Безумие воспитания. Глава 11.

Глава одиннадцатая для тех, кто желал немножко рока в этой дыре.

Руки. Его руки.
На плечах, на груди, на талии.
Губы. Чёртовы-вкусные-сука-губы.
Везде-везде. Целуют, кусают, обсасывают, оставляют следы, оставляют вкус. Грёбаный бурбон, кофе, сигареты, корица.
И тепло. По всему телу. Так хорошо…
Вскрикнув, Сакура проснулась. Завыла, в бешенстве стукнув кулаком в стену. Раздался противный хруст, и розововолосая зарычала от боли, сжимая кулак в другой ладони и баюкая ушиб. Чёртов, мать его, Учиха Саске продолжал терроризировать её во снах, являясь тем самым конечным фактором того, что она окончательно сошла с ума.

Это был вторник. Мико, рассеянно болтая ногами, сидела за кухонным столом, и разве что её волосы не наэлектролизовались от сосредоточия неловкости в помещении. Девчушка, глубокомысленно засунув язык в кружку, лакала тёплое какао, переводя взгляд то на одного, угрюмо спрятавшегося за выпуском свежей газеты, то на другую, которая приклеилась к плите, что-то шепча себе под нос. «Взрослые такие странные», - с удивлением подумала Учиха-младшая, вспоминая их вчерашнюю игру. Когда ей приснилась автокатастрофа, в которой умерли все-все, она не смогла сдержать слёз и страха одиночества, мигом слетая с тёплой кровати. Мысли, обычно формирующиеся в проказы, на сей раз метались в буйной, черноволосой головке, а единственным желанием было прижаться к папе и взять Мэри за руку. Ну, то есть, Сакуру. Её милую, любимую Сакуру. Но странные взрослые поспешно разбежались, и она испугалась ещё больше. Пока наконец они не вышли из тёмной-тёмной гостиной, в которую девочка, к своему стыду, боялась заходить ночью. Они были взъерошенные и ещё страннее, чем обычно. Взгляд такой бешенный, как у кота Хидеки, когда они дёргали его за пушистый хвост. Папа сразу же метнулся к ней, хватая её на руки. Мико очень любила, когда папа кружил её на руках. И она даже звонко рассмеялась, предвкушая полёты на истребителе Т-50, но папка не стал её кружить. Быстро, практически бегом, любимый на тот момент папа вернул её в комнату и, уложив в кровать, лёг рядом, зачитывая какую-то сказку. Она была жутко скучной, а сама девочка так обиделась, что уснула.
И сейчас, в это самое время, и папа, и Сакура продолжали вести себя, как кот Хидеки. Когда он просил кошечку и мяукал в форточку.
Харуно, порхая от одного шкафчика к другому, буквально ощущала на себе взгляды присутствующих: пожирающий, ненасытный Саске и любопытный, непосредственно изучающий Мико. Безумно хотелось, чтобы Саске свалил уже к чёртовой матери на работу. Ей не хотелось ни вспоминать, ни говорить о вчерашнем. Ей, блять, не хотелось испытывать постоянно эту неловкость, разрешить которую можно только честным разговором, которого она, о, закон подлости, не хотела. А Саске продолжал смотреть, и это выбешивало больше, чем вся его противная рожа. Рожа, которую она вчера целовала.
Кружка, выскользнув из мигом вспотевших пальцев, бухнулась на пол и рассыпалась на тысячи осколков. Мико, молча поддержав протест, ловко спихнула свою, добавив полу ещё и привкус разлившегося какао. Теперь уже на Учиха-старшего смотрели обе: Мико – выжидательно, Сакура – шокировано. Со вздохом отложив газету, мужчина аккуратно сложил её, пригладив пальцами, и, посмотрев на пол, мрачно констатировал:
- Тут разбилось что-то.
- Невероятная проницательность, мистер Учиха. – Сакура пыталась сказать ядовито. Но получилось жалко и дрожаще. Девчушка, своим поступком желая разбавить атмосферу, скромно потупив взор, ожидала нагоняя. Но его не было; подняв взгляд обратно, ребёнок удивлённо таращился на двух взрослых, которые таращились друг на друга.
Что, блять, за херня?
- Сакура, я хочу гулять, - заныла девочка, сползая со стула и подбегая к няне. Харуно, сгладив всеобщую жопорукость, собирала осколки с пола. И, вздрогнув от неожиданной экспрессии ребёнка, шикнула и упала на задницу, выставив на всеобщее обозрение кровоточащий палец. Мико, ойкнув и резко заревев, бухнулась на коленки рядом, причитая. Учиха, как единственный, всё-таки, мужчина, с глубоким вздохом встал с места. Несколько секунд ему хватило, чтобы достать из шкафчика бинт и перекись. Несколько мгновений, чтобы строго посмотреть на дочь и командным тоном посоветовать ей заняться книжками. И несколько взглядов, чтобы ловко перебинтовать покалеченный палец.
И всё это время тупая сука Харуно таращилась на него этими своими большущими глазищами, в которых вчера он видел все оттенки страсти.
«Блять, я говорю как герой какого-то выблядского романа», - с тоской констатировал Учиха, неловко долго держа в своих руках палец няни. Пока, наконец, она не стремительно встала, чтобы впоследствии убраться с кухни к чёртовой матери. Ну вот и отлично. Ну вот и хорошо.
Проматерившись и послав на хер весь несправедливо-чёртов мир, Учиха Саске ушёл из дома, не забывая подбадривать себя тем, что не сбежал, как херов трус.

***

- Харуно, нам нужно поговорить.
- Хорошо, я вас слушаю.
- То, что было вчера, ничего не значит. Давайте останемся на прошлых позициях.
- Да, я тоже так думаю. Спасибо, что закончили это всё.

Или:

- Харуно, нам нужно поговорить.
- Хорошо, я вас слушаю.
- То, что было вчера, много значит для меня. Я хотел бы и в дальнейшем продолжать обнимать и целовать тебя.
- Да, я тоже так думаю. Я счастлива быть с тобой.

Чточточточточточточто?
Саске мученически долбанулся головой о собственный стол, чем напугал свою же секретаршу, которая так некстати сунулась в кабинет. Ему казалось, что она привыкла к несколько экстраординарным его срывам. Тем более, что невозмутимое лицо отца и просто бизнесмена Учиха Саске не испортила ни единая эмоция. Это был в высшей степени талант: разносить себе лоб с равнодушной рожей. Но явно не то, чем гордился на данный момент Саске. Ему было херово, весьма херово. Все краткие конспекты разговоров казались придатком к аутизму и даунизму. Проще говоря – были настолько ужасными, что он поражался их возникновению вообще.
- Мистер Учиха, к вам посетитель. – Секретарша повторила попытку, перезапустившись с последнего сохранения. Саске молча одарил её взглядом, характеризуемым, как «не впущать». Маленькая, серая мышка, как её однажды характеризовала Харуно, попыталась смыться, но тут не в меру наглый Наруто, протиснувшись бочком, заулыбался, скромно шаркнув ногой сорок пятого размера. Учиха скривился в оскале, прямо намекающим, что кому-то пора двинуть коней отсюда. Но Узумаки – этот уникум и, честно говоря, долбоеб, ни прямых, ни косвенных намеков не понимал, поэтому со всем имеющимся простодушием уселся на стул прямо напротив Саске. Короче говоря, в зону поражения большого степлера, что сейчас так манил. Не сводя глаз с манящего до сих пор канцелярского предмета, Учиха хмурился и сжимал, а потом разжимал кулаки. Улыбка Узумаки трепетно цвела на устах, словно он не переставал радоваться гостеприимству.
- Итак? – выразительно выгнул бровь Саске, которому, на удивление всем, надоело затянувшееся молчание.
- Итак? – старательно поддакнул Наруто. Кажется, он ему даже подмигнул.
- Чем обязан? - совсем мрачно спросил Учиха, внезапно понимая, что ни на йоту не приблизился к избавлению от нежданного визитёра. Когда-нибудь воспитание и толерантность его погубит. Узумаки же, нахально закинув ногу на ногу, откинулся в удобном без спору кресле, покрутился слегка на колёсиках и вдруг, мгновенно поменявшись в лице, серьёзно проговорил:
- Учиха, отвали от Сакуры.
Готовый ко всему Саске отпустил маску отчуждённости и удивлённо вытаращился на парня. В голове бумерангом проскользнули недавние мысли, из-за чего мужчина внезапно захотел прибить степлером уже себя. А Наруто смотрел всё так же серьёзно. Осуждающе. Не со слащавым укором, как когда-то, а с тихой, но проскальзывающей на глубине этих синих глаз. Смотрел прямо, не отводя взгляда и совершенно не считая своё высказывание глупым. Саске даже не хотелось острить по этому поводу. Не хотелось язвительно опускать зарвавшегося бывшего приятеля.
- Как ни прискорбно, - безразлично начал Учиха, собрав в кулак всё имеющееся самообладание и собственные яйца, - мы ютимся на двухстах квадратных метрах жилплощади, и я не могу отвалить. Начнём с того, что свалить может как раз-таки она, но при всей моей солидарности с этой идеей, она не спешит её реализовывать. Кроме того…
- Ой, Учиха, завали ебло. – Наруто махнул рукой и со стоном откинулся опять в кресло, из которого приподнялся, чтобы посверлить этими своими честными до усрачки глазами.
Сра-нь-гос-под-ня.
- Что ты сказал?.. – Саске начал угрожающе подниматься из-за стола.
- Сядь. – Властные нотки в голосе просто зашкаливали. – И завали ебло, Учиха. Или тебе повторить по слогам? Расписать по буквам?
Честно говоря, Саске просто впал в ступор. От Узумаки сейчас несло не каким-то идиотским добродушием, коим он светился буквально пару минут назад, а холодной, но едва сдерживаемой яростью. Все так же развалившись на своём месте, Наруто отчеканил, сплетя пальца между собой:
- Не надо сейчас выстраивать эти, без сомнения, хорошо выстроенные лексемы. Ты, засранец, можешь даже не пытаться выебать мне мозг своими приколами с «я не я, кокаин не мой». Иначе, клянусь, я так вмажу по твоей наглой, ухмыляющейся роже, что тебе до конца жизни будет икаться. Я не знаю, что за тараканы завелись снова в твоей башке, но, кажется, они мутировали. Мне подробно описали то, что произошло на дне рождении у Неджи. Говнюк, ясно дело, по щам получил, красавчиком быть перестал. Но ты-то? Тебе вообще какое дело было до Сакуры? Явился с видом героя, утащил с поля битвы спасённую девицу, - тут Наруто не выдержал и фыркнул: - Классический приём.
Тут Саске не выдержал.
- Я до сих пор оскорбительно не посвящен в цель твоего визита. – Получилось нечто сродни шипению и ору. – Какой, нахер, классический приём? При чём тут няня моей дочери? Ты обдолбался, Узумаки?
Суровые эмоции во взгляде визитёра сменились торжеством. Задумчиво выставив на него палец и, прищурив один глаз, Наруто целеустремлённо выстрелил в него и выдал из себя звук, похожий на «пуф». «Точно. В хуй обдолбался», - сокрушенно подумал Учиха, следя за всеми этими манипуляциями с чисто научным интересом.
- Злишься, Саске. – Не вопрос. Утверждение. Хитроблядский прищур, и Наруто продолжает: - Если бы не злился, я бы даже поверил в то, что тебе всё равно.
Поднявшись с насиженного и даже отсиженного места, Узумаки помахал рукой и, сыто улыбнувшись, довольно произнёс:
- Упадёт хоть один розовый локон с макушки, и тебе пиздец. Стоит ей пожаловаться на твои выходки, а спустя пять минут я открываю охоту на Учиха.
- Ты её мамочка? – хмыкнул окончательно пришедший к выводу, что вежливость сейчас совсем нахер не сдалась, Саске.
- Я её рыцарь! – гордо выпятил грудь Наруто, приосанившись. Весь его вид так пробуждал ностальгию по старым школьным вечерам, что Учиха не удержался и тактично подметил:
- Скорее, фрейлина. Подтявкивающая, блондинистая простушка.
От неожиданности Узумаки сел обратно в кресло и вытаращился на собеседника. Этаким, легендарным, узумаковским взором. «Сейчас что-то будет», - сокрушённо подумал Саске.

-… и я ей, короче говорю: «Зачем нам, родная, на Карибы? Там ужасный, жаркий климат, и всякое дерьмо в океане, давай лучше в Швейцарию, научу гонять на лыжах!», - грустно уставившись в бокал, промямлил Наруто.
- А она? – сочувственно вякнул Учиха, после чего залпом выпил содержимое своей ёмкости.
- А она влепила мне в щи с разворота и заставила весь медовый месяц играть для неё Джека Воробья. – Сделав несколько затягов сигареты, Наруто хлопнул себя по лбу и поправился: - Капитана, капитана, мать его, Джека Воробья.
Хлопнув по плечу совсем уже взгрустнувшего приятеля, Саске осмотрел место их пребывания на данный момент. Вообще-то, всё началось с потасовки в его кабинете, где, столкнув все вещи со стола, Саске методично, корпулезно и с небывалой страстью выбивал из Наруто все его поганые слова, сказанные ранее. Узумаки же, не мудрствуя лукаво, так двинул с локтя по лицу сотоварища, что тот сейчас красовался перед местными выпивохами фингалом, светящимся всеми пятьюдесятью оттенками фиолетового. Стильно, модно, молодёжно. Однако Учиха не оставил это просто так, и только что поднявшийся на ноги Наруто был нокаутирован снова. Издав боевой клич, тот, ловким фляком вскочив в боевую позицию, с рёвом протаранил опешившего от такого напора несчастного Саске, впечатав его спиной в книжный шкаф, что служил, разве что, приятным элементом декора, но никак не кладезем бесценной информации. И сейчас, буквально ощутив удар в спину от предмета неиспользуемой мебели, Учиха гневно возопил и набросился на неприятеля, моментально переведя битву на уровень ниже плинтуса.
Им настолько понравилось, что они никоим образом не отреагировали на вопли секретарши. И только когда рядом с ними бухнулось тщедушное тельце несчастной девушки, не закалённой в подобных ситуациях, бойцы с достоинством отползли друг от друга. Тяжело дыша, но счастливо улыбаясь. Это выглядело донельзя фантасмогорично: Узумаки с разбитым носом, из которого сочилась кровь, и Учиха с рассечённой губой, и ухмялка его казалась какой-то зловещей. Деликатно перешагнув через распластавшуюся трудолюбивую помощницу, оба двое аккуратно перенесли её в кресло, а сердобольный Наруто даже впихнул ей в хилую ладошку фужер с коньяком, который мастерски взыскал в ящике стола Саске. Последний, к слову, и бровью не повёл, про себя пообещав, что даст девчушке отпуск. Натерпелась, бедняга.
А сейчас они сидели в первом попавшемся пабе, глушили очень даже неплохой бурбон и вспоминали былые годы. Правда, сейчас речь шла о тяжёлом бремени всех мужчин - отношениях. И Наруто, и Саске было что рассказать. И на данный момент, два соскучившихся по друг другу любвеобильных старпёра каялись, выискивая крупицы информации в недрах своих голов. Вроде, безобидно, но с Узумаки следовало быть осторожнее. Замечание, в стиле: «хэй, я вчера чуть было не трахнул твою подруженьку», мог стоить Учиха ещё один выбитый зуб. Парочку он уже деликатно выплюнул на улице.
- Но любишь же её? – серьёзно подошёл к делу Саске.
- Люб-лю, братан, - с расстановкой констатировал Наруто. – Люблю, прям пиздец как. Вот, знаешь, смотрю на неё и понимаю: бесит. Вообще выводит. Да не будь я джентльменом, - стукнув себя в грудь, он ойкнул и поморщился, но затем продолжил: - Так вот, не будь я джентльменом, я бы схватил эту высокородную цацу и приложил её харей о косяк. И смеялся, смеялся, смеялся. Но не могу. – Прикрыв необычайно блестящие, голубые глаза, Узумаки вздохнул и заговорил более мечтательно, красноречиво, красиво.
- Любовь – она, брат, не за что-то. И не вопреки, как говорят всякие учёные страусы. Это такое эфемерное облако, которое накрывает тебя с головой, позволяя видеть истину в глазах твоей спутницы. Не по поступкам, не по словам, а именно – в облике. В этих лёгкий, едва заметных улыбках. В этих тёплых, ласковых прикосновениях. В том, как она педантично прочитывает каждую строчку из книги, а ты сидишь и смотришь на неё. И такое чувство, будто видишь отражение страниц в её мыслях, и радуешься, как дебил. А ещё её привычки, мать моя, Саске, они у неё такие странные! Но по-своему родные, уже близкие. И даже когда, казалось бы, ты узнаёшь о ней всё, это не конец. Это начало адаптации. Сможешь ли ты смириться с этим? Что тебя ждёт? Интерес рождает откровенность, откровенность – чувства, чувства – истину. А истина рождает взаимность. И эта взаимность, Учиха, дороже каждого перенесённого удара, дороже любого гневного слова в твой адрес. Ведь потом она со всей возможной любовью натирает нанесённые ей же увечья мазью, а потом тихо шепчет что-то нежное на ухо. Она – изменчивая, - Наруто открыл глаза и улыбнулся, видя, как затаил дыхание Саске, слушая его монолог, - и мне это чертовски нравится. За изменчивость, друг. Будем! – И он салютовал до сих пор не отошедшему от серьёзности речи Учиха, который, на автомате чокнувшись и отправив в желудок алкоголь, признал своё поражение и закурил.
- А ты, Саске, - покрутив в ловких пальцах фужер, тихо спросил Наруто, - что чувствуешь к Сакуре?
Она смотрит на него, гневно сощурив глаза. Иногда даже складывает руки на груди. Милая привычка, ага. Когда злится, её голос опускается до шипения, а взгляд замораживает. Зато с Мико Харуно ведёт себя по-другому. Даже цвет глаз становится более насыщенным, ярким, невозможно красивым. Няня готовит быстро, с толком, не отвлекаясь и не суетясь. Она, словно бы, привыкнув к быстрому образу жизни, всё делает именно так – ловко, но со скоростью. Зато ест медленно. Очень. Отвлекается, читает, смотрит за его дочерью, просверливает в нём дыру, но делает это всё одновременно с принятием пищи. Ещё абсолютно не умеет петь. Твою мать, ему хотелось пустить ей кипяток, чтобы она заткнулась нахрен.
- Она – изменчивая, Узумаки, - пришёл к выводу Саске. Пришёл к нему и Наруто, хитро улыбнувшись и заказав ещё выпивки. Им не надо разговаривать вообще. Как это было в прошлые годы, молодые люди умели понимать друг друга с полуслова.
- А эта-а-а-а, - бойко опрокинув в себя пойло, Узумаки широко ухмыльнулся, - ставлю пятьсот баксов, что Ино уже оттрахала твоего брата, заездив его до изнеможения.
- Даже спорить не буду, - хмыкнул Учиха. – Старший брат на удивление глуп.

***

Она вообще не понимала, что происходит. Его мобильный отвечал заезженным «Аппарат абонента временно недоступен». Рыкнув от злости, Сакура швырнула домашний телефон в стену, после чего поспешила убрать улики с места преступления. Она. Волнуется. За. Учиха. Отлично, самой себе призналась, значит, все пять ступеней психологического признания могут катиться в ебеня. Но этот высокомерный сукин сын позволяет себе небывалое: задерживается хер знает где, хотя у него, по идее, постельный режим. Если херов засранец не думает о себе, пусть хоть задумается о дочери! Дочери, которая совсем не видит отца, вынужденная сидеть с нанятыми людьми. Дочери, которая раз в неделю встречается с матерью, уже раскусив их с Карин гениальный план. А ничего, что на дне рождении говнюка Неджи она встретилась с реальной Ино, при этом не поздоровавшись. А когда услышала, как зовут ту «красивую, светловолосую леди», мигом помчалась к Сакуре за ответами. И теперь уже совершенно спокойно встречается с мамой-Карин, при этом признаваясь Харуно, что де любит няню всё равно больше. Правда, не исключает варианта, что когда-нибудь будет любить их одинаково. Ну, или примерно на одном уровне. Незатейливые, детские мысли.
Тихо ступая по ступеням лестницы, Харуно подошла к комнате ребёнка. Разметавшиеся по подушке чёрные волосы, сморщенный носик, закрытые глазки. Одна ножка выступила из-под одеяла, рука, прогнувшись в локте, была закинута за голову. Мико всегда спала беспокойно, мечась во сне, иногда тихонько сопя. Но никогда не кричала и редко просыпалась посреди ночи. Когда такое случалось, а было это всего пару раз, Сакура ложилась в маленькую кроватку принцессы, тихо нашёптывая ей какую-нибудь наспех сочиненную сказку. В которой отсутствовали все реалии жизни, в которой не было разочарований взрослого человека. Вот же оно – детское сознание, к чему заранее гадить в неокрепший ум? И Сакура боролась, отстаивая право девочки ещё надолго побыть инфантильно-прекрасной. До начала осени. Когда её уже не будет с ней.
Харуно прекрасно понимала, что нужда в ней отпадёт, как только малышка Мико пойдёт в школу. Это прекрасное учреждение, которое закончили и она, и Учиха-мать-его-Саске. Закрытое и элитное. Каждый год в нём насчитывал три семестра, и лишь по окончанию каждого из них детям разрешалось покидать альма-матер. Почти что тюрьма, но что поделать?
Сакура не хотела думать об этом сейчас. Не хотела завтра и через неделю. Но через две, когда будет день рождения Мико и день, перед отъездом в школу, она сделает всё, чтобы ребёнок был счастлив. Слюняво, но факт – ей будет тяжело без дочери Саске.
Кстати, об этом…
Внизу отчётливо послышался шум, а за ним едва слышное ругательство сквозь зубы. Плотно закрыв дверь в комнату спящей девочки, Сакура, с видом средневекового инквизитора, спустилась по лестнице, даже в кромешной темноте различив силуэт пошатывающегося Учиха, который попытался прикинуться антикварной вешалкой.
- Глупо, тупо и нелепо, - с холодной яростью проговорила Харуно, сжимая руки в кулаки. Ну сейчас этой жертве аборта сладко не заживётся. Сейчас это создание, способное лишь на мычание, просто так не отвертится. – Ну ёбаный ж ты в рот, Учиха! Нажрался, да? Одного сердечного мало, да? О дочери подумай, безмозглая ты жопа!
- За… За-а-а-а-а… - промямлил Саске, хватаясь за её плечо.
- Что? Членораздельно, тупорылое ты чмо, членораздельно! – поморщилась Харуно, скидывая его конечность.
- Завали ебало, - серьёзно и пристойно закончил Учиха, выпрямившись и посмотрев на неё в упор. И тут свершилось.
Они ни о чём не говорили. Не обсудили вчерашнее, не решили, что делать дальше. И все эти невысказанные слова вихрем промчались мимо, задевая эфемерными крыльями горячие головы обоих. Сакура, что немудрено, опять злилась. Саске, что тоже было совсем не удивительно, был хладнокровен. И распалённость во взгляде девушки резко контрастировала с льдом в чёрных, непроницаемых глазах мужчины.
Кто-то что-то сказал об обречённости, блять?
Когда приходит время сказать о своих чувствах, они оба молчали, парализованные ситуацией. Когда следует зажать друг друга в объятиях, они сокрушённо оставались на местах, внимательно разглядывая друг друга. Когда мысль о том, что придётся оставить всё на своих местах, кажется реально единственно правильной. Правильной и логичной. И тем не менее, их нельзя назвать правильными. Они – до ужаса неприличные, крикливые, хамоватые и беспардонные. Они были бы идеальной парой, если не рой тараканов в их головах. И они прекрасно это понимали.
- Я уеду через две недели, - шептала она уже в его губы.
- Я знаю, - отвечал он, аккуратно целуя её в щёку, обдавая запахом алкоголя и собственного парфюма.
Они оба не любили драмы.
Поэтому, повисшее в воздухе «Я тебя люблю» сдохло, как отстреленный фазан.
А вторящее «Я тебя тоже люблю» откинулось мгновение спустя.
Взрослые ещё более странные, чем ты думаешь, Мико.