Чужие люди. Главы 1

Глава первая.

От капитана АНБУ Конохи тепло и вкусно пахнет молодой омегой. Кисаме чуть поводит носом, втягивая воздух, задерживает его, смакуя оттенки запаха, запоминая.
Это нехитрое действо не укрывается от внимательных темных глаз, но выражения лица не разглядеть – все скрыто под курносой белой маской в алых завитках.
– Хошигаке Кисаме.
– Учиха Итачи.
Они пожимают друг другу руки, обе ладони будто вырезаны по одному лекалу – сильные мозолистые пальцы, литые запястья, только у коноховца меньше и другого цвета, но хватка такая же цепкая.
Интересно.
Это их первая встреча в длинной цепочке случайностей.
Совместная миссия в Стране Рисовых Полей: маленькая гражданская война в маленьком государстве, что может быть проще? Для Кисаме уж точно ничего.
– Я слышал, вы специалист по подобного рода ситуациям.
– Четыре гражданских в Тумане и немного зарубежного опыта, – кратко отвечает Кисаме, не вдаваясь в подробности.
Маска кивает, выдерживает паузу не то из вежливости, не то задумавшись о чем-то.
– Страна Гор восемнадцать месяцев назад, не ваша работа? – вдруг спрашивает АНБУ своим низким, глуховатым голосом.
Кисаме хмыкает, оба знают, что он не ответит на вопрос, даже если захочет – миссиям подобного рода всегда присваивают высший уровень секретности и ранг «S» для полного набора. Но маске и не нужен ответ, он все понимает без слов.
– Я думаю, мы сработаемся.
А Кисаме думает, что редкая омега может сделать карьеру в АНБУ, что нужно обладать стальными нервами, нечеловеческой выдержкой и настоящим талантом.
– Да, сработаемся.
И действительно: АНБУ оказывается гением стратегии и тактики, он безошибочен и смертоносен. А его парни, все как на подбор – молчаливые и исполнительные, работать с ними одно удовольствие. Вспыхнувшую было войну они гасят в два счета и напоследок вновь жмут друг другу руки.
Кисаме провожает маску долгим взглядом и ловит себя на том, что не отказался бы сразиться с этим Учихой один на один.

***
Следующие полгода Кисаме знатно мотает по континенту: месяц в Ветре, еще три – в Земле, а потом снова Суна и под занавес – Трава и Камень.
Миссии, миссии, миссии, одна за другой, без передышки. Он даже не успевает потратить полученные деньги, просто складывает их в коробку из-под обуви, и к зиме там успевает образоваться приличная горка из пачек новехоньких бумажек, перетянутых синими банковскими резинками.
Каждый раз, глядя на них, Кисаме обещает себе, что вот-вот, буквально завтра пойдет и напьется как последняя свинья, будет сорить деньгами, снимать самых дорогих баб, пить самое дорогое пойло, но… Просто падает в постель и засыпает мертвым сном. А когда просыпается, идет в магазин на соседней улице, набирает полный рюкзак всякой фигни, ест так, что брюхо начинает трещать и грозиться лопнуть, а потом вновь падает на незаправленную кровать. И так почти неделю – только еда и сон. И чувство безопасности, осознание, что ты дома, а не в гребаной жопе мира, где каждую ночь тебе могут под шумок перерезать глотку.
И никаких баб. И никакой выпивки. А потом Ао попадает в мясорубку, а дальше как по накатанной – койка в госпитале и срочная замена на все миссии. Так у Кисаме случается внеплановая поездка в Коноху. Он, отчего-то, уже знает, кого увидит в воротах ранним-ранним утром.
– Учиха Итачи, – говорит маска, церемонно кланяясь. – Сопровождающий.
– Давно не виделись.
– Пройдите процедуру регистрации, – игнорируя фамильярность, отдает распоряжения Учиха и кивает вбок, на стол, за которым дремлет лохматый чунин.
Кисаме протягивает ему свиток, подтверждающий дипломатические полномочия, и невольно отмечает, что для коноховца парень уж больно клыкаст. Пара минут уходит на то, чтобы установить подлинность печатей, затем – формальный личный досмотр, и Кисаме, наконец, пересекает границу.
– Добро пожаловать, – со скучающим видом выдает дежурную фразу клыкастый и возвращается на свое место.
Кисаме хмыкает, оглядывает окутанные розоватой дымкой рассвета улочки и едва заметно качает головой. Вот уж действительно – жизнь полна сюрпризов: он никогда не думал, что может оказаться в Конохе вот так запросто, с пустяковой миссией ранга «В», да еще и без тайного приказа перегрызть глотки всем старым пердунам из местного совета старейшин.
А времена и вправду изменились.
Учиха дает ему ровно полминуты, чтобы оглядеться и собраться с мыслями, а затем увлекает за собой по мощеным улицам и переулкам. Кисаме украдкой осматривается, рисует в голове маршрут, запоминает важные объекты вроде госпиталя, Академии, общежитий. Конечно, в Тумане есть карты всех селений, сеть шпионов исправно отрабатывает свой рис, но одно дело видеть рисунок на бумаге и совсем другое – пройтись по местности на своих двоих.
Кисаме не строит иллюзий, он слишком опытен для этого. Сегодня мир, завтра – война, а они – всего лишь живое оружие.
– В десять встреча с Хокаге, в одиннадцать будут ждать в Академии, после обеда экскурсия на полигоны, – говорит Учиха, шагая впереди. – Полагаю, вы устали с дороги и хотели бы отдохнуть.
Кисаме равнодушно пожимает плечами: всего-то две суток в пути, считай что прогулялся.
Они останавливаются у небольшого двухэтажного здания с аккуратным садом и красной черепицей, в чужих руках мелодично звякает связка ключей, дом встречает их запахом чистоты и разогретого на солнце дерева.
Разувшись, Учиха проводит небольшую экскурсию:
– Кухня, две спальни, гостиная, ванная, туалет, терраса. И вот, свиток вызова, если что-то понадобится, я к вашим услугам.
Кисаме давит похабную усмешку. Слово «услуги» вызывает у него совсем нерабочие ассоциации. Наверное, сказывается длительное воздержание и нахождение с омегой в закрытом помещении.
От последнего рот наполняется слюной, поэтому вполне нейтральный вопрос звучит с изрядной долей похоти и жажды:
– А шлюх у вас тут нет?
Если Учиха и удивлен такой откровенностью, то не подает виду.
– На территории Конохи кварталы красных фонарей под запретом, но вы можете снять напряжение в банях или массажном салоне. Также вас с радостью примут чайные домики в восточном районе.
Все как всегда – в Тумане та же картина.
– Спасибо, – с чувством говорит Кисаме.
– Я зайду за вами без четверти десять.
Кисаме угукает и закрывает дверь, прижимается к ней лбом.
Почти минуту он размышляет о том, чтобы сходить в баню или чайную, но лень берет верх – он набирает полную ванну холодной воды и погружается в нее с головой. Самое время немного вздремнуть.
Но «немного» не получается – его будит громкий стук в дверь.
Дернувшись от неожиданности и стукнувшись локтем о бортик ванны, Кисаме поднимается из воды. Жабры с неаппетитным звуком закрываются, мир перед глазами на секунду теряет четкость – это перестраиваются дыхание и кровообращение.
Замотав бедра полотенцем, Кисаме спускается вниз, возится с незнакомым замком.
На пороге Учиха. Уже без маски и в джонинской форме, только вместо водолазки – футболка с широким воротом.
Кисаме чудится, что чужой взгляд скользит по его груди и животу с подобием интереса.
– Время.
Кисаме хмурится, смотрит на небо: действительно, почти десять.
– Мне нужно одеться.
– Я подожду.
Учиха проходит в прихожую, разувается, как и в прошлый раз, садится на диван и углубляется в созерцание напольной вазы, из которой торчит пучок сухой травы и какие-то ветки.
Кисаме залипает на пару секунд, потом встряхивается, роняя на пол крупные капли с волос, и идет наверх.
Кожа после длительного пребывания под водой неприятно чувствительная и идет мурашками от прикосновения ткани, волосы унылой мокрой паклей повисли с двух сторон от лица. Ну что за хрень? И не расчешешь же, пока не высохнут. Да ну и фиг с ним.
Кисаме повязывает протектор, еще раз трет голову полотенцем и спускается вниз. Учиха все так же медитирует на вазу с мусором.
– Я готов.
В чужих глазах не прочесть ничего, но Кисаме отчего-то кажется, что там мелькает проблеск веселья. Беззлобного, спокойного, как и весь Учиха.
Чертов замок опять заедает, и Кисаме возится секунд десять, балансируя между раздражением и нежеланием портить казенное имущество, выломав резким движением всю дверь.
Стоящий за спиной Учиха терпелив, его дыхание почти бесшумно, но запах чувствуется так отчетливо, будто он живет в этом доме и все кругом пропиталось им.
Кисаме невольно отмечает, что запах иной, не такой, как в прошлый раз. Не такой сладкий и броский, но более глубокий. И все такой же приятный.
– Давайте я, здесь заедает иногда.
Поверх пальцев Кисаме ложится чужая ладонь. От этого прикосновения позвоночник прошивает короткая молния, становится сложнее дышать.
Он отступает, Учиха берется за ручку двери, кладет пальцы на язычок задвижки. Шея белеет в широком вороте, перечеркнутая тонкой линией стальной цепочки.
– Смотрите, достаточно лишь потянуть на себя и чуть сдвинуть вправо… вот так.
Замок щелкает, Кисаме вздрагивает.
– Да… понятно.
На встречу с Хокаге он, разумеется, опаздывает, но этого никто не замечает, в кабинете полно народу: здесь делегации со всех стран, что будут проводить весной экзамен на чунина.
– … и вот именно поэтому мы должны уделить больше внимания совместным действиям, кооперации и интеграции, – вдохновенно вещает старик, размахивая незажженной трубкой.
Все собравшиеся одобрительно кивают, аплодируют. Кисаме, заставший лишь последнюю фразу, присоединяется к остальным: он давно понял, что во всех речах, где встречаются длинные умные слова, нет ни грамма полезной информации.
– А теперь проследуем в Академию, – громко, перебивая поднявшийся гул, говорит улыбчивый смуглый мужчина с хвостиком на макушке и планшетом в руках. – Давайте за мной.
Кисаме едва может подавить желание заржать: достаточно лишь услышать это мягкое, обточенной сотней повторений «давайте за мной», чтобы понять, что учитель – не профессия, а диагноз.
В Академию они ползут длинной, нестройной сороконожкой, все обсуждают друг с другом детали предстоящего экзамена, и Кисаме чувствует себя здесь совершенно лишним. В очередной раз кляня Ао и его переломанную в двух местах ногу, он крутит головой, стараясь высмотреть в толпе знакомое лицо.
Баки!
Как-то лет пять назад они неплохо порезвились во время приграничной стычке, у Кисаме до сих пор остались памятные сувениры – два белесых шрама на бедре. У Баки, судя по тому, что он взял привычку закрывать половину лица, сувениров осталось в разы больше.
Они кивают друг другу, как старые знакомые.
– Я думал, от Тумана, как всегда, будет Ао.
– Я тоже.
Баки правильно понимает лаконичность ответа и не задает лишних вопросов: говорить о ранениях, тем более шиноби другой деревни – негласное табу.
– А это надолго затянется? – Кисаме кивает на вывеску Академии, виднеющуюся вдали.
– Ну как тебе сказать, в этом году генинов больше обычного, придется одобрить маршрут, глянуть на предварительное формирование команд, оценить общий уровень, – перечисляет Баки, загибая узловатые смуглые пальцы, а потом кивает на учителя с хвостиком. – Но Умино – мужик толковый, не смотри, что восторженный, когда доходит до дела – жесткий спец.
Кисаме кивает: он родился в селении, где предыдущий Каге был метр в прыжке и выглядел, как первогодка Академии, поэтому доподлинно знает, что внешность – та еще наебка.
Совещание в Академии и вправду затягивается почти до часу дня, но ощущения бессмысленности и скуки нет и в помине; Умино, как и говорил Баки, действительно знает свое дело.
Наконец, когда они выползают из аудитории, Кисаме чувствует себя уставшим и выжатым, будто все это время топтал полигон, а не протирал задницу, сидя на стуле. Кстати, о полигонах, Учиха же что-то говорил про «после обеда»?..
– А что дальше? Полигоны? – спрашивает Кисаме, найдя Баки.
Тот кивает, не отрывая взгляда от блокнота с пометками, и бурчит что-то про сопровождающего. Кисаме вспоминает о свитке, шарит в карманах.
Учиха появляется буквально через минуту.
– Проблемы?
Кисаме борется с желанием заржать, обычно за этим вопросом следует отменный пьяный мордобой, но Учиха, кажется, едва ли понимает соль ситуации.
– Где здесь у вас можно пожрать?
А вот теперь теплее – по чужому лицу проходит смутная рябь: ну еще бы, капитан АНБУ и на побегушках, будто генин. Однако выдержка и вправду стальная.
– Какое меню вас интересует?
Кисаме думает о горячем рамене с говядиной и яйцом, но отчего-то говорит:
– На ваш выбор.
Учиха бесстрастно кивает и вновь устремляется по хитросплетению местных улиц, останавливается у небольшого ресторанчика с яркой вывеской.
– Данго?
Учиха явно ему мстит.
– Да, мой выбор – данго.
Кисаме чешет в затылке и ныряет вслед за Учихой внутрь. Здесь достаточно многолюдно в обеденный перерыв, но им удается найти свободный столик в самом углу, возле ажурной ширмы, отгораживающей их от основного зала. Кисаме думает, что хотя бы с местом ему повезло.
Ровно до тех пор, пока Учиха не садится напротив, и весь маленькой закуток не наполняется его запахом.
Во рту вдруг разом становится полно слюны, а желудок подводит от голода. Кисаме понимает, что ему, в общем-то, уже плевать, что есть.
Отстояв небольшую очередь, Кисаме набирает себе дюжину несладких пирожков с загадочной начинкой и уважительно косится на два тарелки, которые уже несет к столу Учиха.
Они едят быстро и сосредоточенно – шиноби иначе не умеют, над столом повисает тишина, нарушаемая лишь стуком приборов. Учиха, как ни странно, расправляется со своей монструозной порцией даже быстрее Кисаме, чинно наливает себе чаю и складывает руки на столе.
– В два тридцать вас ждет экскурсия по полигонам. Вы отсмотрите двенадцать южных площадок и четырнадцать северных, затем перейдете реку и…
– А это обязательно?
– Что?
– Ну, смотреть эти площадки. Полигоны как полигоны: земля, деревья, мишени по кустам, что я там не видел? Или у вас в Конохе все как-то иначе?
Учиха несколько раз моргает, катает меж ладоней чашку.
– Вашей задачей будет занять наиболее выгодные полигоны, максимально отгороженные от других естественным рельефом местности, чтобы команда при прохождении испытания имела больше шансов на эффект внезапности.
Кисаме борется с острым желанием закатить глаза.
– Да, в пору моей юности все было гораздо проще, – говорит он и съедает последний пирожок.
Впервые за весь разговор в лице Учихи мелькает что-то, похожее на одобрение. Кисаме вдруг задумывается о том, сколько ему лет. Судя по внешности – немного за двадцать, но кто знает, сколько на самом деле?..
– Вы ведь капитан АНБУ, не слишком ли высокого полета птица для сопровождающего? – задает Кисаме вопрос, мучавший его с самого начала.
– Ну так и вы далеко не штабной работник.
– Справедливо.
Оставшееся время они пьют чай, Кисаме наслаждается ощущением полного желудка и тем, что до бессмысленной беготни по полигонам еще почти сорок минут, Учиха идет за добавкой и приносит с полдюжины данго на палочках.
Вопрос о том, почему сухопарый Учиха жрет как конь и, судя по тому, как косится время от времени в сторону витрины с едой, не насыщается, так и остается невысказанным.
– Пора.
Полигоны в Конохе, как и почти везде, находятся за стеной, Кисаме опять приходится показывать свиток, только в этот раз не клыкастому, а меланхоличному мужичку с гладкими, будто кошачья шерсть, волосами, закрывающими один глаз. Хошигаке слишком часто видел такие прически, поэтому может сказать с полной уверенностью – глаза под волосами нет.
Наконец, они покидают территорию селения: трава под подошвами сандалий мягко пружинит, от реки приятно тянет свежестью и влагой. Жабры зудят от острого желания окунуться.
– Не советую, река горная, раньше июня не прогревается.
Кисаме смотрит на Учиху с удивлением и недоверием: он много слышал о шарингане и раза три сталкивался с ним в бою, но чтобы читать мысли?..
– Мы пришли.
И вправду, возле учителя с хвостиком уже кучкуется пестрая толпа с разными протекторами. Когда Кисаме оборачивается, Учихи уж и след простыл, и только тонкая нота запаха выдает, что он вообще был здесь.
Кисаме с тоской оглядывает первый полигон и понимает, что раньше вечера это не кончится.
***
В этот раз свиток срабатывает медленнее. Учиха появляется минуты через три: на нем темные бриджи из эластичной ткани и все та же свободная футболка с широким воротом.
Судя по каплям пота на высоком бледном лбу и волосам, выбившимся из хвоста, Кисаме выдернул его с тренировки.
– Это называется злоупотребление гостеприимством, – чеканит каждое слово Учиха.
Кисаме пожимает плечами и разводит руки в сторону, чувствуя под пальцами приятную прохладу травы. Лежать вот так, на спине, на прогретой за день земле, и смотреть в закатное, рыжее с одной стороны и уже чернильно-синее с другой небо хорошо, не хочется даже ввязываться в бессмысленную перепалку – слишком устал за день беготни и споров.
– У вас тут ясное небо, мало облаков, много звезд, – говорит Хошигаке. – На островах все не так.
Учиха, кажется, хочет что-то сказать, но так и не произносит ни звука, лишь задирает голову, а потом, по примеру Кисаме, опускается на траву.
– Не думал об этом раньше.
– Зато на островах закат не то, что на материке. Когда солнце садится, океан кажется полным крови. Красиво.
Учиха смотрит на него своими странными глазами, похожими на два кусочка матового стекла, Кисаме глядит в ответ. Наверное, и вправду есть в этих их додзюцу что-то такое, отчего развязывается язык, потому что океан, полный крови – одно из самых ярких воспоминаний его детства.
Он вырос в первую гражданскую, не удивительно, что все оттенки красного для него теперь навсегда только кровь, боль и мясо.
Зрительный контакт разрывается, Учиха стягивает с волос шнурок, ложится на спину, ткань футболки четче обрисовывает линии силуэта.
Щелчок.
Ну да, конечно, все встает на свои места.
Изменившийся запах. Аппетит. Пустяковая для шиноби его ранга и опыта миссия внутри селения.
– Какая жалость, – с искренней досадой в голосе говорит Кисаме, приподнимаясь на локте. – А я уж было счастья попытать хотел.
Учиха кладет ладонь на живот и то, что прежде было скрыто форменным жилетом, теперь виднеется отчетливо. Кисаме не очень хорошо разбирается в нюансах, но понимает, что срок уже немаленький.
– Вот как, – впервые с момента их встречи на тонких губах появляется улыбка. Запах словно становится сильнее, и Кисаме борется с желанием не то отодвинуться совсем, не то придвинуться вплотную.
– Я не почувствовал на вас метки, – говорит Кисаме, словно извиняясь.
– Ее нет.
– О.
Без метки? АНБУ капитан-омега на сносях, да еще и одиночка? Смело.
– Возраст, – говорит Учиха спокойно, будто разговор идет о погоде. – Мне двадцать семь, полжизни на супрессантах и стимуляторах. Второго шанса не будет.
Кисаме мало что смыслит в этой репродуктивной фигне, но полагает, что такому парню, как Учиха, виднее, поэтому кивает. Однако мысли бегут дальше, цепляясь одна за другую. Двадцать семь? Старше, чем выглядит, с омегами всегда так… Да и сам Кисаме – скоро сорок, а кожа на лице и теле, не считая шрамов, гладкая, будто у ребенка. Но это маленький привет от генетических модификаций, поэтому, наверное, не в счет.
Так они и лежат, пока оранжевое марево заката на западе окончательно не тает в подступающей синеве, смотрят на небо, молчат. Кисаме нравится это ни к чему не обязывающее соседство. Нравится запах, теперь, когда он знает, что эта омега точно не для него, на душе и в штанах становится спокойнее, так что можно просто наслаждаться мягким, глубоким запахом.
Кисаме любопытно, как получилось, что наследник военного клана и дожил почти до тридцатника безо всяких обязательств, даже без метки.
– На завтра есть какие-нибудь мероприятия?
– В девять собрание по коррекции маршрута групп, затем краткая планерка по размещению. К полудню действительность ваших дипломатических свитков аннулируется.
Кисаме понимает намек: как только истечет срок договора, его пребывание на территории чужого скрытого селения станет незаконным, а загреметь в застенки знаменитого Отдела Дознания и оказаться один на один с тем хером в бандане желания нет никакого.
– Ясно. Кстати, а тот мужик со шрамами, ну, в бандане который, еще живой? Помнится, я столкнулся с ним разок лет десять назад… Хорошая случилась битва.
– Морино Ибики еще нас всех переживет, – со странной мягкостью в голосе говорит Учиха.
Кисаме представляет, как хер в бандане нагибает Учиху, и внутри становится странно неприятно. Появляются мысли, что такая омега могла бы без труда найти кого получше.
Учиха поворачивается набок, они лежат на расстоянии вытянутой руки, запах становится невыносимо острым, и тело реагирует до боли предсказуемо: в паху теплеет, вдоль позвоночника ползут ледяные мурашки.
То, что у него стоит, Учиха, разумеется, понимает, даже Кисаме начинает ощущать собственный резковатый запах. Запах альфы, такой неуместный сейчас.
Но Учиха неожиданно протягивает руку вперед, и его уверенная ладонь скользит по груди Кисаме.
Что он делает?
Кисаме слышал, что некоторые омеги в период беременности начинают вести себя странно, но Учиха явно не из таких. Они знакомы всего ничего, и все же этого достаточно, чтобы понять: засранец едва ли позволит себе потерять голову из-за гормонов.
Так что же это? Провокация? Изощренная многоходовка?
В висках и паху пульсирует синхронно, и везде – до боли.
Чужие пальцы задирают футболку, скользят по животу. Кисаме вдруг вспоминается тот оценивающий взгляд, которым Учиха встретил его на пороге еще днем.
А может… Может, все действительно проще?
Кисаме вдруг остро чувствует, какие у него крепкие руки и острые зубы, ощущение силы затапливает с головой, подстегивает, опьяняет. И он перекатывается по темной траве, нависает над спокойно лежащим Учихой.
Взгляды сталкиваются, предостерегающе полыхают алые запятые… а в следующую секунду их губы встречаются.
Поцелуй получается неглубоким, чуть влажным и очень мягким. Он совсем, совсем не похож на то, к чему привык Кисаме. И, судя по лицу Учихи, это удивление взаимно.
Кисаме опирается на локти и колени, ему до сладкой дрожи в животе хочется лечь, придавить собою теплое тело, ощутить кожей кожу, плотью плоть, но Кисаме не решается, все же разница в весе приличная.
Учиха запрокидывает голову, его лицо выделяется фарфоровой белизной в облаке разметавшихся темных волос. Красивый.
Даже если бы не омега – все равно красивый, это Кисаме заметил сразу, как увидел его без маски.
– Что ты делаешь? – шепчет Кисаме, утыкаясь носом в чужую шею, пьет запах. Кожа не прохладная, вопреки ожиданиям – теплая, под ней отчетливо бьется нить пульса. Кисаме ловит ее губами, чуть прижимает, покусывает едва-едва, но знает, что завтра все равно останется неяркий след.
Кисаме уйдет, а Учиха посмотрит в зеркало и вспомнит, закроет широким воротом футболки, волосами, но все равно будет знать.
Что за глупости… И откуда в нем столько сентиментальности?
Оттуда же, наверное, откуда у холодного Учихи столько жара в этом странном, почти болезненном порыве, когда он тянется за новым поцелуем, когда открывает рот, позволяя почувствовать свой вкус. Кисаме старается быть осторожным, но все предсказуемо – Учиха режется о его зубы, поцелуй окрашивается медью и солью.
Кисаме хочет отстраниться, но сильные руки, обхватившие поперек шеи, не дают – прижимают крепко, почти до боли.
Кисаме больше не может терпеть – ложится грудью на грудь, осторожно прижимается торсом к выпуклому, твердому животу. Учиха замирает. Выдыхает. А затем неуловимо перетекает из одного положения в другое, и вот уже сильные ноги стальным капканом смыкаются на пояснице Кисаме.
До боли хорошо – это про то, что творится сейчас.
У Учихи стоит. От этого все внутри вздрагивает, хочется большего, намного большего.
Он был с омегами не раз, не два, но чтобы так… Кисаме нащупывает резинку чужих бридж, стягивает вниз вместе с бельем и ловит пальцами упругую шелковистую плоть. Чужой член горячий, нежный, тычется в ладонь уже потекшей головкой.
Учиха тихо выдыхает, когда Кисаме ведет рукой вверх и вниз, обводит большим пальцем, поддевает жестким ногтем крайнюю плоть.
Запах становится нестерпимым, он рвет башню так, что мир перед глазами смазывается. Темная трава, скудный лунный свет, блеск речной ленты невдалеке – все похоже на скопление дробных пятен на изнанке век, все нереально.
Реален только негромкий стон и сладкое, на выдохе «еще».
Кисаме знает, его рука, как и у любого мечника, похожа на наждак, поэтому скользит пальцами ниже, туда, где из горячего отверстия сочится теплая смазка. Ее очень много, Хошигаке борется с желанием поднести руку ко рту и облизнуть, почувствовать вкус.
Вместо этого он обхватывает скользкой ладонью чужой член, дрочит жестко, как любит сам. Как любит и Учиха, судя по запрокинутому лицу.
Собственный член упирается в жесткий шов ширинки, но о том, чтобы отвлечься, подрочить себе, Кисаме даже не думает. Он весь сейчас сосредоточен на чужом теле – таком разгоряченном, таком упоительно сладком… Кисаме собирает губами соленый пот, лижет шею, ключицы, гладко выбритые подмышки.
Запах оглушает, ослепляет, лишает воли.
Учиха крупно вздрагивает, больно вцепляясь в волосы, кончает. В ладонь бьет теплое, рот наполняется жадной слюной, и Кисаме насухо вылизывает собственные пальцы, собирая с них потеки чужой спермы и смазки.
Но этого мало.
Он разводит Учихе ноги, опускается вниз, лижет влажные, скользкие бедра, подбираясь все ближе к промежности, к сочащемуся отверстию. Кисаме пробует его пальцами, и Учиху выгибает, он почти встает на лопатки, упираясь пяткам в траву.
Между ягодиц Учиха нежный и гладкий, будто изнанка морской раковины, горячий… узкий. Кисаме расстегивает брюки, достает член. Тот уже налился кровью, встал в полную силу, а у основания начал расти плотный узел.
Учиха смотрит на него, не отрываясь, облизывает губы. Все внутри звенит, будто нервы подцепили стальным крючком и с силой дернули. И хочется уже, чтобы этот тонкогубый бледный рот с капельками запекшейся крови…
Учиха и вправду читает мысли.
Он не очень опытный любовник, но старательный: черноволосый затылок движется размеренно, язык скользит по обильной слюне, пальцы обхватывают крепко… Учиха касается узла, лижет его, щекочет языком.
Кисаме выламывает в пояснице, он толкается вглубь.
Как же это…
Учиха выглядит почти растерянным, когда ему в припухшие губы ударяет первая струя, а потом открывает рот и послушно глотает, но давится острым вкусом, потому что спермы много, действительно много, она течет по подбородку, по шее.
Кисаме задирает на Учихе футболку.
Белое льется на округлый живот, стекает вниз, скользит по розоватой, туго натянутой коже. Кисаме трется все еще твердым членом о гладкую плоть, задевает головкой впадину пупка, чуть толкается в него, и от этого извращенного действа оргазм уходит на второй виток.
В себя он приходит, лежа на траве. Рядом сидит Учиха, его живот светлеет в темноте, а на нем жемчужно-белым блестят крупные капли.
Кисаме подбирается, он готов… ко всему.
Но только не к тому, что Учиха размажет кончиками пальцев его сперму, а потом негромко, но так властно, что по загривку пойдет холодок, скажет:
– Оближи.
И Кисаме подчиняется.
Не из-за страха, но из-за глубинного, почти животного знания: Учиха в своем праве, так нужно, так… правильно. Как запах омеги, как запах альфы, как сильный пожирает слабого. Просто природа.
Собственное семя горчит на губах, оно совсем не такое приятное, как у Учихи, в нем нет сладости, присущей омегам. Кисаме подцепляет пальцами подол футболки, тянет вниз, ложится на прохладную траву и увлекает Учиху с собой.
Он зарывается носом в теплую макушку, касается губами округлого затылка, прижимается всем телом, чувствуя живую упругость мышц и тканей.
Хорошо лежать вот так, под чужим небом, с почти чужой, но такой неожиданно близкой омегой в руках, слышать биение сердца, касаться пальцами тугого живота, скользить выше, туда, где на плоской сильной груди теплым, нежным атласом проступили чуть напряженные соски.
– Ты омега в капитанском звании, у тебя нет альфы, но будет ребенок. Ты самый интересный человек из всех, кого я встречал, Учиха Итачи.
– Ты забыл кое-что важное.
– М-м?
– Все, кто отвешивают мне комплименты, начинают со слова «гений».
Кисаме кивает, а потом, стараясь не заржать, отвечает:
– Учту на будущее, хотя пока что из гениального я видел только отсос.
Острый локоть, усиленный чакрой, бьет под дых, Кисаме сгибается пополам и почти минуту борется с острым желанием заблевать все вокруг остатками съеденных в обед пирожков. Наконец, отдышавшись, он разгибается, Учиха стоит недалеко и деловито отряхивается.
– Утром тебя будет сопровождать другой человек, – Учиха не смотрит на Кисаме. – И я был серьезен, когда говорил о прекращении твоих полномочий в полдень.
Кисаме кивает.
Они возвращаются в Коноху молча, Кисаме мельком показывает свиток, и безглазый генин кивает ему, будто знакомому. Учиха провожает его до того самого дома, в котором оставил утром, останавливается на пороге.
Это было бы почти дежавю, если бы ни разница в освещении.
– Я буду на генинском экзамене, – зачем-то говорит Кисаме.
Учиха рассеяно кивает, а потом, словно вспомнив о чем-то, отрицательно качает головой:
– Я вряд ли смогу быть твоим сопровождающим.
Кисаме хочет спросить – почему, но понимает и сам: Учиха будет на последних месяцах, едва ли его заставят бегать с иностранными делегациями. Кисаме представляет себе Учиху с большим животом и припухшими сосками, в груди теплеет и тонкой струйкой возбуждения стекает вниз, к паху.
Наверное, он слишком часто бился головой на миссиях – черепно-мозговые травмы еще никому не добавляли адекватности в постельных предпочтениях.
Кисаме вдруг понимает, что они уже больше минуты стоят так, в дверях, будто подростки, и что, наверное, стоит что-то сказать или сделать… Но Учиха смотрит прямо, насмешливо, даже ласково, будто все понимает и знает наперед.
Это прямое попадание – кожа, жировая прослойка, мышцы, кости… и точно в сердце.
Учиха делает шаг вперед, запускает руку Кисаме в волосы и с силой наклоняет его голову.
Поцелуй крепкий, жесткий, терпкий.
– Я буду ждать, – говорит Учиха своим низким, необычным для людей его сложения, голосом.
Кисаме хочет что-то ответить, но не успевает: Учиха легко пружинит от земли и исчезает из виду. Доносятся легкие шаги по черепице, а затем все стихает.
Той ночью он не может уснуть, лежит в ванной, полной холодной воды, смотрит сквозь ее прозрачную толщу на свежую побелку потолка и думает о странностях и совпадениях. Самехада, выпущенная из запечатывающего свитка, недовольно ощеривается чешуей в линзе водяной тюрьмы.
Кисаме трет лицо сморщенными от воды пальцами и с удивлением понимает, что те все еще хранят ощущение тепла и мягкости чужой кожи.
________________________________________________

К этой главе есть иллюстрации работы солнцеликой Leojerte.
1.http://pixs.ru/showimage/33jpg_2391002_12661532.jpg
2.http://pixs.ru/showimage/b94bd2b08a_6478475_12661539.jpg