Девушка с улицы Цветущих Вишен.

— Чего вы боитесь, Сакура?
— Темноты.

...Мгла мешала дышать, сдавливая ребра, наполняя их собой, разрывая изнутри.
Где—то далеко раздаются голоса, ей даже кажется, что она знает их владельцев. Но они не смогут ей помочь.

Он не позволит.
Голоса приближаются.

Сознание затапливает паника. Глупые! Зачем они делают это?! Она ведь не просит о помощи. Больше не просит. Сорвала голос.
Но, несмотря на столь ярое отрицание, перед глазами встает маленький зеленый огонек.

Надежда...

— Что в темноте, Сакура? Чего вы боитесь? — спокойный голос психиатра выдергивает из одного кошмара-воспоминания, чтобы затем нетерпеливым «Ну же!» поместить в другой.
— Мужчина.

...У него холодные длинные пальцы, что властно скользят по её телу, но почему-то касаются души.

Он подчиняет. Ломает.
Меняет ее под себя.

Так поступают с вещами: телефоном, машиной или квартирой, обустраивая их под свой вкус и привычки. Но она человек, черт возьми!

Человек?.. Нет. Жертва.

Слабая, ничтожная, болью которой так приятно упиваться, получая эстетическое удовольствие, наблюдая за агонией столь искусной марионетки, а затем подарить искалеченному человеческому существу Величайшее Благо — забвение.
Сейчас, как никогда, она чувствует себя зависимой. Растоптанной. Никчемной.
И даже понимание того, что именно этого он и добивается, от этого получает высшее наслаждение, ничего не меняет...

— Кто этот мужчина, Сакура? Вы скажете мне? — словно гончая он в нетерпении порывается податься вперед, но останавливается, осознавая, что лишь сильнее напугает ее своими действиями, буквально принуждая вновь замкнуться.
— Он... — женщина хмурится, старательно пытается вспомнить, спустя несколько мгновений, она отрывает взгляд от полировки газетного столика и произносит: — Он мой муж.

...Белесые лепестки бесшумно падают на землю, подобно снежным хлопьям укрывая ее. Из-за них весь мир белый. Чистый. Яркий. Светлый.

Красиво.

Разве деревья цветут в середине февраля?*
Она уверена - цветут.
Кажется, что лепестки повсюду. Они запутались в волосах, припорошили плечи и затаились в складках традиционного кимоно — оно расписано точно такими же цветами, как и те, что окружают её.

Нежно-белое. Шелковое. Свадебное.

— Сакура, ты такая красивая! — он смотрит на нее с восхищением, тем самым, что так неосторожно граничит с обожанием.

Её солнце. Жених. Будущий муж.

И от этого в груди так тепло-тепло, что хочется обнять весь мир.
— Ты забываешься, Моя Радость, — совсем другой голос и другие, чужие руки ложатся на талию.
Эти пальцы... Она помнит их. Или нет?..
— Все правильно, Са-ку-ра, правильно. Ты МОЯ, — ладонь проникает под полу кимоно и нагло следует вверх — к груди. — Помни об этом.
А мир вокруг уже не сливочно—белый, по—детски наивный.
О, нет! Он цвета спелых вишен, крови и страданий.

Цвета потерь.

Тело её суженного тоже уродуют жуткие алые пятна, мрачными узорами разукрасившие и ее брачный наряд.
«Зачем ты это делаешь?!», — хочется воскликнуть девушке, но дикое оцепенение не дает произнести и звука.

Миром правит тишина...

— Сакура, но ваш супруг погиб семь с половиной лет назад, как он может пугать вас? — он не понимал её, точно так же, как и все ее родные, те, кого принято называть «семьей». Она видела это по его глазам.
— Это мой муж! — упрямо повторила женщина, а затем, слегка задумавшись, тихо дополнила: — Второй муж.

… — Тик—так, тик—так, тик—так, — стук часов был навязчивым, раскатисто—басовитым.
Он идеально скрывал шаги от глупых—глупых людей — ее спасителей. От них — да, но не от нее. Женщина ощущала его приближение так же, как и собаки чувствовали смерть. Впрочем, и встречен он был словно Бледнолицая Богиня — тихим воем, переходящим в скулеж.
«Ты мертв! Слышишь меня?!», — мысленно женщина срывалась на крик, но повторить все это в слух, значит привлечь его внимание к себе, забившейся в угол ванной комнаты и старающейся не дышать и унять бешеный стук сердца.
Откуда в ванной часы? Сакура не знала, но их наличие воспринималось чем-то обычным, само собой разумеющимся.

Стабильным.

И она хваталась за эту призрачную обыденность, иначе сумасшествие, а следом и она, Смерть. Ведь психи обитают в своей замкнутой реальности и им плевать на вмешательство из вне. Развлекаться с равнодушными — скучно, а наскучившие игрушки принято выбрасывать, окончательно доломав вначале.

Ей хотелось жить.
Поэтому она следовала правилам...

Три часа. Вот уже долбанных три часа он пытается вытянуть свою пациентку в жестокую и такую прекрасную реальность! Но каждый раз, исправно отвечая на его вопрос, она столь же послушно падает в пропасть воспоминания, искренне веря, что все происходящее с ней чистая правда. Истина. Та самая — не требующая доказательств и принимаемая как данность.

Лечение Сакуры сравнимо с легкой пешей прогулкой по минному полю, невозможно предугадать какое именно слово-ключ взорвет с трудом выстроенную действительность, отбросив ее ещё дальше.
В голове его пациентки Космос, хаос из обрывков событий, произошедших и никогда не случившихся.


Никогда не подвергавшаяся насилию — она вздрагивает от каждого движения и не выносит прикосновений.
Единожды побывав замужем — она уверяет окружающих в наличии у неё двух мужей.
Будучи общительной и жизнерадостной — она добровольно заключила себя в квартире и не покидает ее.
Больше всего на свете восхищаясь Солнцем — она реагирует истерикой на попытку открыть шторы.

В последней на сегодня попытке растормошить мужчина задает свой последний вопрос. Вопрос-козырь:
— Сколько лет вашей дочери, Сакура? Сколько лет вашей малышке?

Он следит за каждым мускулом на ее лице, внимательно всматривается, запоминает, чтобы потом, проанализировав изменение её реакции на один и тот же ключевой вопрос, сделать вывод — поставить точку в истории болезни Сакуры Харуно, заключившей себя в комфортабельном двухкомнатном склепе, на улице Цветущих Вишен.


Он так и не сказал ей, что приходит сюда в последний раз, родные его несчастной, потерявшейся в собственном подсознании, пациентки, отказались продолжить лечение, сославшись на отсутствие результатов и острую нехватку средств.

Работая с людьми, чьим приговором стала парамнезия**, не первый год он мог их понять. Но вот принять...

— Моей дочери семнадцать... — он услышал ее не сразу, лишь по движению лицевых мышц, поняв, что она что-то произносит. Слишком уж тихо. Слишком неожиданно после семи с половиной минут полной тишины, такой идеальной, что он даже расслышал часы, отсчитав по ним эти «семь с половиной», но она повторила, словно поняв его, на мгновение вынырнув из своего собственного мира в его. Наш.
Мир сердобольных добреньких старушек, наивных и удивительно взрослых детей, перфекционистов, с фанатично горящими глазами; мразей, нимфоманок, алкоголиков, шлюх и убийц, что порой умело скрываются за лицами добропорядочных граждан.
— Моей дочери семнадцать. Она хорошая девочка, — уверенно, твердо и четко. Не односложно. Первый раз она отвечает ему так и врач решает поддержать диалог .
— А сколько лет вам, Сакура? — в меру жестко, в меру нежно. На уроках в Медицинском ему за такой безукоризненный тон поставили бы «отлично». Жаль, что он его уже окончил.
— Моей дочери семнадцать, так же как и мне.


Только вчера ей было двадцать семь, а сегодня Сакура стала моложе на целых десять лет. Слишком много, чтобы можно было говорить об улучшении, а это значит...
Несмотря на возраст, специалист легко поднимается из кресла, как можно медленнее стараясь закрыть папку, но толку от его предосторожности нет — пациентка, все равно вздрагивает и невольно начинает вжиматься в спинку дивана, пытаясь стать незаметнее. Уменьшится.

...Сакура улыбается, наблюдая за незнакомцем, что приходит к ней каждый день. Она рада, что он уходит. Девушка устала отвечать на дурацкие вопросы, а еще ей хочется увидеть свою дочку-ровесницу, когда та рядом, тот мужчина не приходит ее мучить.
Порой ей начинает казаться, что ему нравится наблюдать за их играми.

Издалека.

Вот только она буквально спиной чувствует его взгляд, а девчонка — нет.
Дочь не знает, что он жив.
Сакура не спешит ей рассказывать об этом.
Потом малышка уйдет и гладкие, ухоженные пальцы одной руки снова проникнут под полы свадебного кимоно, грубо лаская ягодицы, другими он крепко вцепится в ее волосы, опрокидывая голову назад, и до крови кусая нежную кожу шеи и ключиц.
Он ненавидит, когда к ней прикасаются другие, и это её наказание.
- Сасори! - слова срываются с губ раньше, чем приходит осознание сказанного.

Правило нарушено.

- Я говорил тебе молчать, Са-ку-ра? - резкий удар коленом в живот, как лучший из наглядных уроков.
Но она хочет жить, а значит не повторит оплошность, вновь заговорив. Молчание — залог долгой мучительной жизни.

Вечной агонии. Страха. Боли.
Зачем ей это?..

Ни семнадцатилетняя дочь несчастной больной, провожающая психиатра, ни сам специалист не расслышат тихого «Сасори», что сорвется с губ одной надломленной женщины.

Сакура Харуно, словно в насмешку проживающая на улице Цветущих Вишен, устанет бороться и, позволив собственному кошмару взять верх, окончательно замкнется, не произнеся больше ни слова.

...Некогда реальный мужчина искренне улыбнется, а затем исчезнет с легким хлопком, оставляя истерзанное тело в свадебном кимоно на белесо-розовых лепестках, забрызганных чем-то красным...
________________________________________________________
**В феврале, в среднем, 28 дней. Середина=Половина=14 Февраля. Очень тонкий намек, да.
**Парамнезия — нарушения и расстройства памяти, выражающиеся в ложных воспоминаниях; может происходить смешение прошлого и настоящего, а также реальных и вымышленных событий.