Душно

Душно.

Холодные стены давят обшарпанной штукатуркой на виски, сжимаясь вокруг хрупкого тела.

Холодными иглами пробежали по спине мурашки, заставляя сжаться в комочек на жесткой кровати, подбирая под себя холодную мятую простынь.

Это чувство было бы так похоже на страх, если бы не жуткое опустошение где-то внутри.

Кушина уже не могла бояться.

Она привыкла к горячему дыханию на шее.

Она больше не вздрагивает, когда звучит щелчок замка.

Больше не вжимается затравленно в самый дальний и темный угол маленькой комнатки, когда надрывно скрипит тяжелая металлическая дверь, пропуская свет в вечно темное помещение.

Узумаки теперь не упирается крохотными ладошками в крепкую мужскую грудь Учихи, не таранит ее отчаянно кулачками.

Не изворачивается, пытаясь выползти из-под тяжелого тела Мадары, когда он наваливается на нее, вдавливая в твердый жесткий матрас, насквозь пропахший потом.

Не скрипит зубами, когда горячая плоть проталкивается в теплое лоно.

Не хватает ртом несуществующий в эти минуты воздух, когда болезненные движения внутри ускоряются, разрывая почти сухие стенки влагалища.

Больше не кусает и без того разорванные жадными, грубыми поцелуями губы, когда ненавистные руки легко приподнимают ее, насаживая на набухший до предела член.

Кушина не впивается отныне в тонкую кожу ладоней, заставляя костяшки пальцев побелеть, когда грубые шершавые пальцы оставляют синюшные следы и кровоподтеки на молочной коже, пытаясь ласкать идеальное тело.

Она не морщится от отвращения, когда твердая плоть вздрагивает, извергаясь внутрь вязким семенем.

Не стискивает зубы, когда Мадара приставляет вновь начинающий твердеть член к пухлым искусанным губам, наматывая на кулак копну длинных алых волос.

Не пытается кричать, когда вновь не хватает воздуха из-за вбивающейся в горло плоти.

Больше не пытается выплюнуть тугую сперму на влажные от пота простыни, когда вырывается тихий стон из ненавистных мужских губ.

Узумаки не кутается в липкую измятую простынь, когда обсидиановые глаза отрешенно скользят по изящным изгибам молодого тела.

Не испепеляет ненавидящим взглядом спокойно удаляющуюся спину, когда облегченно скрипит кровать, распрямляясь при уходе хозяина.

Кушина больше не будет тихонько всхлипывать, царапая ноготками кожу покрытых синяками коленей, когда вновь раздастся щелчок в замочной скважине и глухой звук удаляющихся шагов.

Она больше не будет бояться, ведь сейчас рухнет на каменный пол табуретка, и хрупкое тело на веки повиснет на тонкой сорочке, обвязанной вокруг тонкой шеи.

Узумаки больше не увидит света, погружаясь в вечную тьму.