Цвет надежды.

ГЛАВА I.
Прошлое никогда не оставляет нас,
Призраки его подстерегают нас по углам.

Япония. Осень 1139 года.

Тишину полночи разрезал истошный вопль.

Бледное, почти детское лицо молодой матери исказилось в гримасе острого страдания, руки сжимали пропитанные кровью и потом простыни. Повитуха что-то громко говорила, но смысл слов более не доходил до разгоряченной головы: женщина тужилась и теряла рассудок от боли, пытаясь подарить миру еще одну жизнь. Наконец комнату наполнило рванное тяжелое дыхание, за которым незамедлительно последовал высокий, громкий звук. Ребенок кричал. Ребенок жил. Мать откинулась на мокрую подушку и тихо заплакала - неожиданно, облегченно. Старуха, принимавшая роды, довольно улыбнулась и объявила: "Девочка, Мэбуки-сама!" Девочка. У нее девочка - здоровая, крепкая. Живой ребенок - не мечта, не иллюзия, ее плоть и кровь.

Женщина тихо всхлипнула, когда толстые мозолистые руки повитухи дали ей ребенка. В глазах блеснуло легкое смущение - Мэбуки смотрела в маленькое розовое личико, видя в больших зеленых глазах собственное отражение. По лицу катились слезы, и она сама не знала, отчего плачет: то ли от того, что все закончилось, то ли от теплоты, что излучала маленькая горячая жизнь - продолжение ее собственной.

Неожиданно крошечные розовые пальчики ухватились за светлые пряди, прилипшие к лицу измученной матери.

Та вздрогнула. Слезы потекли с новой силой. Усталая улыбка появилась на бледных губах.

- Сакура, - тихо прошептала она, целуя дочку в лоб. - Моя маленькая Сакура.

А затем ее забрали. Молодая женщина лежала в глубоком забытие, наблюдая, как повитуха осторожно берет девочку в руки и куда-то уносит. Тяжелые веки опустились, и Мэбуки уснула, так и не заметив темного неисходного горя, кружившего по комнате.

Как бы там ни было, ребенок родился слепым.



Здесь его называют поместьем Харуно. И хотя отпрыски клана, в котором росло бедное дитя, считались потомками Императора, славились среди народа, были уважаемы другими семьями и имели влияние при дворе, им пришлось заплатить высокую цену за столь долгие годы блаженства. Бесконечная сила была утеряна после пришествия к власти нового господина, который подарил любовь другим, более проворным людям. Проигравшим пришлось отступить, дабы когда-нибудь начать новую тонкую игру за власть. Время текло неустанно, оставляя легкую горечь, точно ванильная паста. Истлевали имена, вместе с бренными оболочками. Все забывалось. Рождалось новое, прекрасное. Клан Харуно, чье величие некогда гремело на всю Японию, был утерян для общества: о нем больше не вспоминали. В жилах немногочисленных отпрысков продолжали течь священные капли Императорской крови, однако этот факт было не принято выставлять на показ - можно запросто лишиться головы. И все же эти скромные, отделенные от мира внешнего мысли грели душу изгнанных из высшего общества людей - они верили. Правильно, вот и все, что у них осталось: вера. Ведь жизнь в далеком тихом поместье не отличалась праздненством и разнообразием - дни сливались воедино, и время, казалось, останавливалось. На первый взгляд дом выглядел заброшенным, мертвым: трухлявые стены, явно требовавшие ремонта, мутные запотевшие окна, черепичная крыша, сад, неухоженный и заросший сорняками.

Верно, жизни здесь почти и не было. Серость будней осветляли лишь кроткая вдова Мэбуки, ее брат Данзо, человек суровый, обладающий непоколебимой волей, да юная, на первый взгляд еще совсем дитя, Сакура - слепая девочка, обреченная на жизнь во тьме с самого своего рождения. Было еще и пару слуг, передвигавшихся по дому тихо, бесшумно, боязливо. Порой казалось, что в поместье пахло смертью, которая ушла не так далеко, ведь единственным наследником оказалась никто иная, как слепая беспомощная девчонка. Такому раскладу были разочарованы почти все домочадцы, в особенности - дядя. Сакура обладала острым умом, смекалкой, играла на музыкальных инструментах, обучалась искусству каллиграфии и, в общем-то, была достаточно одаренным ребенком. Ее главным минусом являлось то, что она родилась не мальчишкой. Это и разочаровывало, ибо, что может сделать женщина, к тому же слепая? Как бы там ни было, Мэбуки лелеяла девочку, видя в ней не просто дитя, а хрупкий дикий цветок, требующий особой заботы. Она никогда не говорила о ее болезни; разве что сама с собой, тихо рыдая в полузабытье, думая о том, как могла бы сложиться ее жизнь. Было слишком много страданий для одной слабой женщины. Судьба, видимо, находясь не в самом лучшем расположении духа, ударила Мэбуки так, что встать на ноги для нее оказалось непосильной ношей. Первым испытанием стала для нее смерть мужа. Она никогда не любила Кизаши. Он был добрым, спокойным, рассудительным человеком, однако ее сердце так и не зажглось в ответ на его чувства. Да и не было у нее времени для того, чтобы проникнуться к нему любовью: они прожил вместе всего-то год, а затем его сгубила болезнь. Несколько недель он валялся в бреду, шепча сухими губами имя жены, а затем потух, неприметно и быстро. В те дни Мэбуки пролила много слез, и плакала она скорее не по бедному своему мужу, а по собственной судьбе. Кто она без сильного мужчины? Когда же выявилась беременность, и вовсе настал кошмар. Это было не просто отчаяние: каждая ночь казалась маленькой смертью, страхом за будущее. Лишь обещание старшего брата, Данзо, позаботиться о ней, утихомирило бушующий ураган. Но Мэбуки продолжала страдать. Теперь уже не за себя, а за ребенка, которому так и не удастся взглянуть на отца. Вторым ударом, окончательно убившим в кроткой девочке веру в лучшее, оказалась болезнь дочери.

Поначалу этого никто не замечал: ребенок смотрел тем мутным и неосознанным взглядом, каким смотрят все дети до определенного возраста. Но мать, чуткая, переживающая, не могла отделаться от ощущения беспокойства, подозревая, что опасность где-то совсем близко - еще чуть-чуть и покажется. Она показалась. Сакура росла, развивалась, окруженная теплотой и заботой; даже суровый дядька проникся к ней симпатией и, как и все остальные, начал замечать, что племянница как-то странно ощупывает предметы и совсем не глядит на них; не оборачивается к свету; не зажмуривается, глядя на яркое летнее солнце; не пугается темноты. Страшные домыслы посещали всех, включая и сонных слуг, но Мэбуки - ведомая инстинктом Мэбуки - сдалась первой, огласив страшную догадку и разрыдавшись во весь голос. Данзо твердил, что все ей только мерещится, что она слишком озабочена дочерью, вот и забивает голову глупыми мыслями. Однако лекарь был приглашен в дом уже спустя несколько дней. Мать плакала, билась в истерике, зная, что с ее девочкой. Зная давно. Опасения подтвердились. Приговор был страшен. Лекарь смотрел сочувственным взглядом, говоря, что на все воля Богов; прописал какие-то травяные настои и удалился. Мэбуки неожиданно стихла, взяла дочь на руки и зашептала что-то в тихом бреду. Несколько дней были проведены в безотрадном ступоре и молчании - мать наблюдала за дочерью не верящим взглядом, отказываясь признавать очевидное. Данзо был разочаровал, однако не столь глубоко. Более его интересовали мысли о необходимости наследника, а если же такового не окажется, то выгодной кандидатуры для племянницы. Но кто захочет покупать бракованный товар? Это сознавали все, в том числе и Мэбуки. Какая ирония: болезнь грозилась сгубить жизнь не только маленькой девочке, но и всему клану.

Сакура была необычайно слабым ребенком, отчего Мэбуки пыталась отгородить ее от всего, что могло причинить вред тонкой душевной организации дочери - мир вдруг стал совершенно небезопасным, чужим, огромным. Мать боялась выносить девочку во двор, чувствуя, как в груди жалким намокшим воробушком трепыхается беспокойство. И мысли о прогулке тут же отпадали - надолго. Навсегда. Шло время. Три с половиной года Сакура не чувствовала под ногами земли, не дышала свежим утренним воздухом, не слышала радостного щебетания птиц - вся она сделалась замкнутой, бледной, ранимой, боящейся той опасной неизвестности, что находилась за стенами дома. Вмешался Данзо, не видевший смысла в столь чрезмерной заботе. Упрекнув сестру, он вывел племянницу в свет. Мать бежала рядом, требуя отдать ей девочку и рыдая во всю мощь. Очередное предупреждение со стороны брата заставило ее стихнуть и просто семенить рядом, внимательно наблюдая за реакцией дочери.

Поначалу Сакура, привыкшая к сухому домашнему воздуху, растерялась и не могла дышать, боясь, что мягкая, теплая атмосфера природы отравлена: вдох - и неминуемая смерть. Ребенок крепко сжимал руку дяди, не решаясь сделать первый шаг. Одно слово: весна, и берег реки покрыт буйным зеленым ковром, как и ранней осенью, летом... Разве что солнце ласкало лицо почти осторожно, робко, да влажность держалась дольше. Озорной ветерок сушил воздух, перекликаясь с травой и кронами... Для Сакуры не было ни прозрачной дали, ни бесконечного голубого небосвода, ни широко раскинутого горизонта. Существовала лишь необъятная тьма, которая странно волновалась вокруг, бурлила, кипела, рокотала, шевелилась и звенела! Болезненно билось маленькое сердце, точно пытаясь прозреть, понять. В доме девочка привыкла двигаться свободно, зная каждую комнату, каждый уголок; здесь же ей представлялась одна лишь пустота, неизведанная и опасная. Ветер, точно издеваясь, играл с волосами, щекотал виски - Сакура не понимала. Мягкие солнечные лучи лениво ползли по детскому лику, обжигая теплом - Сакура не понимала. Деревья шелестели, словно пытаясь открыть миру, древнему, мудрому, некую тайну, известную лишь им, детям природы - Сакура не понимала. Птицы радостно кричали в воздухе, махая крыльями и весело мечась из стороны в сторону - Сакура боялась. Привыкшая к тишине и покою, она вдруг осознала всю тревожность мира: невидимые ласковые волны неслись неудержимо, казалось, они проникали в самое сердце, в самую душу. Так, что становилось больно в груди. Голос природы гипнотизировал; он был ритмичным, как сердцебиение планеты. Ощущение собственной беспомощности захлестнуло девочку с головой, вынуждая испуганно озираться по сторонам.

Они поднимались вверх по склону, чувствуя под ногами спутавшуюся траву, видели, как плывут по небу рыхлые облака, разрезающие синеву белым пухом. Они понимали, Сакура – нет. Всё казалось до боли в груди чужим; природа смеялась над ней, точно она и не её дитя: ошибка, недоразумение, не человек вовсе. Естественно, в свои юные года девочка не понимала, отчего на сердце так тяжело и ужасно. Отчаяние, отпустив на миг, вновь тянуло узловатыми щупальцами. Бороться с ними не было сил, их уже не осталось. И выхода не было – грустные мысли лезли отовсюду, любая попытка сбежать, забыться в спасительном нигде, – тщетна. Думать – становилось плохо, непереносимо; а не думать не выходило, хоть завейся вокруг себя тройным узлом. А звуки всё летели, летели и падали один за другим, всё ещё слишком яркие, пёстрые, до ужаса чужие – темнота издевалась, каждую секунду напоминая ей, Сакуре, чего она лишилась.

Девочка тихо заплакала, зовя мать. Та, не в силах больше терпеть, кинулась к дочери, подхватила ее на руки и, развернувшись к брату, сказала:

- Жестоко, Данзо, по отношению к невинному ребенку поступать так, как ты. Зачем напоминаешь мне и ей об этой муке? Напоминаешь без причины! Посмотри: она боится! Ей чужд этот мир, так пусть она остается со мной. Я смогу ее защитить.

- Я всегда говорил тебе правду, Мэбуки, - терпеливо начал брат, смотря в зеленые глаза сестры. - И сейчас не совру: этой девчушке было бы лучше вовсе не рождаться на свет, так как судьба не благосклонна к таким, как она. Не усугубляй и без того сложное положение: позволь ей развиваться, пока есть шанс. Твоя глупая забота убивает в ней человека. Мы с тобой не вечны, подумай о том, что будет с ней, когда ты уйдешь из этого мира? Она никому не будет нужна - женщина, к тому же слепая. Прекрати вести себя как сумасшедшая: хватит считать ее вдохи, наблюдать за каждым шагом, движение пальцев, головы, ног! Ничего не поменяется от того, что ты, словно дворняжка, будешь брести за ней по пятам. Не хорони дочь раньше времени, иначе я заберу ее у тебя. Я так сказал; так и будет!

Мэбуки была вовсе не глупой женщиной. Как бы не любила она свое дитя, слова брата затекали в мозг, подобно настойчивому ручейку, и, видят Боги, остановить их не было никакой возможности. Пришлось склонить голову. Мать сделалась спокойнее, рассудительнее: позволяла девочке передвигаться по комнатам самостоятельно, и вскоре та прочувствовала дом, заучила его. Постепенно Мэбуки научилась не кидаться сломя голову на любой зов дочери, хотя порой ее сердце замирало от тупой боли, а грудь разрывала уже давно ставшая родной волна - волна отчаяния и страданий.

А Сакура росла, уже не боясь внешнего мира: со временем ей разрешили выходить за пределы дома, где она могла гулять без сопровождения слуг или матери. Первое время тропинки путались в голове, но и их она научилась распределять по особенным категориям: знала, как пройти к бурлящей, веселой от прошедшего дождя реке, высокому холму, гордо возвышавшемуся над деревнями. Она всячески пыталась представить небо, по сравнению с которым глаза - лишь блеклая ткань, отражающая всю радость и свет; солнце - яркое, окутывающее землю теплом; дождь, то и дело отбивающий собственный ритм по деревянным крышам; море, разливающееся далеко-далеко, как говорил Данзо.

Но что есть "далеко"? Настолько сильно оно отличается от "близко"? И можно ли прочувствовать "далеко"? Если да, то каким образом? И как выглядит мама? Нам, зрячим людям, такие вопросы приходят совсем не часто, если вообще приходят. Но Сакура была вынуждена впускать их в голову, чтобы жить - это было необходимо для осознания того, что она еще не совсем сошла с ума от общества темноты; что она все еще способна отстаивать свое, пусть и маленькое, но, безусловно, существование. Особенно болезненным было для девушки то, что она не способна видеть мать, прошедшую этот нелегкий и долгий путь вместе с ней. Иногда Сакуре казалось, что образы почти доходили до ее сознания и ей удавалось поймать лучи света, плавную походку Мэбуки. Но лишь иногда. И только казалось. Силуэты ускользали, стоило только протянуть к ним руки, и юной креолке приходилось вновь погружаться во тьму - чужую, надоевшую. Так и проходили долгие дни, месяцы, годы. Сакура росла, превращаясь из запуганной маленькой девочки в хрупкую молодую девушку, готовящаяся к началу собственного пути. Но все, кто знал ее, осознавали, что начаться ему не суждено. Неужто ей, Сакуре, всю жизнь придется просыпаться в холодном старом доме? Остаться одной, без семьи - с трудом подниматься с постели в старости, понимая, что нет детей, которые смогут помочь, защитить, проводить туда, откуда не возвращаются? Как же так? За что? Кто виноват?

Никто. В этом нет чьей-либо вины, даже тени на злую шутку - все произошло само собой. Она родилась слепой. И точка. Постепенно с этим смирились все: Сакура прекратила лить слезы от горя, только тихо ненавидела свой недуг. Мэбуки и вовсе не закатывала истерик, наоборот - всячески пыталась убедить дочь в том, что та просто "особенная". Она, как и любая мать, видела в дочери идеал женской красоты, казалось, нет никого лучше и милее. Но посторонний взгляд мог с легкостью сказать, что Сакура не считалась красавицей в привычном всем смысле. Не обладала ни яркой, гордой прелестью Учиха Сайо, ни роскошью форм Цунаде-химе; куда там! Чистое миловидное личико, каких много вокруг, невысокий рост и тонкая, по-мальчишески худощавая фигура. В целом - ничего броского, разве что длинные, розовые, подобно закатному небу, волосы. Обычный подросток - несформировавшийся и с ног до головы угловатый, хотя многие девицы в ее возрасте уже красивы... по-женски. но все же в ней, Сакуре, было что-то неуловимое, почти загадочное, заставляющее смутиться. Эта странная беззащитность имела свойство обезоруживать других. Слабость и хрупкость читались во многом: в бледной, прозрачной коже, тонких розовых губах, глазах, несчастных, но с тем же холодных, стеклянных... мертвых.

И не было никого, кто хотел бы обладать ею, как женой. Нельзя сказать, что Сакуре приходилось рассчитывать на блестящую партию – не такое уж семейство Харуно и знатное, чтобы высокородные женихи толпились у дверей поместья. Говоря по правде, не было никаких женихов. В пятнадцать лет многие девушки уже имеют детей, а она, Сакура, даже не обзавелась потенциальным мужем. Не то, чтобы эта мысль расстраивала, нет, она была бы рада остаться в родительском доме навсегда, но все же было обидно за то, что ею пренебрегали, словно бракованным товаром. Дядя никогда не показывал ее свету, и она не могла понять: почему? Возможно, он стыдился слепой племянницы, которая являлась единственным наследником обветшавшего клана, возможно, оберегал. Сакура не знала точного ответа, но подразумевала первое, ибо представить заботливого Данзо было... сложно. Она боялась его. Сила и величие исходили от него на расстоянии, а холодный твердый голос заставлял содрогнуться. Пугало это мерзкое спокойствие, сквозившее буквально во всем: в походке, речах, взгляде. Сакура знала, что Данзо смотрел сдержанно, властно и порою удивлялась: как в одном человеке может быть так много высокомерия, желания править? Шимура был лидером - беспощадным, хладнокровным. Это читалось и в его лице, которое слуги описывали "крайне безобразным". Дело в том, что будучи еще молодым, амбициозным, желающим доказать миру "что-то", Данзо угодил в драку, где ему подпалили лицо в самом прямом смысле - в итоге левая часть лика стала уродлива, отчего он скрывал ее за бинтами. Поначалу это казалось странным, но все привыкли. Да и не было у Данзо близких друзей, за мнение которых он действительно переживал. По крайней мере, так думала Сакура, ибо дом Харуно, последний на холме, отличался от всех других мрачностью, явным не гостеприимством. Некогда прекрасное поместье совсем озябло: деревянные стены начинали прогнивать, коридоры - темные, пропахшие запахом старых книг - гнали от себя. Жизни здесь не было совсем, если не считать парочки слуг, бегающих туда-сюда, словно мыши - тихо и незаметно. Однако Сакура не жаловалась: ей нравилась атмосфера мрака. Но был один странный господин, приезжавший в их дом раз, ну максимум три раза в месяц. По словам матери это была некая достопочтенная особа - Учиха Фугаку. Он был связан с Данзо старой крепкой дружбой. О клане Учиха знали все: славящийся богатством и приближенностью к императорскому двору, он внушал страх, уважение.

Тогда Сакура не знала, что Учиха сыграют в ее жизни не последнюю роль.



То утро ничем не отличалось от бесчисленного множества предыдущих. То есть, не сулило никаких перемен.

Сакура, сидя за котацу*, пила зеленый чай и прислушивалась к звукам, тревожившим слух: в соседней комнате Харука, старая сгорбленная служанка, опять ворчала по поводу своей немощности; Мэбуки сидела наверху и вышивала, напевая под нос тихую мелодию; Данзо перебирал документы и что-то неразборчиво говорил; на кухне готовили Сашими*, ибо, если хорошо принюхаться, можно было уловить запах сырой рыбы. Ничего особенного. Юная креолка поднесла чашку к губах, однако остановилась на полпути, отметив про себя, что идиллию дома нарушили громкое топанье и покачивание повозки. Кто-то приехал. И она даже знала кто. Быстро поднявшись на ноги, девушка позвала молоденькую служанку, велев той убрать чай, а сама осторожно направилась прочь. Ей не хотелось мешать дяде, к которому, собственно, и приехал гость. Поднимаясь по лестнице, Сакура мысленно отметила, что Фугаку, а это был он, встретила Харука, ибо за пятнадцать лет девушка выучила походку старухи.

Амадо* мягко отворились, и на пороге показался статный мужчина. Морщины на его лице напоминали карту. Карту, которая отражает возраст человека. Кожа у него была как будто покрыта сеткой паутины, под черными глазами залегли глубокие тени, делая Фугаку старше на несколько лет. Его одежда не отличалась особой изысканностью и роскошью: приглушенного темно-зеленого цвета кимоно сидело свободно, не сковывая движений. На спине и рукавах вырисовывался символ клана Учиха.

Он с неким пренебрежением и холодом взглянул на старую Харуку, что поприветствовала его низким поклоном, и прошел в гостиную. Скоро появился Данзо: высокий, сутулый, извечно мрачный.

- Фугаку-сан, рад вас видеть. Я ждал вашего приезда. Мэбуки сейчас спустится, - вежливо сказал он, посмотрев многозначительным взглядом прямо на Харуку. Та тут же поспешила известить госпожу о прибытии столь важной персоны. Спустя несколько минут с тихим скрипом раскрылись фусума*. В комнату вошла женщина средних лет, за которой семенила служанка.

- Фугаку-сан, - она склонилась в поклоне. - Добро пожаловать в наш дом.

- Вы выглядите прекрасно, Мэбуки-сан, как и всегда.

- Благодарю. Харука, принеси закуски. Негоже заставлять гостей ждать, - сказала женщина, а затем, вновь взглянув на Учиха, добавила: - Прошу меня извинить, я поднимусь к дочери. Она должна показать мне вчерашнюю работу по каллиграфии.

- Ваша дочь - Сакура? Она слепая, так ведь?

- Да, но это не значит, что она может отлынивать от учебы.

- Должно быть, ей тяжело учиться? - поинтересовался гость.

- Она умная девочка, - Мэбуки вежливо улыбнулась. - К тому же, любит учебу. Нет никаких преград и сложностей. У нее все получается. Данзо-сан, Фугаку-сан, - женщина поклонилась и, развернувшись, поспешила наверх.

А в это время Харука возвращалась в комнату с подносом в руках, на котором стояли чашечки с саке и тарелки с легкой закуской из острых овощей. Стараясь ступать бесшумно, она расставила еду перед мужчинами, поклонилась и поспешила удалиться, но затем тихо замерла у дверей, решив прислушаться к разговору...



- Это Фугаку-сан приехал? - уточнила Сакура, сидя на футоне и ожидая вердикта матери, которая смотрела ее последнюю работу. Иероглифы, написанные на рисовой бумаге, порой съезжали в сторону, вызывая у женщины тяжелый вздох.

- Да, - спустя некоторое время сказала она, а затем прибавила: - Криво. Ты должна стараться еще больше, милая, чтобы работа вышла хорошо, без изъянов.

- Простите, ока-сан*, - Сакура покраснела и опустила голову; длинные волосы тут же закрыли лицо. - Я буду стараться, чтобы не разочаровывать вас впредь. Обещаю.

Мэбуки улыбнулась и, взяв дочь за подбородок, мягко сказала:

- Ты меня не разочаровываешь. Более того - я горжусь тобой, дочка. И очень люблю. Не забывай этого, - взглянув на очередной листок, женщина странно усмехнулась. Темными чернилами растекался по бумаге иероглиф. - Отчуждение? - прочитала она вслух. - С чего бы именно это слово?

- Не знаю, - Сакура пожала плечами. - Просто так: первое, что пришло в голову.

- Что ж, - Мэбуки вздохнула и отложила бумагу в сторону. - Шизуне-сан сказала, что вы разучили новую композицию на сякухати*. Сыграешь мне?

- Конечно, - Сакура поднялась с футона и взяла с резного столика флейту, завернутую в мягкую шелковую ткань. Поднесла к губам, мысленно повторила мелодию и... Раздался стук. Девушка тут же прервалась. Мэбуки лишь махнула рукой и сказала:

- Войдите.

На пороге стояла Харука - нервная и запыхавшаяся.

- В чем дело? - непонимающе поинтересовалась Мэбуки. - Что с тобой такое?

- Мэбуки-сама, у меня есть для вас новости.

- Что такое?

- Фугаку-сама и Данзо-сама, как вам известно, беседуют внизу... Право, я не собиралась подслушивать, но так вышло, что, взяв поднос, я попала в самое...

- О Боги, не томи же! Говори скорее! - взорвалась хозяйка, всплеснув руками.

- Они говорили о вас, - негромко сказала служанка и, наблюдая за непонимающим лицом госпожи, прибавила: - Сакура-сама...

- Обо мне? - юная креолка удивленно вскинула брови, но взгляд ее остался непроницаемым - она даже не смотрела в сторону Харуки; не могла. Фугаку-сан и раньше интересовался ею, но лишь из вежливости к Данзо. И тогда слуги не прибегали такими напуганными и встревоженными, будто случилось нечто по-настоящему ужасное.

- И что же такого они говорили? - пренебрежительно поинтересовалась Мэбуки, продолжая внимательно разглядывать старуху зелеными глазами.

Ответ она так и не получила, ибо фусума неожиданно раскрылись, заставляя всех обернуться в сторону звука. Сакура напряглась. В проходе стоял дядя - она слышала его шаги, еще когда он поднимался по лестнице.

- Выйди, - холодный голос заставил Харуку низко поклониться и попятиться назад, не желая злить хозяина. В комнате остались трое. - Сакура, тебе скоро шестнадцать, - спокойно начал Данзо. - И я, как глава этой семьи, обязан думать о твоем будущем. В твоем возрасте моя мать уже имела двоих детей, а ты все еще не замужем. Пора решать этот вопрос, ведь ты не молодеешь с годами. Время уходит и шанс на удачный брак вместе с ним, потому я принял решение.

- Какое решение? - поинтересовалась Мэбуки, сжимая руки дочери в своих руках.

- Благодарение Богам, Мэбуки, у Сакуры вскоре будет муж. Достопочтенный человек, уважаемый среди других семей. К тому же, он обладает весьма впечатляющими связями.

- И кто же он? - взволнованно спросила женщина, удивленная и растерянная одновременно.

- Саске. Его зовут Учиха Саске.

___________________­____________________­__

Котацу* - традиционный японский предмет мебели, низкий деревянный каркас стола, накрытый японским матрацем футоном или тяжелым одеялом, на который сверху положена столешница.
Сашими* - блюдо национальной японской кухни. Сасими приготавливают из филе разнообразных сортов рыб, других морепродуктов и даже мяса, порезанного на небольшие кусочки. Продукты используются только в сыром виде. Подается вместе с соевым соусом, васаби, тонко нарезанным дайконом и листами сисо.
Амадо* - внешние раздвижные стены.
Фусума* - внутренние раздвижные стены.
Сякухати* - продольная бамбуковая флейта.

P.S. Извиняюсь за свое внезапное исчезновение. Теперь постараюсь уделять фанфику больше внимания.