розовых шрамах от ожогов, гордо обнажившая обугленные ключицы, живот, ноги и лицо, женщина с бельмом, безмолвно угрожающая невидящим глазом и  вытирающая сопли о длинную черную юбку…
И девушка-карлик, одна штука.
Мне подумалось, карлики постоянно думают о своей карликовости (я бы точно думала об этом ежеминутно, будь я такой).
Глядя на рослых здоровых людей, я бы ненавидела их развитые конечности, тонкие изящные шеи и пальцы, уверенную походку… и руки, длина которых позволяла бы дрочить не только в положении сидя.
Я бы с завистью смотрела на девушек, которых уже давно не принимают за восьмилетних толстых детей… и с тоской воображала, как бы мне жилось в ее теле. Я бы заметила, что вены на ее длинных ногах выступили от напряжения и долгой ходьбы (уж я бы как следует позаботилась о них – подумала бы я, тяжело вздохнув). Я бы злилась всякий раз, задирая шею, чтобы взглянуть на светофор или спросить время у прохожего… Всю свою карликовую жизнь… я бы не забывала о своей ущербности.

Ночью он звал по имени.
Слышала правым ухом.

Отрывисто, полушепотом.

В шкафу, под раковиной, нашлась святая вода.

Среди старых пакетов и крышек от сладкой воды – церковная свечка.

От угла к углу обжигала пальцы воском под шелест губ.

Когда интригующе-глуповатое шествие кончилось – а я было приготовилась вздохнуть спокойно, – полка с моими вещами опрокинулась неприлично громко.

Сейчас я не могу выразить всю степень омерзения.

Если бы я была не собой, а кем-то более славным, правильным и уверенным, тогда бы смогла не думать, что я всему виной.

И вот сейчас… стало понятно, почему во сне я плакала по его дорогой мертвой голове.

«Очень не жаль мне, что в твое тараканно-тщедушное, явно с чужого плеча, восприятие не вмещается, что он очень глупо умер»

Саске за словом в трусы не лезет.

Это было как-то связано с турником и позвоночником.

Я видела и фотографии на пляже, и вытянутые тонкие руки, и турник бирюзового цвета.

Два тела. Переплетение конечностей и любви.

Либо был кто-то третий, одного из них спрятала весьма неудачно.

И так по-родному выглядывали пшеничные волосы его макушки из свернутого в кокон покрывала. Пыльного, серого.

Пришлось засунуть под шкаф и горько плакать.

Есть ещё человек. Я начинаю стесняться его якобы знания. Хотя чего себе врать – он знает о моей ошибке.

Машинально звоню Хинате.

- Отощала, – призналась она мне.

Закрываю глаза и кладу трубку.

Времени осталось мало для того, чтобы себя простить.

- Сказать по правде, тебя я никогда не любила и ходила с тобой потому, что мне нравилось смотреть, как ты рисуешь лошадок, мультяшек и внутренности. Для меня, – соврала так легко, даже не тренировалась.

Презрительный взгляд черных глаз и неестественно прямая спина.

Он не простил.

Вот уже пять лет он пишет мне своё сраное «Привет», а я напоминаю ему, что у Наруто день рождения.

Завтра увижу его, нужно заранее определиться с тем, что чувствовать.

Очень славно мнить, выдумывать увлечения, надеяться перед сном и по пробуждении негодовать, когда мешают.

До второго разочарования.

Блять, я повторяю ему одно и то же по пять раз.

Лучше бы он был глухим или дебилом, его бы это оправдало.

Кажется, я никогда не хваталась и не стремилась ухватить, но не получать ничего… более чем горько.

Недолго сделать глаза закрытыми и руки за голову кинуть на случай непонятности и двусмысленности.

Чувствую себя скованно – зачем она появилась, еще одна?

Напрягись, сутулься, почувствуй, как собирается обида над языком, в районе нёба.

Некоторое время наблюдай за нервно подрагивающими большими пальцами.

Глаза и нос в горьких каплях.

Тяжелое пыльное одеяло вот-вот раздавит твою спину.

Вот теперь самое время разлететься на пару десятков истерических кусков, чтобы успеть наверняка.

А после все равно.

От этого сосуды в моем носу танцуют чечетку больными волокнами.

Будь мои волосы не розовыми, глаза не зелёными, не получи я медицинского образования, не встреть я в далёком прошлом тех четверых незаменимых, то были бы эти четверо сейчас спокойны и счастливы.

Неодушевленные вещи знают больше, мне кажется.

А я всего-то воодушевлена.

Венерические заболевания в поисковой строке – познавательно и увлекательно с яндекс-картинками.

Выявив короткое замыкание у подтекающего чайника, он рад иметь иллюзию ясности.

Соседский парень, слушающий про виски и магадан.

И растеклась улыбка маслом по щекам.

Я бы и расхохоталась, помешало недоумение.

Фраза «давай поспим» находит отклик у матки.

Денег нет даже на бутылку вина, и одна сигарета.

Не могу глубоко вдохнуть – под левой лопаткой случилось что-то непоправимое.

Не видела его лица и не знаю имени.

Запомнился маленький член и сперма на черной обивке салона.

Этой ночью я вышла замуж из похоти.



Фурункул на заднице, пальцы в зеленке.

За неимением ватной палочки применен старый шуруп, найденный в аптечке.

Шея и задница в пчелином яде, и я так подумала, что если не согреюсь, то хоть пахнуть буду.

Все еще воображаю: вот я выхожу из самолета.

Без комментариев.

Лицо у тебя, конечно, радостно-охуевшее.

Ты руки тянешь – да что там, в мыслях ты хочешь меня всю потрогать.

Только никак не определюсь со временем года.

И все еще думаю, отдаться тебе добровольно-красиво или изнасиловать дать.

Сама предпочла бы второе, но ты ведь такой щепетильный…

Смотришь на плитку эту. Двадцать на двадцать.

Если бы я была мужиком, отрастила бы густые брови, отвратительное пузо и бороду.

И положила на всех хуй.

Ах да. Яйца почесывать.

Дейдара пришел поутру.

Пара фото с его членом выглядели менее вульгарно, чем Мэри Поппинс с ее расставленными раскачивающимися ногами в песне про совершенство.

Ну, конечно, я их сохранила. Не ноги.

- Ты как тот молочный коктейль – вкусный, но пяти долларов не стоишь.

Злится.

Все было по-кретински задом наперед.

Дикость какая.

Он отказался закрыть дверь в комнату, душно бедняге.

Обзывался, понимаете.

Одна четверть здесь его, отдавайте деньги и давайте пока, мрази.

Пришлось накинуться на него с расческой, целясь в пухлогубый рот.

Схватил за руки, пытаясь ударить головой в стену.

Царапины, смрадное дыхание, истерика, сломанные ногти с застрявшим его мясом.

Табуреткой я нечаянно разъебала шкаф, дверца которого возьми и отвались прямо на уебище.

Грязное полотенце в лицо, пожелание скорейшей смерти от передоза.

И я сорвала его крестик. Негоже ублюдкам носить кресты.

Нет, я не в порядке.

Выщипала брови с опухших век, приняла душ.

Вытираю сопли о простыни и прислушиваюсь к ноющей матке.

В полицию дозвониться не смогла. Они, знаете ли, сбрасывают.

Повсюду рассыпаны волосы.

Возвращаясь к рубрике добрых советов, с досадой сообщаю следующее: никогда не сушите волосы вентилятором, а если все же мысль о холодном потоке воздуха покажется спасительной и разумной, будьте уверены, что это непростительный самонаеб.

Сплю – существую в нескольких снах.

Торопливо прыгаю с одного сюжета на другой, как блоха.

Плед сползает с плеч, простынь раздражающе неудобно связывает ноги.

Хватаюсь за внешности, голоса, цвета.

Возможно, поэтому по пробуждении моя голова напоминает свалку из острых геометрических фигур, а тело больно скомкано.

Заедаю апельсин заусеницами.

Переполненный автобус, холодный поручень, липкие капли с чужих зонтов, дурно пахнущий мужчина приглашающе хлопает по свободному сиденью рядом с ним.

Не раздумывая, падаю, опускаю веки, принюхиваюсь, опираюсь о его плечо на поворотах.

Навязчивое желание впитать в себя запах отбросов.

Шарит рукой в кармане куртки, нащупывает несколько купюр, аккуратно разглаживает, внимательно разглядывает, трогательно, как фотографию супруги, что три десятилетия хранится в потайном кармане у сердца.

Протягивает водителю с непередаваемым достоинством.

Такой живой.

Доезжаю до клуба, роняю пару слов в адрес старой бабульки-уборщицы.

При обычной готовности обсудить трэшачок вопросы о том, в какое время суток я, ласточка, какаю-писаю, вгоняют в молчаливый ступор и провоцируют приступы ненависти.

Я бы рассказала о неустройстве.

Утром красила ногти, переживала по поводу цвета лица.

А на нем был всего лишь свитер, что носят скандинавы, – бледно-голубой.

Еще усталость и нестрижка. Могла бы со всем справиться, но Сасори невыносимо дурак.

Он бы шел по лесу непременно голышом, и судорога схватила бы его белую задницу… Этим заняла мысли, и, возможно, ладошки мои никогда не потеют, но пальцы могли сдать с потрохами.

Потроха я вижу белыми и солеными.

Акасуна грозился выплеснуть мне колу в лицо.

Подумаешь, сигарета.

И плюс еще одно недоразумение, которому я позволила случиться.

Чувствую себя шлюхой и всякое такое.

Он трогал мою небритую письку в окружении трех спящих страусов, и его губы самые пухлые из тех, что я пробовала когда-либо.

Проводил до дома, и все еще чувствую его слюни на своих губах.

Икота.

Если бы меня сейчас спросили… я бы ответила, что мечтаю о чистоте. Без раздумий.

Славные добрые порывы бессовестно улетучиваются с началом их осуществления.

Хочу быть затасканным волшебным носовым платком, вселять в людей уверенность в свои силы и терять интерес по мере их превращения в охуевших от собственной значимости.

В зряшные дни (сложи бровки домиком – возьми две конфеты) мне хочется получить по голове. Справедливо и заслуженно. Хотя бы за то, что причин этому не могу найти. И когда-нибудь отвалится мой пропитанный чувством безнаказанности язык. Да и распирающие внутренности порывы не становятся чем-то большим, чем отрыжка или заусеница на безымянном пальце, ха-ха.

Многие вещи могут портить настроение, но не портят. Хм.

Веду подсчет дням с разностями, и становится ужасно смешно, когда начинаю описывать радости. Хочется отметить, что я съебусь отсюда на неопределенный срок, и через год мне будет счастье. В моем горле кто-то внутренний подавился, заслышав эту чудесность, ну а я так просто пойду петь.

О шорохе полубезумных этикеток чайных пакетиков, задеваемых ярким махровым локтем.

О снах, где американские женщины привычно машут прозрачно-белыми сухими частями тела.

О немытых черных жестких волосах тетушки.

О том, что такие никогда не найдут жизни даже на моем лобке или подмышках.

О болезнях, о головах маленьких и больших, о стрекозах и перикардите.

О вельветовой одежде непременно сливового цвета.

О заусеницах, зеленых лампочках, сосредоточении тревоги... да о чем угодно – все это могло бы занять мои мысли… но не занимает.

Ежеминутно вспоминаю о не-завтраке и не завтракаю.

Сахарный диабет сожрал мозг и все остальные сосуды. Ха. Ха.

Ненавижу встречи затюканных подружек.

Ненавижу вопросы, ответы на которые очевидны.

Одна щебечет о полезности шпината, вторая о врачах и страшной инфекции.

Ненавижу, когда мои откровения перебивает такая вот пизда со своим шпинатом.

Они мне покоя не дают.

- Знаете, – говорю нарочито непринуждённо, словно бы о погоде или голодающих детях. – Есть две вещи, которые очень меня интересуют. Скажите-ка мне, становятся ли раскосые глаза менее раскосыми после смерти? Мне кажется это логичным, я слышала что-то о симметрии.  А ещё я не знаю, понравятся ли моим деткам мои зубы. Ну, они ведь не идеальные, и еще странной формы зуб «мудрости» правонижний. Если однажды моя пятилетняя дочь скажет: «Мама, мне не нравятся твои зубы, особенно тот дальний…», я никогда не смогу широко улыбаться. Хотя и сейчас такими вещами не занимаюсь, но в будущем это обстоятельство могло бы быть немаловажным.

Глазёнками хлопают недоумённо, пожимают острыми плечиками и возвращаются к шпинату.

По-моему, уши кур созданы для того, чтобы я в них говорила о съеденных сосках, отрезанных ручках-ножках, кишечных паразитах и говне.

И я замечательно согласна считаться ебнутой не «своей».

Меня всегда искренне удивляла смелость и раскрепощенность тех, кто, рассказывая о своих неурядицах, обращается к невидимым друзьям. Недолго поверить, будто они действительно существуют.

И да, мне самой жаль, что я слишком стеснительная для таких дел.

Моя-то реальность ограничена чтением-мастурбацией-растворимым кофе-плохим зрением-секущимися волосами-каплями для глаз-непроходящими выделениями из влагалища-нелюбовью к белым носкам-сигаретами, чаще – втихаря-раздражающими окружающими-лилово-розовыми огоньками, когда мокро и тепло-короткими ногтями-двумя переломами-дважды разбитой головой-их уебищными подарками-маленьким ртом-зеленым одеялом-иногдашними радостями.

Куда мне до их высоких моралей и философской глубины.

До их шпината мне ещё далеко.

Почти очевиден срединный пиздец. То бишь тот, что в среду.

Я заплатила сполна, но так и не расплатилась.

Шуршит в кармане билет, и мне кажется, что все его слышат.

Просила книгу — дали гашиш.

Страшно просить о чем-нибудь еще.

Тошнит от всех и от вчера.

Болит живот.

На языке вкус старых мультиков и зеленая машинка из квартиры покойной бабушки.

Кожица не сдирается, даже если сосредотачиваюсь.

Выдох носом может доставить боль, а может быть, синяки, к примеру внутренняя сторона пониже плечевого состава.

Уж конечно, поэтому мне так неудобно спалось и стучало очень тихо, в такт пульсу – ничего не заметила.

Эти восемь с половиной часов до свободы.

Сасори молча ушел, Дейдара мерзко лыбится.

Пять лет подошли к концу, и я могу уйти, но вы, два сказочных балабола, останетесь в своем идеальном дерьме.

Я же оставлю истерики и вспоминать о вас буду непременно с ласковым омерзением.

Каждого по отдельности.

______________________________________________________________
* Я помню(фр.)