Change something, please!

Как же это странно – видеть целыми днями одну и ту же маску на чужом лице. Да, чужом. Незнакомом, непонятном, необъяснимо выжимающим из меня своими пустыми глазами какую-то остро щекочущую разум печаль. Ты бродишь туда-сюда, скитаешься по дому со своими необъяснимыми для меня целями и молчишь. Что у тебя на уме вертится, а, Сай?

Стоит только спросить об этом, и ты тут же смотришь на меня своими большими затравленными глазами, как будто я изъясняюсь на совершенно непонятном тебе языке. И снова утыкаешься носом во взятую неизвестно откуда книжку, а мне остается смотреть на твои руки. Руки художника – худые, жилистые, с длинными пальцами. Моя фантазия выходит из-под контроля, когда я задумываюсь над тем, на что они способны, кроме рисования. Дурак.

А потом я начинаю понимать, что в моем воспаленном воображении одна лишь порнография с нашим участием. Почему я так неизлечимо болен и не в состоянии смотреть на твое апатичное лицо и на судорожно перелистывающие страницы руки? Во мне клокочет злость, что тебе ровно на всех.
И на меня.
У тебя своя идеология, обухом ударившая по моей больной голове.

«Не игнорируй меня».

Мы же ходим по замкнутому кругу! От стены к стене. Серый холодный бетон заглатывает меня целиком, когда я прижимаюсь к нему. А ты обязательно окажешься в самой дальней от меня точке, медленно двигая головой, касаясь ею то одного плеча, то другого. Как душевнобольной. Где же ты был раньше? Что причиняет тебе такие муки, тугим сургучом затягивающие рваные раны, а ты так молчалив и сух?
- Сай, - говорю я тебе, но в ответ лишь молчание.
- …
- Сай! – и я уже пытаюсь докричаться. Мне кажется, что звук превращается в какой-то неоновый свет. Ты меня не слышишь. А я, смотря на тебя, чувствую, как режет глаза. Ты только поворачиваешь голову. Ты издеваешься. – Может быть, ты скажешь уже хоть что-нибудь? Я устал смотреть на то, как ты слоняешься по комнате, как будто ты под морфием! Поменяй что-нибудь! Срочно поменяй что-нибудь в себе, иначе я просто свихнусь от этого!
Это показалось мне унизительным и даже глупым. Наверное, с большим вниманием меня слушала стена позади него. Пока я вижу, как ты снова движешься куда-то, так размеренно и бесцельно, как движется толкаемая течением медуза, мне кажется, что ничего не меняется. Но ты останавливаешься напротив.


У меня нет слов, чтобы передать, насколько я сейчас желаю вырыть тебе могилу. Ты не первый раз наступаешь на те же грабли и все равно продолжаешь. Мазохист ли ты? Нет, пожалуй. Даже для тебя те игры, на которые ты напрашиваешься, а потом плачешься, слишком жестоки. Но ты от них просто тащишься.
Наруто, прося что-то изменить, надо определяться, а не рвать мне барабанные перепонки своими криками и царапать спину. Ты слишком многого обо мне не знаешь, но тебя самого прочитать куда проще. Твое простодушие дает мне знать, за какие ниточки дергать, чтобы тебя била дрожь, ведь ты так этого хочешь! У тебя же просто глаза на лоб лезут от предвкушения! Все, что ты просишь от меня на самом деле, куда проще. На уровне животного инстинкта.
Меня посещала иллюзия, что ты отступишь, испугаешься, но, кажется, все это вызвало у тебя привыкание. То, как я прижимаю тебя к стене, как вытряхиваю из одежды, и то, как набираю кулак пшенично-желтых волос и тяну на себя. Ты хочешь поиграть вот так? Хорошо, потому что сейчас мне очень хочется, чтобы ты замолчал.
Ты краснеешь, как нашкодивший мальчишка, потому что стыдишься даже собственных мыслей, и смотришь на меня снизу вверх. Между нами совсем другое расстояние, ведь ты всем своим издерганным видом просил сделать его в разы короче, а теперь, когда я оказываюсь так близко, что тебя всего парализует, начинаешь слабо сопротивляться.
Узумаки, ты так любишь поиграть!

Ты становишься патокой в моих руках – некогда приторно улыбавшейся и пытавшейся втереть мне в десны свои убеждения. Мне они не нужны.
У тебя такая красивая шея, примагничивающая взгляд ключица, где остался красный след… Честно говоря, лучше бы я тебя сейчас нарисовал, чем поимел. Мне не нужна исполосованная нестрижеными ногтями спина. Но, видимо, ты безнадежно подсел на эту иглу и не собираешься соскочить. Ты предпочтешь скакать на мне, делая вид, что тебе очень стыдно. Будешь смущенно краснеть, вскрикивать и прятать от меня свои голубые глаза. Бесстыжие глаза! Тогда мне останется изображать, насколько это возможно, что мне искренне жаль.
Утопить тебя мало в колодце с ядом!

Но мы начали эту игру, и ты снова набрасываешься на меня, наигранно сдаваясь без борьбы. Мне все равно, но я невольно осознаю, что выигрываешь именно ты, получая желаемое. И мне от этого ни жарко, ни холодно. А хорошо, по всей видимости, тебе, раз ты просишь еще и еще. Жадный, ты бьешься подо мной, но ничего не хочешь менять. Ты все больше льнешь ко мне, и я не понимаю, чего ты просишь. Потолок и стены обрушиваются на меня, скачут перед глазами, а ты все просишь от меня чего-то еще, касаясь моих губ своими. И тут между нами огромная бездна, ведь я не испытываю потребности в тех отношениях, которые нужны тебе. Просишь их, как лишний глоток кислорода в безвоздушном пространстве, который я не могу тебе дать, ибо сам пуст.
- Сай… я… - ты еле дышишь. Ты задыхаешься в агонии, но продолжаешь упрашивать. Прожорливый стервятник, готовый выклевать эту любовь или же мои глаза.
- Не пытайся заставить меня любить!
И я не стану умолять его об этом. Мне все равно. Ничего во мне от этого не изменится.


Странно, но потом мне совершенно ничего не хочется. Даже покурить. И зверь, которого я до поры не знал, снова уснул в Сае. Умолк и больше не бушует, хватая меня за горло и таская за волосы. Видимо, дальше, чем есть, мы никуда не сдвинемся с этой мертвой точки.
Я буду смотреть в потолок. Ты будешь листать страницы каких-то книг.
Я буду будить в тебе зверя. Ты будешь терзать мою душу своим безразличием.
Вряд ли мне удастся тебя когда-нибудь понять.