Брат

Волнение. Мне, хладнокровному воину, оно известно лучше, чем простому обывателю. Жизнь на войне научит всему, чему только можно, но больше всего – тревоге за жизни близких.

У меня есть только брат. Наши младшие мертвы уже много лет, он – единственный, кто у меня остался. Да и то, мне приходится делить его с женщиной. Не то, чтобы я против этого союза, но порой становится немного одиноко. Но мне ведь не привыкать, столько лет в почти полной изоляции, работе над техниками… Когда был заключен мир, мне стало нечего делать. Во времена войны я хотя бы был при деле…

А сейчас я не смог ни на чем сосредоточиться. Мой брат, мой бестолковый и безбашенный братишка сражается с отступником-Учихой. Тревога, сжигающая все внутри, не давала покоя, заставляя меня расхаживать по лаборатории взад-вперед, подобно запертому в клетке зверю. Я не знал, чем заняться, чтобы отвлечься от мыслей о брате, а в памяти всплывали моменты. Когда ему требовалась поддержка. Он любил уходить подальше, если был чем-то расстроен, но мне не составляло труда найти его и снова и снова утешать, поддерживать, помогать…

А потом появился Учиха Мадара. И жизнь брата полетела под откос. Сперва друзья, потом враги. Он пытался помочь, старался остановить войну, пока не стало слишком поздно. Но увы, у него не получилось.

Учиха Изуна погиб. А Мадара слетел с катушек.

Я не выдержал и сбежал из лаборатории, а потом – и из Конохи. Приложив пальцы к земле, я сосредоточился на чакре брата, силясь найти его. Но он либо попросту вымотался, либо тщательно скрывает свое присутствие. Либо… Нет, нельзя об этом думать, Тобирама! Брата не так легко убить, как может показаться! Он один из самых сильных шиноби. Он должен выжить.

Проблеск чакры заставляет меня вздрогнуть. Хаширама приоткрылся, а потом снова заперся, но я уловил направление. Если повезет – брат останется на том же месте, где и сейчас, и я смогу его найти. А если он открылся неосознанно? Если он сейчас меняет дислокацию? Ветки деревьев мелькают перед глазами как в калейдоскопе, а я не могу думать ни о чем, кроме брата и того, что могу увидеть.

Его глаза всегда живые, выражение было разным, от глухой боли до какой-то щенячьей радости. А сейчас в его глазах одна пустота и отрешенность. Он даже на меня не смотрит, а мне кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Хаширама сидел на берегу реки и смотрел в одну точку. Весь израненный, в запекшейся крови, одежда порвана, доспех искорежен, но он словно не замечает этого. И мне становится больно. Всегда живой и веселый, всегда такой бестолковый старший брат… Сейчас он больше походил на пустую оболочку, из которой вытащили душу. Просто пустой сосуд.

- Хаширама… - еле слышно окликаю я его, а он даже не вздрагивает. И по-прежнему закрывается от меня, как в плане чакры, так и в плане чувств.

Я хладнокровен, не спорю. Жесток и вспыльчив. Мне чужды сантименты любого рода. И я давно уже не ребенок. Но старший брат… Похоже, Хашираму сломил этот бой, этот поединок. Мне нет нужды спрашивать, как завершилось это сражение – по его состоянию я все прекрасно понимаю.

Со вздохом сажусь на землю и приваливаюсь спиной к его спине. И плевать, что мех на доспехах измажется. На все плевать, нужно просто сидеть рядом, чтобы брат чувствовал мою спину. Чтобы знал – я его прикрою в любой момент. И что он всегда может на меня опереться.

Он и опирается, я чувствую легкий толчок в спину. Тихий судорожный вздох.

- Я убил его…

Закрываю глаза, чтобы уберечься от света восходящего солнца. Закономерный исход, как ни крути. Без Изуны Мадара совсем свихнулся. Учиха – они такие… Наверняка Мадара заставил себя отказаться от дружбы с моим братом. И боль, которую он испытал, пробудила Шаринган.

- Он теперь с братом, - медленно произношу я, опираясь на руки, чтобы брату было легче упираться спиной в мою спину. – Изуна был для него всем, ты же помнишь.

Ответом мне становится горячая ладонь на моей руке и тяжелый всхлип. Перенеся опору на вторую руку и ухитрившись не перекоситься, я легонько сжимаю руку брата, слыша его сдавленные всхлипы, и приоткрываю глаза, уставившись на кроны деревьев.

Я знаю, тебе больно. Но ты сильный, ты сможешь подняться и снова пойти вперед. Твоя мечта почти осуществилась, нужно только встать. Снова закрываю глаза, сильнее стискивая ладонь старшего брата.

Если бы мне тогда кто сказал, что я через каких-то двадцать лет буду сидеть на этом самом берегу и выть в голос, прижимая к себе тело брата, я бы не поверил. Не смог бы, наверное. Или решил бы, что у этого человека поехала крыша.

- Не… плачь… Тобирама… - я смотрю на него, не скрывая текущих по щекам слез. А он улыбается своей обычной широкой улыбкой, глядя куда-то сквозь меня. – Это… война… Но мы… вырастили… достойную смену… Разве нет?..

Он закрывает глаза. А улыбка застывает, словно маска, за которой пряталась жизнь. Жизнь, так беспечно отнятая чужим оружием. Нет, он не сдал. Просто не заметил, не почувствовал.

Кажется, даже враги замерли от ужаса, когда я понял, что мой брат, мой такой бестолковый и оптимистичный, но настолько сильный, что ему многие завидовали, старший брат умер.

Я выл до тех пор, пока не посадил голос, и только потом уткнулся в его броню и беззвучно разрыдался навзрыд.

Почему все считают, что у прагматиков не бывает чувств? Зачем их запирают на сотни замков и печатей?

На легкий шорох за спиной реагирую отточенным за годы войны движением, и кунай вонзается в ствол дерева, едва не задев госпожу Мито. Она бледна, как смерть, но держит себя в руках, и мне становится стыдно и неловко за свои слезы. Но я боюсь выпустить брата из рук, чтобы вытереть лицо.

- Не надо, - ее голос еле слышен. – Я знаю, что он для тебя значил. Я сообщу в деревню… Возвращайся, когда будешь готов к этому…

Она уходит, а я благодарю ее за эти слова. Осторожно укладываю брата на землю и вытираю глаза. Надо идти. Надо отнести его в селение, ради которого он отдал свою жизнь. Ради которого отдам свою и я.

Ты был самим огнем, брат. Надеюсь, твоя мечта будет продолжать жить, и твой огонь воплотится в последующих поколениях.

Нет. Я верю в это.