Этот желтый плащик

Первым делом я увидел его. Этот плащ. Ярко-желтый, ослепительно-желтый, будто огонек. Казалось, его сшили из миллиона кусочков ткани цвета осенней листвы, будто в нем были собраны все возможные оттенки желтого, которые только существуют. Да, сначала я увидел именно этот плащик, длинной чуть ниже колена и с непохожими одна на другую пуговицами, и только потом обратил внимание на нее. Великолепная. Словно солнышко устало прятаться за тучами и спустилось на серую осеннюю улицу. Такая родная, будто привет из детства, как теплый ветер в пасмурный день, почти солнечный зайчик утром на кухне. Боги, что творилось тогда в моей душе! Радость школьника, узнавшего, что наступили каникулы. Счастье матери, услышавшей первый смех своего младенца. Трепет влюбленных перед первым поцелуем. Сладкая нега после бурного секса. Чувство вольного полета выше облаков. Чистый воздух в легких, летний дождь в лицо, ветер в волосах, конец длительной зимней ночи и первый восход солнца. Снежинки на ресницах, утреннее пение птиц, импровизация саксофона, сладость конфет, легкость бабочки, аромат лучшего в мире чая, тихое урчание кошки, душ после трудного дня, нежные объятия мамы. Словно электричество по телу, огонь в крови, мороз по коже, пузырьки в области живота, бабочки в легких. Тайна, которая открылась лишь тебе. Пьянящее чувство победы. Триумф, когда на третьи сутки без сна заканчиваешь писать картину. Шорох травы где-то под звездами. Тихий гул прибоя на краю света. Головокружение, земля убегает из-под ног. Все смешалось и взорвалось. Мир рухнул и вернулся на место за долю секунды. Это длилось вечность, а потом… потом я снова начал дышать.

Стучало сердце.

Смотрел на нее. Упивался видом того, как длинные красные волосы развевались по ветру, а аккуратные пальчики то и дело пытались заправить их за уши; и за те пару мгновений, пока прядки оставались на положенном им месте, она успевала сделать несколько кадров. Затем, умные и хитрые глаза довольно смотрели на проделанную работу сквозь слой стекла в черной оправе. Впервые за всю жизнь мне понравились чьи-то очки.
Заметила меня. Повернулась. Внимательно рассмотрела с ног до головы, потом сделала два шага назад и еще один влево, навела объектив своего фотоаппарата и сделала несколько быстрых снимков. Довольно хмыкнула, забавно сморщив носик, когда луч солнца добрался до нее сквозь тучи.

- У тебя прикольный цвет волос, а меня, кстати, Карин зовут.
Она деловито протянула руку вперед, улыбаясь одними только хитрыми глазами. Подошел почти вплотную, не мог себя сдерживать. К ней манило так дико. Рука почесала затылок привычным движением, глупая улыбка сама пристроилась на лице.
- Отличный плащик, Карин. Меня зовут Наруто, - пробормотал, слегка наклоняясь и целуя протянутую мне для пожатия руку. Если ее такая галантность и смутила, то виду она не подала, просто весело рассмеялась:
- А ты джентльмен, Наруто!
Потом бескомпромиссно потащила за собой, впрочем, сопротивляться ей никто и не планировал.

*

Так начались наши дни. Перейти на «мы» оказалось так просто и так чертовски нужно. Хотя я понятия не имел, откуда она, где училась, чем зарабатывает или где живет, когда ускользает от меня, но зато точно знал, что пьет она только зеленый чай, причем без сахара. Я не знал, есть ли у нее родители или, может, братья и сестры, но точно помнил, что любимый цвет - красный, а еще у нее родинка, маленькая такая, почти не заметная, прямо под левой лопаткой и небольшой рубец где-то между третьим и четвертым ребрами с правой стороны, впрочем, откуда он взялся, тоже не знал, но я любил его также, как и ее привычку нюхать пищу, прежде чем откусить даже самый малый ломтик. Еще были зеленые кеды, которые она обувала лишь под одни джинсы, и это значило, что у нее грустное настроение. Она обожала обычную овсянку вперемешку с нарезанными фруктами, но терпеть не могла мюсли. У нее не было ухмылок или улыбок, только смех, задорный, заливистый, громкий, а крик, всегда такой истеричный, визгливый и даже немножко безумный, но я любил и его тоже. Я любил то идиотское умение начать ссору с ничего, и мне нравилось, когда она набрасывалась на меня с кулаками, хотя было видно, что причинить мне вред не входит в ее намерения. Не сдерживалась. Никогда. Лишь она могла разбить мою любимую тарелку и пять чашечек из ею купленного сервиза, а через мгновения, извинившись, нежно чмокнуть в щеку и умчаться за новой посудой (в том числе и за моей новой любимой тарелкой). Я знал, что собранные в высокий хвост волосы знаменуют тотальную уборку дня через два-три, а еще я точно знал - она любит меня. Чувствовал.
Вот так мы и жили. Ругались, мирились, разрисовывали обои, а потом клеили новые, чтоб было, что пачкать. Слушали музыку на балконе, укрывшись пледом, и плевать, что зима, и на улице минус пятнадцать, засыпали под голоса Земфиры или Бумбокс с пустыми кружками из-под какао, для того, чтоб проснуться через пару часов от безумного холода. А потом болели, сидели с красными носами и температурой под сорок, пили чай с лимоном и мечтали о лете, потому что стеклить лоджию ради тепла нам не хотелось, а Боб Марли призывал нас не волноваться, «be happy» пел он, и мы ими были.

- Любовь живет три года, – читала она мне, сидя на старом выцветшем диване.
- Бегбедер ошибается, ведь я люблю тебя, даже спустя четыре, - смеялся, протягивая ей последнюю ириску.
- Вот за это я буду любить тебя даже после пяти, - серьезно отвечала она, а потом перекусывала конфету пополам и скармливала кусочек мне.

*

Я просто рисовал ее, когда она фотографировала, а она щелкала, как я рисую.

И мы правда были счастливы. И все плохие моменты, все усилия которые мы прилагали, чтоб сохранить наши отношения, безусловно, стоили того. Наша история началась во времена эпохи постмодернизма, в наше время в моде были циники, бунтари, эгоисты и социопаты. Это было время секонд-хендов, дешевого алкоголя и дорогих книг. Тогда было принято выбрасывать сломленные вещи и покупать новые взамен. Ведь это было проще, быстрее и практичнее, впрочем, и сейчас ничего особо не поменялось. Но, несмотря на хаос вокруг, несмотря на всевозможные тенденции и тренды, мы чинили нас снова и снова. Через боль, с титаническими усилиями вытягивали из сердец осколки, дабы слепить их заново, замазывали трещинки слезами и лепили пластыри на раненные пальцы. Переступали через себя, с силой выталкивали собственное «я» на второй план, отчаянно искали компромиссы и находили их.

*

Мы сидели вместе у камина, как и много лет назад, с полными кружками горячего какао.

- Знаешь, Карин, а все-таки Бегбедер был прав.
- О чем ты? – Смотрела на меня с недоумением.
- Все-таки, любовь живет года три, может четыре, не больше… - я пытался сформулировать то, что уже так давно крутилось в моей голове.
- И? – Без удивления, даже без особого интереса, ведь она наверняка знала, что я имею в виду.
- Да, любовь не слишком живучая, но Любовь – вечна. Такая, знаешь, с большой буквы, как у нас. Спустя годы, даже десятилетия. Спустя ведра невыплаканных и выплаканных слез. Та, которая прошла через все испытания, та, которая умирала, возрождалась и снова умирала, чтоб тут же восстать из пепла! – я судорожно сглотнул ком, поэтический порыв потрепаться о прекрасном исчез также внезапно, как и появился.
- Хм, пафосно ты, конечно, загнул, - улыбалась, одними глазами, как тысячи минут и миллионы секунд назад, - но ты прав. С Днем святого Валентина, Узумаки.
Я поцеловал протянутую мне руку легким касанием губ. В камине весело трещал огонь, какао было еще слаще, чем обычно, а на стенах висели многочисленные фотографии с нашими детьми, внуками и даже маленькой правнучкой.

Я даже не представлял, что смогу так любить, я даже не верил, что такое чувство вообще существует, но даже это был еще не предел, потому что у Любви вообще нет границ, она бесконечна.

- Все-таки отличный у тебя был плащик, Карин.