До конца посадки на рейс 727 Берлин – Токио осталось пять минут.

Идея фанфика пришла после прослушивания песни Согдиана - Только не молчи. Она погружает человека в эту атмосферу, где царит ужасное чувство безысходности. Было бы хорошо, если перед прочтением Вы ее прослушали.

26 июня

Меня разбудил голос бортпроводницы, которая передавала, что самолет приземлится в Берлине через полчаса. Я сладко потянулась и посмотрела в иллюминатор. За двойным толстым стеклом парили облака. Меня всегда завораживал их вид. Постоянно колеся по миру при помощи воздушного транспорта, я могу часами разглядывать маленькие капельки воды, которые при скоплении в большом количестве становятся мутно-белыми и образуют большие или маленькие, прозрачные или темные, розовые или даже голубые силуэты. Но сейчас мои мысли были далеко отсюда, и мой взгляд просто пронизывал это великолепие насквозь. Перед глазами не было чудесного рассвета, перед глазами всплыло его лицо… Сердце защемило уже в который раз. Я одернула себя, выпрямилась и зафиксировала кресло в вертикальном положении.

Сейчас посадка, тридцать минут пребывания в Берлинском аэропорту и потом назад в Японию. Это далеко не первая моя такая поездка. Конечно сумасшествие лететь три с половиной часа, только чтобы побывать в другой стране меньше получаса, а потом вернуться обратно, но это того стоит. Я уже месяц его не видела.

А ведь все так хорошо начиналось. Я пробила лед в сердце этого сверхброненепробиваемого человека, который оказался очень добрым, любящим и даже немного застенчивым внутри. Друзья сначала не поверили даже в то, что этот высокий брюнет может искренне смеяться несколько минут подряд над неправильно приготовленной яичницей, в которую, вот так вот случайно, попали кусочки мороженого… Моего мороженого, но это все же не доказывает мою вину.

После года упорного и усиленного покорения друг друга обе стороны подняли белый флаг и стали жить вместе. Саске говорил, что я единственная девушка, которую он не представлял в роли своей второй половинки, с моим характером только соленые огурцы в магазине канцелярских товаров требовать. Упорства мне не занимать, но он не жаловался, да и я, скажу вам, многого от него натерпелась, но это незаметные мелочи на фоне произошедших с нами за эти три года событий. Но, к сожалению, закон жизни начал постепенно входить в свои права: «Если у тебя в жизни долго все очень хорошо, то нужно готовиться принять и плохую сторону».

Полгода назад нас огорошили врачи после обычного обследования в больнице, которое мы прошли для справки на работу. Саске поставили диагноз «рак позвоночника». Так как врачей он недолюбливал и ходил сдавать анализы раз в год, ради этой самой справки, то стадия его опухоли была уже практически не операбельна. Он сказал потом, что его и правда тревожила боль в спине, но он не обращал на нее никакого внимания, думая, что это обыкновенное растяжение. Зная Учиху, можно сказать, что боль была сильная, но он же Саске – никогда не признается в своей слабости. Я ему даже температуру мерила под страхом казни его любимого mp3 плеера, а что уж о походе к доктору говорить.

Семья Саске, как только узнала о состоянии сына, сразу же отправила его на лечение в Германию, в одну из ведущих клиник. Его отец – владелец крупой корпорации, но деньги нашлись только через месяц по причине заведения уголовного дела на его имя из-за мошенничество в особо крупном размере, отчего все его счета в банках Японии были заморожены. Дело замяли, но драгоценное время уплыло: опухоль стала неоперабельной.

Саске отреагировал на ужасный диагноз спокойно: я ни разу не слышала от него хотя бы одного слова жалости в свою сторону. Он всегда приветлив, спокоен и даже улыбчив – больше, чем обычно. Но это только внешне. В его глазах я очень часто видела боль, которая не отпускала его ни на минуту, и которую он так умело скрывал. Боль из-за того, что ему не удастся дожить хотя бы до своего тридцатилетия, из-за того, что он не сможет увидеть собственных детей, сделать карьеру, а потом спокойно уйти на пенсию и улететь куда-нибудь в Италию, чтобы провести последние дни в максимально комфортных условиях и покое. В двадцать четыре года осознать, что жизнь практически закончилась. Что может быть ужаснее?

Он не говорил нам этого, но это и так было понятно. Для всех. Каждый человек внутри себя считает, что все в его жизни будет именно так, как он запланировал, и твердо уверен в этом, из-за чего нередко не обращает на эти тайные желания должного внимания. Они всплывают только тогда, когда понимаешь, что нет времени, чтобы их осуществить.

И он скрыл эту боль практически ото всех, кроме меня и его лучшего друга, но мы не подаем виду и не будем этого делать. Так легче… Жить. Да, Саске поставили срок менее года, но врачи все равно борются за каждый день, который он сможет прожить. Я стараюсь не думать, когда наступит этот самый последний день.

Наступила темная полоса нашей жизни. Вдобавок ко всему, мой отец – управляющий крупной инвестиционной фирмы, срочно улетел в Америку в командировку на год, а все дела оставил на попечение своей любимой дочери, которая параллельно является его замом, то есть меня. Я не могу выезжать из страны, так как на каждый день назначена какая-то встреча или переговоры, и даже в воскресенье в два часа ночи у меня может зазвонить телефон, и я сорвусь с места, чтобы доехать до работы и уладить внезапно начавшийся конфликт. А такое случалось не раз.

Поэтому теперь для меня такие трехчасовые перелеты туда-обратно стали чем-то обыденным. Я выкраиваю полдня, чтобы слетать в Германию и встретиться с Саске, а потом спешу на встречу, назначенную в семь часов вечера в пригороде Токио, например, как сегодня. Но это получается крайне редко. Я бы прилетала в Германию каждый божий день, но работа держит на цепи, как большую недовольную собаку, которая постоянно лает из-за забора на ни в чем не повинных людей. Так и мне иногда хочется отчаянно залаять на всех вокруг, когда горло сдавливает это ужасное чувство несправедливости, но потом я вспоминаю его строгое аристократическое лицо, его постоянную улыбку, когда он смотрит на меня, и низкий теплый смех, которым он одаривает окружающих, не смотря ни на что, и мне становится стыдно. Он держится, а я что? Не могу?!

Такой бешеный темп моей жизни продолжается уже пять месяцев, но я не жалуюсь: некому, да и незачем.

Стюардесса прошла по рядам, чтобы проверить застегнуты ли у всех ремни. Самолет сядет через десять минут.

Опять увидеть его в инвалидном кресле очень тяжело, но я буду стараться из-за всех сил не подавать виду, ради него, ради нас, ради его самой искренней и моей самой любимой улыбки.

Я затянула ремень потуже и приготовилась к посадке, параллельно сняв с лица лик боли и отчаяния. Я посмотрела в иллюминатор: в стекле отражались мои зеленые, полные нежности и сияющие от радости предстоящей встречи глаза. И так будет каждый раз, когда я с ним.

Я просто пробежала, сломя голову, рамку и пункт регистрации Берлинского аэропорта, а затем направилась на место встречи: кафе «Лойе» в терминале А, до которого мне бежать еще около пяти минут. На этот раз время на встречу было крайне мало: двадцать минут. Родители Саске договорились, чтобы его отпускали в аэропорт ко мне, но, конечно, под присмотром врача. Так было спокойнее и нам, и им.

Я увидела непослушные иссиня-черные волосы еще за пятьдесят метров до кафе и, что есть мочи, крикнула его имя. Он развернулся на своей коляске и приветливо помахал рукой.

Сердце забилось чаще. Даже сейчас, почти после трехлетнего знакомства, я не могу отделаться от этого порхающего, как тысяча бабочек, чувства в груди, когда я вижу его лицо. Он – мой, и это невероятно.
Я бежала так быстро, несмотря на десятисантиметровые шпильки, что практически ввалилась ему на колени.

- Сакура, - почти смеясь, прошептал он.

Я весело улыбнулась, после чего последовал долгий и нежный поцелуй в губы. Не страстный и вульгарный, каким обмениваются парочки на скамейках в парках, а любящий и от того более ценный. Наверное, за эти полгода мы оба повзрослели. Один месяц проходит за пару лет.

Мы болтали обо всем, начиная с информации о состоянии его здоровья, заканчивая сплетнями о нынешних звезд шоубиза. Время летело незаметно, и я бы еще несколько часов сидела вот так вот у него на коленях, беззаботно смеясь и постоянно поправляя его длинную выползающую на лоб челку, но наш маленький, беззаботно слепленный мир прорезал холодный безэмоциональный голос сотрудницы аэропорта:

- До конца посадки на рейс 727 Берлин – Токио осталось пять минут.

Этого времени мне хватит ровно, чтобы добежать до нужных мне ворот. В наших глазах зеркально читалась одна эмоция: разочарование, которое преследует нас уже почти как пять месяцев.

Я чмокнула его в губы и спрыгнула с колен. Достав билет, паспорт и, помахав весело на прощанье рукой, я бросилась в другой конец аэропорта к 27 воротам.

Я не оборачивалась. Это было негласное правило: каждый раз, как в последний. Как бы ужасно это ни звучало, это приходилось осознавать.

Каждый раз одно желание – запомнить его таким: веселым, беззаботным и улыбающимся. Не хочу обернуться и увидеть его печальный, полный тоски взгляд, который буравит мне спину, пока я не заверну в другой терминал.

Я успела за одну минуту до конца посадки, прибежала на свое место и приготовилась к трехчасовому перелету.

27 июня в три часа дня его не стало...