Еда на столе.

«Знаешь, у меня в семье все ждали, пока папа сядет за стол. И только потом все начинали есть»
Это стало их девизом. По-крайней мере, для трапез: Сакура покорно ждала, пока Саске сядет за стол. Но все дело в том, что Саске был, как говорится «аристократом»: когда он приходил, он подолгу принимал ванну, курил, звонил на работу... и только потом он садился есть.
Так же было и сегодня. Сакура уже расставила тарелки, а ведь она так замоталась! Сначала в больнице, потом она долго выбирала продукты, затем занималась ужином, и вот! Саске — тот, с кем она жила вот уже два года — отмокал в душе. Оттуда иногда слышались веселые всплески, по-детски хороший смех и суровые покашливания. Но Сакура точно знала: Саске играется с пеной, а кашляет, когда она попадает в рот.
Неимоверное желание есть захватило ее от корней волос до кончиков пальцев.
Она с видом нашкодившего кота стянула с полки печенье. Когда оно призывно захрустело на зубах, Сакура поняла — она не остановится. Есть хотелось так, что сводило кончики пальцев. Но Учиха и не думал выходить из ванны...
«Ничего страшного, если я возьму пирожок» — подумала Сакура и потянулась к заветному изделию.
Ужин, стоявший на столе, исходил аппетитным запахом, но Сакура даже и не думала его трогать. Взамен она устроила атаку холодильника, причем ела она там все: начиная от замороженных ягод и заканчивая содовой.
Когда Учиха Саске собственной персоной вышел из ванны, распространяя великолепный запах жасмина и лаванды, Сакура уже успела прикончить недельные запасы.
Холодильник был пуст. Коробка с печеньем грустно глядела с полки, потому как там ничего не осталось. Сакура удовлетворенно поглядывала на хлебницу, где не было ни крошки.
Еда на столе осталась нетронутой.
_*_*_
Я замечаю, как ты стоишь: чуть наклонившись, и от этого твои лопатки сломанными крыльями топорщат одежду. Ты готовишь. Снова.
Твои ловкие пальчики с легкостью управляются с ножом. Сейчас ты режешь лук и, наверное, маленькие капли слез застыли в уголках глаз. Я, поддавшись немому порыву, хватаю тебя поперек туловища. Знаю, что тебе больно и непривычно, но я и сам удивлен. Мне хочется тебя защитить. Возможно, от самого себя.
Я задерживаюсь на работе, потому что моя секретарша призывно виляет задом. Я уезжаю на выходные якобы на совещания, но на самом деле снимаю себе номер в гостинице и смотрю там всякие телешоу. Как будто я не могу делать этого здесь, дома...
Я сжимаю твое тело, и ты застываешь. Нож соскальзывает и царапает острием твою нежную кожу. Я подношу твою ладонь и медленно слизываю капельку твоей крови. В этой капле заключена вся ты: соленость, текучесть, и самое главное — мне нравится. Ты не вырываешь руку из моей стальной хватки и только лишь тихо дышишь, твои ноздри расширяются и сужаются под стать твоему пульсу: не очень быстро, но достаточно для того, чтобы я понял, что ты уже неспокойна.
Я лгу тебе, потому что слишком дорожу. Я отдал все самое дорогое, но я вынужден был оставить тебя. Без меня ты — никто, и мне нравится это повторять. Я лгу даже себе, потому что раз за разом после наших страстных игрищ на одеяле, ты уходишь. Уходишь в темноту коридора. Спокойными и размеренными шагами, и мне становится не по себе.
Однажды ты так уйдешь и из моей жизни.
И я не буду тебя держать. Потому что я гордый лгун. Самый гордый во всем мире, и я хорош в этом.
Я люблю играть тобой, приказывать и указывать на недочеты. И ты это любишь тоже, иначе бы мы разбились. Разбились, как самолет при неудачной попытке сесть, представляешь?
Я ловлю твою мочку уха и провожу языком по ушной раковине. Говорю «моя Сакура, как же я нуждаюсь в тебе. Боже, как ты красива, детка...».
Язык мой — враг мой.
Я вру тебе даже не стараясь, и ты ешь эту не прикрытую ничем ложь прямо с большой ложки. Ты распаляешь меня своими птичьими косточками, выпирающими из-под одежды. Я грубо толкаю тебя к стене, мне плевать на огромное стеклянное окно напротив — мы на шестнадцатом этаже.
Мне дико: я срываю одежду, глажу твою маленькую грудь. Представляешь, у моей секретарши четвертый! Нет, ну представь: огромные полушария вываливаются из моих рук, но я все равно их мну. А твоя грудь доставляет мне эстетическое удовольствие, и я просто гляжу на нее, а ты мило краснеешь под моим взглядом.
— Саске, не надо, — тихо просишь ты, и это окончательно срывает мне крышу. Я прижимаюсь к тебе, протягиваю руки вниз и глажу твое лоно, чувствуя твою влагу. Мои пальцы забираются в складки твоей души, возрождая там первобытный хаос. Ты сдавленно стонешь, и я быстро расстегиваю мои штаны за несколько тысяч и вхожу в тебя.
Мы движемся, и я чувствую эффект вечеринки с коктейлем — мои уши выхватывают отдельные звуки, и это твои мученические стоны. Боже, как ты узка!
Я хватаю зубами твою тонную шейку и потом сжимаю пальцам твои маленькие губы с трещинками.
Ты в последний раз вздрагиваешь, протягивая необычайно сексуальное «Са-а-ске», и я кончаю. Потом опираюсь на стенку, а ты съезжаешь вниз, царапая спину о декорированную стену. На тебе смятая одежда, ты растрепана и удовлетворена. А я — я опять лгу, что ты без меня — ничто.
Ты одергиваешь себя, быстро поднимаешься и снова уходишь в темную глубину квартиры.
Я никогда не задумывался, насколько пронзительно красивы бывают люди, когда ты провожаешь их взглядом, увидев будто бы впервые.
Еда на столе осталась нетронутой.
_*_*_
Я вздрагиваю, когда ты толкаешь высокую чашку с чаем, и он разливается по всему столу.
— Дрянной чай. Некрасивый.
Ты говоришь это обо мне. Я научилась читать все подводные камни в твоем потоке речи. Ко мне никогда не вернется то дыхание, с которым я нырнула в пучину твоих глаз бесследно затягивающих. Где-то еще теплится стержень, и я стараюсь не потерять его из вида.
Издали светит очередной маяк. Квартира в центре города. Респектабельный район, дом, даже парень, и тот — успешен. Чего мне еще желать?
Свободы.
Обыкновенной свободы.
— Молока почти не осталось, — я объясняю тебе, но ты все равно не послушаешь.
— Ты могла за ним сходить, — капли теперь падают со стола, а я даже не смею их вытереть. Думаешь, я не знаю, что ты подобен этому чаю? А я не способна удержать воду в рукаве. Ты считаешь, что я глупая, надоедливая... Я все знаю, Саске. У твоей секретарши охренительная грудь, я скажу. И она сама чертовски привлекательна.
И тут я чувствую, как огромная лавина обиды давит мне на плечи. Она словно неудобная поза ночью — наутро чувствуешь себя сломанной, не так сделанной. И мне хочется бежать — в закат, в ночь, в пьянки... куда угодно, лишь бы эта обида не давила на меня.
Ты смотришь чересчур пристально, осматриваешь меня. У тебя великолепная длинная шея, сильная линия челюсти и скул, и сейчас все лицо твое выражает подозрительность и сосредоточенность. Оно заострилось и стало величаво в своем безмолвии.
Я вытаскиваю свой стержень. Для защиты, для атаки — не важно. Теперь я хочу мстить за те чашки чая, что летели в стены, за те грубые ласки, за слезы, спрятанные в подушку.
— Я ухожу, Саске.
Я почти чувствую, как все внутри нас остановилось. Леска натянулась.
Ты смотришь чуть в сторону, твои брови нахмурены, и сейчас ты соображаешь, что бы такого сказать напоследок.
— Я тебя не держу.
Леска порвалась.
Я медленно поворачиваюсь всем корпусом, чтобы повернуться к тебе спиной. Мне страшно оставлять тебя одного за этим столом, сидящего в темноте. Но тогда я сама сгину в той тьме, что скопилась слишком сильно...
Еда за столом осталась нетронутой.