Двое. Пролог. Глава 1.

Бессонница делает мир похожим на грубые декорации к второсортному фильму ужасов: тени клубятся по углам, и полумрак кухни кажется пугающе густым и вязким, как комки пыльной паутины. Саске чувствует накатывающий приступ панической атаки и крепче стискивает в пальцах кофейную чашку. Запах гари, преследующий его год за годом, плотной массой ввинчивается в легкие, спину саднит, печет.
Пустые блистеры серебрятся в скудном свете уличных фонарей, устилая стол, и полная пепельница чадит непотушенным окурком. Во рту горько от таблеток и солоно от сигаретного дыма.
Брат не любит, когда он курит дома. Он вообще против этой вредной привычки, но не запрещает ему, зная, что Саске уже большой мальчик и вправе решать, как справляться с собственной тоской. Потому что уж лучше сигареты, чем алкоголь и наркотики — они уже проходили это и выбрали меньшее из зол.
В свои пятнадцать он пережил столько, что хватило бы на парочку-другую полноценных жизней: годы в бегах, жизнь в притонах, вечный страх быть обнаруженным, схваченным... Хотя, надо отдать Итачи должное – свои испытания тот перенес с таким достоинством и стойкостью, что Саске, невольно, становится стыдно за свою слабость. Но не всем быть такими, как несгибаемый старший брат. Сам он, наверное, просто другой породы, более чувствительной, более болезненной…
В последние пару лет жизнь стала более-менее налаживаться, им больше не приходится скрываться, жить по поддельным документам, меняя квартиры каждую неделю. Саске начал ходить в школу, благо, умом он все же пошел в Итачи и без проблем догоняет материал, стараясь привыкнуть в нормальной жизни.
Но между «стараться» и «привыкнуть» — пропасть разницы. Он совершенно не понимает своих сверстников, их интересы кажутся ему слишком далекими и детскими, ведь в то время, как они бегали на свидания и списывали уроки, он учился попадать наверняка, тратив не более одного патрона. Ему не доводилось убивать, но, сжимая в руках холодную тяжесть, он точно знал, что когда придет время и курок будет спущен.
Иллюзия «нормальности» набила оскомину.
Саске не знает, чем занимается брат, тот часто пропадает, неделями не появляясь дома, а по возвращению напоминает оживший труп: бледная, слово у утопленника кожа, покрасневшие глаза и грязная одежда. Он спрашивал, но Итачи обычно отмалчивается, хотя как-то раз бросил скупо: «тебе безопаснее не знать».
Это явно что-то противозаконное. Пару раз Саске замечал рукоять пистолета, торчащую из-за пояса его брюк, и посреди ночи то и дело раздавались странные звонки, от которых брат вскакивал и растворялся в ночи, ничего не объясняя, но оставляя на кухонном столе ключ от сейфа, в котором они хранят разобранный SIG-Sauer P-228.
Саске ненавидит оставаться дома один. Он слишком много знает об одиночестве, что бы спокойно переносить его. Сигареты и лекарства лишь разжигают внутри то беспокойное чувство, что не оставляет его ни на секунду, после смерти родителей.
С тех пор, как брат стал для него смыслом жизни и центром мира, он боится отпускать его от себя дольше, чем на четверть часа. Ему постоянно кажется, что, уходя на свою «работу» тот больше не вернется… Саске понимает, что это нездорово, но ничего не помогает справиться с этой параноидальной мыслью о том, что рано или поздно он останется в одиночестве.
От мрачных мыслей его отвлекает полосы света, мазнувшие по окнам. У дома останавливается незнакомая машина и Саске, вспотевшими пальцами сжимает пистолет, тревожно вглядываясь в щель между занавесками. Инстинкты, выработанные жизнью беглеца, не исчезнут никогда.
Когда он видит силуэт брата, беспокойство чуть унимается, но разгорается с новой силой, когда из машины, следом за ним, выходит незнакомец и хватает его за запястье, притягивая к себе.
Щелчок предохранителя приводит его в чувство. Стрелять с такого положения будет неудобно, но он попадет. Он не сможет не попасть. Но то, что происходит дальше, изумляет его настолько, что руки теряют твердость и опускаются.
Его брата, его идеального, ледяного Итачи прижимают к капоту и тискают, как старшеклассницу на первом свидании. Незнакомый мужчина, высокий и широкоплечий чуть склоняется над ним и целует его.
Саске чувствует, как живот скручивает холодной судорогой.
Сон. Скорее всего, это сон. Дикий, странный сон, замешанный на подростковой одержимости сексом и побочками от разных препаратов.
Итачи, реальный Итачи не может, просто не умеет так страстно и жарко подаваться вперед, позволяя трахать себя языком и шарить руками под футболкой. Брат не может и не умеет так извиваться, елозя задницей по блестящему металлу. Брат не может…не может.
Этого просто не может быть.
Не в этой жизни. Не в их жизни.
Никогда прежде Саске не видел брата таким…Страстным? Таким чувственным и открытым?
Кто этот человек, и почему Итачи позволяет ему все это? Почему разрешает стискивать себя в объятиях посреди пустынной улицы? Почему?..
Саске силится, но никак не может закрыть глаза, что бы перестать видеть это. Престать смотреть, жадно впитывая каждую деталь, каждый жест, каждый немой стон.
Саске никогда не задумывался над ориентацией брата и над его постельными предпочтениями. В его сознании «Итачи» и «секс» не соотносились совершенно. Брат производил впечатление сверхчеловека во плоти: всегда собран, всегда сосредоточен, застегнут на все пуговички, невозмутим…
Но это…Это выше его сил.
Саске закрывает глаза, чувствуя, как там, в темно-красной глубине век навечно оседает отпечаток увиденного. Ночь. Машина. Брат, обвивающий ногами бедра незнакомого мужчины. Брат, запрокидывающий голову, подставляясь поцелуям. Брат, тяжело дышащий и растрепанный….
Саске обессилено сползает по стене. Бесполезный пистолет с громким стуком падает на пол.
Кажется, он сходит с ума.
Галлюцинации, видения, помрачение сознания… Полный набор.Он почти слышит негромкий, свистящий смешок своего мозгоправа.
Саске уходит к себе в комнату прежде, чем хлопает входная дверь, и легкие шаги отмеряют ступеньки, шелестя у плотно затворенной двери его спальни. Он долго лежит без сна, стараясь унять неожиданно сильное сердцебиение и неизвестно откуда взявшееся возбуждение.
Он не может. Нет, совершенно, определенно он не может дрочить на воспоминания о том, как его брата едва не разложили на капоте пижонской тачки.
Когда за окнами занимается рассвет, он, наконец, сдается. Сдается и тянет руку вниз, под одеяло, накрывая свое болезненное, ненормальное, пульсирующее вожделение.
Он не любил физическое возбуждение – от него сбивалось с четкого ритма сердце, и слишком сильно розовели всегда бледные щеки.
К мастурбации он относится как к слабости, как к способу сбросить напряжение, пойти на поводу у тела, а потом долго отмокать в душе, жаля себя ледяной водой, наказывая за проявленное безволие.
Но в этот раз все иначе: такого с ним еще не было. Такого сильного, мощного удовольствия, лихорадочного метания по кровати, пота, каплями ползущего по спине и вискам, угла подушки, закушенного в момент неожиданно резкой, сильной, выматывающей душу разрядки.
Что…Что это было?
Саске думает, что его вот-вот накроет паника, раскаяние, чувство вины… Но мысли в голове – что сытые карпы: ленивые, медлительные, сонные.
Сонные… Саске закрывает глаза и отдается ватной слабости. Впервые за долгое-долгое время он засыпает естественным сном, а не тем тяжелым, удушающим провалом в черноту, спровоцированным снотворными, после которого голова трещит как с тяжкого похмелья.
В ту ночь он спит глубоко и спокойно.
Он спит и не знает, что именно с этого момента, а точнее с неловкого утреннего кофе, когда брат, привычно серьезный, причесанный волосок к волоску, спустится на кухню, сверкая засосами на шее, которые безуспешно пытается скрыть водолазкой, начнется его новая, совершенно иная жизнь, полная неприличных, смущающих желаний и жара влажных простыней.
Но все это будет чуть позже, а пока…
_________________________________________



Одиннадцать месяцев спустя.

Саске просыпается в поту: он снова видел этот сон.
Сон, ставший кошмаром, сон протянувшийся в жизнь, воплотившийся наяву болезненным, нездоровым, полным томления и горячечного жара. Полным стыда, ненависти к себе… И любви. Такой же ненормальной, как и сам Саске.
Итачи готовит омлет: разогревает сковороду, капает туда масла, режет овощи ровными кубиками, взбивает яйца и молоко. Все действия легкие, отработанные, такие привычные… Но Саске едва ли может пошевелится, чтобы отвести взгляд, смотрит как завороженный, ловит каждое движение, каждую деталь, каждую мелочь…
- Доброе утро, - не поворачиваясь, говорит брат.
Саске вздрагивает и, стараясь скрыть замешательство, проходит вглубь комнаты, бездумно открывая дверцу холодильника.
- Доброе, - сиплым ото сна голосом отвечает он и достает пакет с апельсиновым соком. Вообще-то Саске не любит сок, тем более апельсиновый, но ему срочно нужно чем-то занять себя, чтобы не пялиться на контраст белых пальцев и черной рукояти острого ножа.
- Опять кошмары? – Итачи заправляет выбившуюся из хвоста прядь за ухо и чуть нахмуривается.
Саске трет переносицу, наверное, у него уже круги под глазами от недосыпа. Хотя, до насыщенных, словно синяки, теней под глазами, как у брата, ему далеко.
- Опять огонь, - коротко отвечает он. – Поместье снилось.
Только «поместье», и никогда – «дом». В этом мире больше нет места, которое они могли бы назвать домом.
- Ясно, - Итачи не меняется в лице, но деревянная лопаточка, которой он помешивает овощи, на секунду замирает. - Будешь завтракать?
Они едят молча, каждый думая о своем. Саске думает о брате: о его длинных, мокрых после утреннего душа волосах, о том, как вчера он пришел в третьем часу ночи по уши измазанный в земле, о знакомой темно-синей машине, что подвезла его до начала улицы, а потом растаяла в тусклом свете фонарей…
- В пятницу собрание.
- Школьное? – зачем-то уточняет Итачи.
Саске кивает и складывает посуду в раковину. Он вдруг неожиданно отчетливо вспоминает те времена, когда на такие собрания ходил не Итачи, а мама. Иногда в школу заходил даже отец и все одноклассники с любопытством и легкой завистью косились на Фугаку, а самые смелые даже просили показать табельное оружие и полицейский значок.
- Я не смогу, извини, - после длительной паузы, наконец, говорит брат.
Работа, понимает Саске. Работа, с которой возвращаются по ночам в крови и грязи. Но ему не на что жаловаться: они сумели вернуться в страну, им больше не нужно бояться полиции и тех, с кем она борется…
- Саске… - Итачи делает шаг вперед и кладет ладонь ему на плечо. – Все хорошо?
Саске борется с острым желанием закрыть глаза и податься вперед. Они братья, повторяет он про себя, словно молитву, - братья… Братья.
- Все хорошо, - севшим голосом отвечает он, стараясь не заглядывать в темные, слишком внимательные глаза напротив.
Пауза, повисшая между ними, все затягивается, но Итачи, отчего-то, не спешит убирать руку с его плеча.
- Я люблю тебя, Саске, - вдруг говорит брат, и Саске вздрагивает, вскидывая голову. – Помни это всегда.
На секунду, на долю секунды он теряет голову и позволяет себе обмануться, но… Это лишь иллюзия.
- Я тоже.
Саске быстро приходит в себя – резко отворачивается и, не оглядываясь, поднимается наверх. На середине лестницы его догоняет голос брата:
- Не жди меня сегодня, ложись спать, хорошо?
Саске не отвечает, стискивает деревянные перила до боли в пальцах и закрывает глаза: они оба знают, что он не сможет уснуть.
***
По дороге в школу он успевает прикончить две сигареты и несколько раз помянуть недобрым словом обнаглевших велосипедистов. Сегодня, впервые за всю неделю он умудряется не опоздать.
- Учиха явился вовремя? – вскидывает брови высокая, крашеная в блондинку девица с повязкой дежурного на плече.
Саске не отвечает на подначку, лишь смотрит презрительно на ее торчащие во все стороны хвостики и проходит мимо. В спину ему несется пронзительный взгляд исподлобья и уязвленное:
- Тоже мне нашелся!..
Нашелся?.. Слабый отзвук воспоминания комариным писком гудит где-то на периферии памяти. Нашелся?
Саске чуть не хлопает себя по лбу: точно! На днях он задевал куда-то почти полную пачку таблеток, а вчера, потратив битый час и перерыв все заначки и тайники в доме, так и не смог их найти. Он хотел поискать еще и утром, при свете дня, но странный разговор с братом выбил его из колеи… От безрадостных мыслей его отвлекает громкий хохот. Саске останавливается, его и без того плохое настроение в миг скатывается до отметки «паршиво». Так вызывающе и бесцеремонно смеяться может лишь один человек…
- Узумаки.
Одноклассник, до этого сидевший на учительском столе и взахлеб рассказывавший какую-то историю, вмиг серьезнеет.
- Учиха…
Это была жгучая нелюбовь с первого взгляда: с самого начала учебного года они грызлись по любому поводу, а на прошлой неделе даже сцепились перед физкультурой. Саске знает, что одолел бы Узумаки в драке, но ему так и не дали раз и навсегда показать этому выскочке его место. Их разняли, а потом часа два мурыжили в кабинете директора, который грозился вызвать родителей.
Такого позора перед братом он бы точно не вынес.
Саске посылает недругу один из своих фирменных взглядов и садится на свое место у окна. Узумаки явно хочет что-то добавить, но не успевает, в кабинет входит учитель и начинается урок. Через четверть часа, когда Учиха окончательно разочаровывается в современной системе образования, ему на парту прилетает тугой шарик из скомканного тетрадного листа. Саске даже головы поднимать не требуется – хихиканье Узумаки можно услышать даже в соседнем квартале.
Без особого интереса развернув листок, он равнодушно скользит взглядом по карикатуре, отмечая, невольно, что кое в чем этот недоумок все же небезнадежен. Быстро начеркав пару строк на оборотной стороне бумажки, он щелчком пальцев отправляет ее через весь класс, точно в лицо Узумаки.
Тот возмущенно трет лоб, а прочитав послание, и вовсе заходится в гневном сопении. Саске же просто пожимает плечами и отворачивается к окну.
Он действительно считает, что лучше бы одноклассник пошел в художественную школу. Там хотя бы мозги напрягать не надо.
***
Саске планирует не спать всю ночь, поэтому устраивается на диване в гостиной, поставив на невысокий журнальный столик ноутбук. До полуночи он пытается делать уроки: решает задачи по физике, пишет эссе, открыв десяток вкладок Википедии, зубрит даты, готовясь к тесту по истории… Но после того, как стрелки на часах отмеряют начало первого, его одолевает привычное беспокойство, и мысли, еще минуту назад бывшие ясными, становятся сумбурными и лихорадочными.
Отложив учебники и захлопнув крышку лептопа, Саске с ногами забирается на диван и укрывается одеялом. Во всем доме горит свет и беззвучно работает телевизор, с экрана которого важно вещает хромоногий политик… Но это лишь иллюзия, он знает это наверняка.
Как знает и то, что настоящая - только темнота, затапливающая улицу, грозящаяся вот-вот проникнуть в дом через хрупкие провалы окон… Нет, Саске не боится темноты. Он боится того, что она приносит с собой.
После прихода со школы он перерыл весь дом, но таблеток так и не нашел. Закрыв глаза, он мысленно костерит себя на все лады: это была почти полная пачка, а до следующего рецепта как до луны пешком!
Не выдержав, Саске вскакивает с дивана и почти бежит в свою комнату, на ходу перебирая в уме содержимое «заначки», но единственные подходящие таблетки все равно будут слишком слабыми. Вылущив из блистера шесть белых драже, он проглатывает их, не запивая. Он только что превысил рекомендованную норму в три раза, но…
Вернувшись в гостиную, Саске снова укутывается в одеяло. Его бьет нервная дрожь, а в ушах нарастает гул невидимых поездов.
Больше всего на свете ему хочется достать мобильник и ткнуть в кнопку быстрого набора. Ему хочется, чтобы Итачи был рядом, чтобы он сел на диван и запустил свои длинные, всегда прохладные пальцы ему в волосы и сказал, что все будет хорошо.
Но брата нет. Есть только темнота, подкрадывающаяся к нему на своих мягких кошачьих лапах, и собственное сошедшее с ума сердце, которое, кажется, вот-вот вырвется из грудной клетки. Саске скрипит зубами, ему все чудится запах гари, едкий, мерзкий душок паленой плоти. Он зажимает нос и тяжело дышит ртом, силясь избавиться от этих ощущений, но все тщетно.
Наконец, не выдержав, он приподнимается на локтях и высовывает из кокона одеял мокрую от пота ладонь. Нащупав дрожащими пальцами кнопку светильника, он с силой утапливает ее и зажмуривается от яркого света, хлынувшего в его импровизированное убежище.
Он сам заказал по интернету этот хирургический светильник – изогнутый шарнирными сочленениями, отлитый из сверкающей нержавеющей стали, с сонмом крошечных лампочек, похожих на диковинные пчелиные соты, отражающиеся в лабиринте специальных зеркал…
Саске знает, что этот холодный, белый, вымораживающий душу свет не оставляет теней. Ему кажется, что он слышит недовольный хрип неведомых существ, вынужденных отступить и затаиться в углах комнаты.
Но если бы всех чудовищ можно было изгнать так просто… Перед мысленным взором с садистской подробностью возникают воспоминания: крики, хлопки, шаги, собственный страх и боязнь вздохнуть, рев огня, едкие щупальца дыма, забирающиеся в дыхательные пути, обожженная спина…
Саске хватает воздух ртом, дышит неглубоко и часто… Время – все, что ему нужно. Он это знает, он это уже проходил не раз и не два, просто переждать эту ночь и все…
Саске плотнее заворачивается в одеяло и подтягивает ноги к груди. Холодный пот насквозь пропитал его футболку и щиплет глаза. Он не знает, сколько проходит времени, прежде, чем приступ начинает отступать. Может, час, а может, и вся ночь… Наконец, несколько вечностей спустя, его начинает потихоньку отпускать.
Свистопляска цветных пятен унимается, гул в ушах сходит на нет. Запах пожарища отступает, а на место выкручивающего жилы напряжения приходит апатия и сонливость.
Кое-как разогнув сведенные в судороге ноги и руки, Саске накрывается с головой и, неожиданно, проваливается в тяжелый, полный тревоги и страха, сон.
***
Он просыпается с рассветом и почти полчаса лежит неподвижно, чутко прислушиваясь к окружающему миру: пение птиц, шаги редких прохожих, громыхание мусоровоза. Когда Саске открывает глаза, мир еще окутан розоватой дымкой раннего утра, а в траве у дома блестят капли росы.
Пошатываясь от боли во всем теле и поминутно хватаясь за стены, он бредет на кухню и наливает воды в самый большой стакан, а потом, вместе с ним, стараясь не расплескать ни капли, идет в туалет. Выпив всю воду за раз, он наклоняется над унитазом и, просунув два пальца в рот, вызывает рвоту: горькая, маслянистая желчь с острым привкусом таблеток льется скудной струей, принося облегчение.
Приняв контрастный душ и просушив волосы полотенцем, Саске, наконец, окончательно просыпается и становится похож на человека. Спустившись на кухню, он варит себе кофе в турке, а потом долго цедит черную горечь, глядя в окно.
То, что Итачи так и не вернулся, он понял почти сразу, как проснулся. Наверное, это странно, но Саске даже с завязанными глазами мог сказать, дома брат или нет. Должно быть это интуиция или чутье… Или что-то другое.
До выхода остается почти час, так что Саске оглядывается, в поисках занятия: есть, читать или спать он не хочет совершенно. Мышечная слабость отступила, но взамен ей пришла нервная возбужденность, ему вдруг захотелось срочно сделать что-то или куда-то пойти.
Он борется с собой почти пятнадцать минут.
Нет и еще раз нет! – говорит он себе, до боли стискивая предплечье.
Нет. Нет. Нет!
Но ноги сами, вопреки увещеваниям разума, несут его вверх по лестнице и заставляют переступить порог заветной комнаты.
Комнаты брата.
Здесь светло и чисто, постель аккуратно заправлена, книги на полках выстроены по росту, а на комоде и столе нет ни пылинки. Саске вдруг неожиданно остро вспоминает их комнаты в поместье: вечный бардак у него самого и все такой же «армейский» образцовый порядок у Итачи, за который мама всегда его хвалила, а отец, одобрительно хмыкнув, трепал по плечу.
Качнув головой, он отгоняет тревожащие воспоминания и делает несколько шагов вперед. Его внимание привлекает пухлый томик, лежащий на тумбочки возле кровати – Достоевский, разумеется, без закладки. Саске всегда поражала особенность брата запоминать страницу, на которой тот остановился, даже если он читает дюжину книг одновременно.
Положив книгу обратно, Саске выдыхает через нос и приседает, заглядывая под кровать. Он знает, что будет ненавидеть себя и презирать, но это сильнее его, он не может сопротивляться.
Словно вор или коп, он обыскивает комнату брата, проверяя каждый ящик, каждую полку, каждое место, где мог бы уместиться тайник… Он не знает, что хочет найти, и ненавидит себя так отчаянно и яростно, что едва может сдержать стон злости.
Наконец, в стене платяного шкафа пальцы Саске натыкаются на странную щель, и он чуть тянет на себя деревянную панель. Та с тихим скрипом подается, за ней обнаруживается небольшое пространство, в которое умещается маленькая спортивная сумка и пластиковый пакет с эмблемой сети супермаркетов.
Саске догадывается, что в сумке, но все же решает убедиться в этом. Вжикнув молнией, он находит внутри набор острых, словно скальпели боевых ножей, сверток с деньгами – иены, фунты, доллары, евро и конверт с документами. В его собственной комнате, под половицей у окна сумка с практически идентичным содержимым. «Набор беглеца», как он его мысленно окрестил в двенадцать лет. Разумеется, они уже несколько лет живут относительно мирной жизнью, но… Это как шрамы, которые не свести, или как кусок шрапнели, засевшей где-то у сердца… Это не уйдет никогда.
Разворошив папку с документами и, поочередно заглянув во все паспорта, Саске улыбается собственным мыслям. Забавно, но еще с детства помнит одну интересную особенность брата – тот всегда очень удачно получался на любых фотографиях, начиная от профессиональных «семейных» съемок, заказанных Микото, и заканчивая полуслучайными снимками на дешевые «мыльницы». Сам же Саске такой фотогеничностью похвастаться не мог – на фото он всегда получался многим хуже, чем в жизни, да еще и с закрытыми глазами или с перекошенным лицом…
Взяв в руки синюю корочку французского паспорта, Саске внимательно вгляделся в крошечный глянцевый четырехугольник: белоснежный воротничок рубашки, прическа волосок к волоску, высоко поднятая голова и невероятно спокойное, даже умиротворенное для преступника международного уровня лицо.
Саске очень хорошо знал это выражение – ясный, пронзительный, но одновременно чуть насмешливый взгляд и расслабленная линия тонкогубого рта. Сколько раз он пытался изобразить нечто подобное в ванной перед зеркалом! И сколько раз у него ничего не выходило… До легендарного умения Итачи держать себя в руках ему было так же далеко, как и до его изумительной техники боя. Но он не сдавался, и это роднило их больше, чем черные глаза и кровь, текущая в их жилах.
Когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, мать сказала, что упрямство – фамильная черта мужчин клана Учиха. Сейчас он не мог не оценить иронии: клан канул в лету, но черта осталась.
Застегнув сумку и положив ее обратно, Саске вспоминает про пакет. Развернув его, он с удивлением достает оттуда темную толстовку с глубоким капюшоном, штаны цвета хаки и выключенный мобильный телефон. Расправив одежду на вытянутых руках, он окончательно убеждается, что вся она слишком велика для брата.
Велика для брата, но впору для.. Саске отбрасывает от себя чужие шмотки и брезгливо оттирает руки о джинсы. Он почти наверняка знает владельца этих вещей, и от этого ему делается дурно, а от злобы перехватывает дыхание.
С того памятного вечера, что каленым железом отпечатался в его сознании, прошел почти год. Почти год полный тревоги, сомнений, терзаний и отвращения к себе.
Сколько раз он проклинал себя за то, что выглянул тогда в окно… Выглянул и увидел, как его идеального, совершенного до кончика волос Итачи, словно девчонку-старшеклассницу тискает незнакомый мужик, небрежно разложив на капоте пижонской тачки…
Саске больше ни разу не видел того мужчину, но его машину, машину, на которой его брата… Он видел эту машину ночами, когда ждал Итачи после его «работы». Она не подъезжала к дому, как в тот раз, останавливалась в начале улицы, а потом бесшумно уезжала, растворяясь в ночи словно призрак.
Саске закрывает лицо руками и старается дышать через нос. Обретенное было равновесие грозит вот-вот треснуть по швам, выпуская на волю очередной приступ.
Но он справляется – берет себя в руки и негнущимися пальцами складывает вещи обратно в пакет, прилаживает стенку шкафа, как было, и выходит из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь.
В коридоре он останавливается и несколько раз бьет стену кулаком, до крови сбивая костяшки. Боль отрезвляет и приводит мысли в порядок. Саске вздыхает с облегчением и, заклеив руку пластырем, собирается в школу.
***
За квартал до школы Саске останавливается в парке покурить. Устало присев на лавочку, он неловко, орудуя одной лишь левой рукой, достает из пачки сигарету и пытается прикурить, но колесико зажигалки то и дело соскальзывает, царапая подушечку большого пальца.
Вдруг над ухом раздается щелчок, и чья-то рука подносит к сигарете огонь. Учиха едва сдерживает порыв отшатнуться: это всего лишь крошечный язычок пламени, в тысячный раз убеждает он себя, но страх перед огнем сильнее всех доводов разума…
- Спасибо, - выдыхает Саске, поднимая голову, а потом едва не роняет сигарету.
Узумаки Наруто собственной персоной.
Саске напрягается, ожидая нападения или очередной словесной перепалки, но одноклассник почему-то молчит, стоя напротив лавочки и переминаясь с ноги на ногу, словно нашкодивший первоклашка.
- Чего тебе?
- Я… Ээ… - Узумаки ерошит волосы и добрых полминуты сыпет междометиями и бессвязными фразами.
- Чего. Тебе. Надо? – повторяет Саске, теряя терпение.
- В общем вот, - Узумаки вытягивает вперед кулак, а потом выпаливает на одном дыхании. – После драки я нашел его и теперь решил отдать.
Саске несколько раз моргает, силясь понять, не чудится ли все это ему, но оранжевый пузырек в мозолистой ладони вполне реален. Как и собственное едва различимое имя в специальном окошечке на белой бирке.
Саске не знает, что сказать: ему не хочется благодарить этого придурка, но и никак не отреагировать он тоже не может. Поэтому он кивает и кладет пузырек в карман, хотя все его тело буквально зудит от желания поскорее принять желанную бледно-синюю пилюлю.
Но на этом странности не заканчиваются: вместо того, чтобы уйти, Узумаки вдруг садится рядом и тоже достает сигареты. Глядя на пачку с черно-синим логотипом, Саске с легким оттенком удивления замечает, что они предпочитают одну и ту же марку отравы.
С полминуты они сидят молча, а потом чертов Узумаки вдруг говорит:
- Я долго не мог понять, откуда они мне знакомы… Но сегодня утром я вспомнил, что это за таблетки.
Саске каменеет, прикидывая, как лучше вырубить одноклассника, и что потом делать с его обмякшим телом.
- И… в общем, я это… - опять начинает мяться он, нервно жуя сигарету. – Я больше не буду драться с тобой. Я знаю… знаю, что это такое.
Саске хочет было расхохотаться в эту наглую рожу, но ловит себя на том, что это будет слишком истерично. Вместо этого он спрашивает, печатая каждое словно:
- Не слишком ли много ты берешь на себя, Узумаки? Ты же дальше своего носа не видишь… Катись-ка лучше со своими обещаниями.
Узумаки вдруг мрачнеет и с него, словно позолота с купола старого храма, вдруг разом облетает вся его обыкновенная, бесящая до трясучки в пальцах, идиотская жизнерадостность.
- У меня был друг, и он тоже… Ну, тоже страдал всем таким, - тихо и неожиданно серьезно говорит одноклассник.
Саске хмурится, ему непривычно видеть этого недоумка таким, и что-то в его груди слегка колит от искренности, что звучит в хриплом голосе. Но он не позволяет себе ни секунды слабости. Не может позволить.
- Мне плевать и на тебя и на твоего ущербного дружка, - говорит Саске как можно жестче и встает со скамейки, давя окурок ботинком. – Вали ныть к кому-нибудь другому, а ко мне больше не подходи, понял?
С этими словами он разворачивается на каблуках и быстро идет в сторону школы, не оглядываясь.
В тот день Узумаки Наруто так и не приходит в школу.
_________________________________________

К этому фрагменту текста есть замечательная иллюстрация работы Aurum_Au:
http://pixs.ru/showimage/6bfb4e49cd_2488102_8357484.jpg