Гениальность и "Независимость"

Примечания:
1. «9 статья конституции Японии» – о мире и разоружении этого государства, а также об ограничениях, накладываемых на развитие армии.
2. Окинавская оккупация – по итогам Второй мировой войны этот остров был оккупирован американцами, и, хотя сейчас он возвращен Японии, военная база США там не ликвидирована. По мнению некоторых политических групп, это создает рычаг для давления на страну.
3. Второе сентября – день окончания Второй мировой войны. Во многих странах это – день торжественных мероприятий по случаю объявления всеобщего мира, но часть людей, не согласных с условиями мира для проигравших стран, ибо они затрагивают и не воевавшее поколение, выходят на акции протеста в день, близкий к этому числу.

– Добрый день, господа, нас сегодня не так много, однако… – Длинноволосый человек, который, очевидно, был главным на этом собрании, – зашелся кашлем.
Он был тощ, высок и скорее напоминал ходячую мумию. Собравшиеся выждали небольшую паузу.
– Итак, завтра третье сентября, и этот день для нас как всегда праздник. «Кусанаги» уже традиционно выходят на улицу.
– А может, обойдется? – спросил шатен с другого края стола.
– К сожалению, нет, – продолжал длинноволосый. – Серые глаза его сверкнули. – Я вчера звонил их лидеру, а он сказал, что, если им дадут сделать то, что они хотят, то жертв не будет.
– Да они еще и условия ставят! Вот, как их потом защищать! – раздался нервный голос.
– Потом я позвонил наиболее вменяемому члену их группы, Кизуне-сану. Он меня сначала обматерил, потом заявил, что я – полицейский прихвостень, но в конце сказал, что, если полиция не начнет первой, то все пройдет мирно. Диалог как всегда в его нервной манере. В полицию я тоже звонил: просил, чтобы дали два «зеленых» коридора для гражданских вместо одного. Но, видно, в полицию берут людей с принципиальностью баранов. Они отказались. Я сказал: «Ну, пусть эти мальчишки пройдут до мэрии под вашим присмотром!» Через пятнадцать минут такой беседы они просто дали трубку Хидану.
– Бля! – выругался шатен, сидящий на другом конце стола.
Длинноволосый блондин усмехнулся:
- Ну вот, он мне почти тоже самое и сказал, правда, куда красноречивее. Я думаю, об итогах переговоров можно ничего больше не говорить. Вот видеозапись того, что было в этот день год назад.
Он вставил видеокассету в проигрыватель:
– Вот они стоят на площади недалеко от мэрии, – комментировал происходящее докладчик. С экрана репродуктора были слышны крики, призывы, скандирование. – Так, ну это можно промотать, а вот с этого момента можно смотреть подробнее. Видите, молодой человек кричит что-то в громкоговоритель, народ начинает собираться в колонну. Само собой, полиция их растаскивает. Ну, а тут уже мы и скорая. В этом году будет примерно также. Вообще, хорошо было бы оставить пространство этой толпе для «отступления», так как бежать оттуда можно только назад.
– А назад, это куда, Джоуширо? – спросил шатен, вертя в руках сигарету.
– Там, за площадью, прямая дорога. Есть несколько кафешек, а если бежать очень быстро, то можно успеть добраться до Университета и больницы при нем. Но полиция оставляет только один зеленый коридор, у них это, как рыбалка: зашел на площадь – уже не выйдешь. Один выход они оставляют для полиции и еще – для врачей и прочих гражданских.
– Они что, там идиоты? Как будто это – шоу! – распалялся молодой человек.
– Успокойся, Рю, без них мы бы вообще не могли контролировать полицию. Камер они хоть немного стесняются. Значит, там будет скорая Первого Токийского госпиталя: одна, может быть, две машины… Наша задача…
– Абсолютно невыполнима. В «Кусанаги» явно хотят крови. Полиция тоже вся на нервах, и достаточно какой-нибудь мелочи, и они все вспыхнут, как бензин от спички, – констатировал человек, которого шеф называл Рю, – мы только между ними стеной можем встать. Есть желающие? – с язвительной улыбкой спросил он.
– Вот ты и пойдешь! – теряя терпение, закричал Джоуширо и вновь зашелся кашлем.
– Да уж лучше пойти на площадь, где одновременно проводят свои акции крайне правые, социалисты, зеленые, защитники прав иностранцев, а официальные власти в это же время решат провести военный парад. Ведь даже тогда все может закончиться не самым плохим образом, а присутствие «Кусанаги» – это гарантированный мордобой, – отозвался из зала очередной любитель шутить во время серьезного разговора.
В дверь конференц-зала постучали. В помещение вошел блондин с серыми глазами и тут же направился к Джоуширо. По пути он поздоровался за руку с некоторыми сидевшими за столом журналистами.
– Широ-сан, сколько лет я тебя не… – бросился он на своего знакомого.
Джоуширо стало немного неловко от такого приветствия:
- Ильфорте, у меня тут вообще-то собрание, – шепотом сказал ведущий, а вслух произнес. – Если кто-то не знает, то это – Ильфорте-сан, наш коллега. Он – тоже журналист, работает в освещении международных новостей.
– А я как раз по поводу вашего собрания, – радостно продолжал Ильфорте.
– А что, официальные каналы тебе уже не дают? – скривившись в улыбке, спросил шатен.
– Я тоже рад тебя видеть, Рю! – повернулся на голос испанец и тут же заметил. – О, да у нас тут новые лица?
Джоуширо, не отвечая на его вопрос, явно недовольным тоном спросил: «Зачем пришел?»
– Я мог бы спокойно снимать передачи про красоты Эдо, но мне интересно…
Тут молодой журналист расстегнул несколько верхних пуговиц своего пиджака и достал из внутреннего кармана немного помятую фотографию, на которой был изображен голубоглазый длинноволосый человек в черной футболке. Подпись под карточкой гласила: «Кизуне Д.».
Ильфорте положил снимок на стол: «Вы с ним знакомы?» – спросил журналист.
Джоуширо поморщился, вспоминая вчерашний разговор.
– Ну, да. Он – неприятный тип. Умный человек, но абсолютный фанатик. Убедить его в чем-то совершенно не возможно, и, если ты приехал за этим, ты потеряешь время. Он зол, нетерпим, ему в свое время хорошо досталось, и его характер испортился. Я не верю, что это – его врожденные черты.
– Да что уж ты из человека монстра-то делаешь? – не поверил Ильфорте. – Я знаю, что он – очень активный участник во всех мероприятиях, и вот завтра…
– Да не тяни ты, мы знаем, что завтра будет! – поторопил его Джоуширо.
– Нужно, чтоб он после завтрашнего… события… был живым и здоровым, ведь он обязательно попадет в неприятную историю.
– Уследить за Кизуне? – Рю удивленно посмотрел на Ильфорте.
– Этим я и буду заниматься. Меня брат попросил. Я не смог отказаться.
– О, – продолжал отпускать комментарии Рю. – А Заэлька знает, что ты ему отказать не можешь? Может, он еще что-нибудь попросил бы?
– Я передам брату, что ты беспокоишься о его личной жизни! – ответил испанец. – Мне нужна ваша поддержка, я тоже буду освещать акцию, но поскольку объем работы большой, а уезжать, скорее всего, придется быстро, то, кроме Забузы-сана мне понадобиться еще один оператор.
– Послушай, начал Джоуширо, – у нас тут своих людей не хватает. Мы сегодня троих с ресепшена сняли и камеры им раздали. Пусть они не профессиональные операторы, но польза от них все равно будет.
– Ну, не оператора, – начал торговаться Ильфорте, – а просто человека, который может в руках камеру держать.
– Хорошо, найдем такого, – попытался отвязаться от него собеседник.

Куротсучи Якуши уже несколько месяцев работала в издательстве «Независимость». Карточку с номером телефона этой компании она нашла на столе у отца. Девушка давно искала не пыльную подработку в офисе и решилась позвонить. В отделе кадров она узнала, что на работу в компании требовались промоутеры и телефонисты на ресепшен. Она поступила на службу, а «издательство» оказалось не совсем издательством: редакция была частью большого проекта. Компания «Независимость» сочетала в себе группу экспертов, которые часто становились посредниками в диалоге конкурирующих политических движений, фирму по юридической помощи, именно в этот отдел приходило больше всего обращений и издательство. Оно выпускало самую разную печатную продукцию: от прокламаций, буклетов, небольших переплетенных программок до книг серьезного содержания, в основном, социального, философского, политического. Причем редакторы брались за такие заказы, от которых обычно отказывались остальные.
Как-то Куротсучи попалась книга некоего Кизуне Д. «Этика и самоубийство». Читать на такую грустную тему ей не хотелось, да и шея, обмотанная веревкой, на обложке книги этого желания не прибавляла. На форзаце был изображен автор. Он был молод и даже красив. Куротсучи с сожалением вздохнула, посмотрев на фотографию. Она посчитала, что книга еще слишком тяжела для нее и отложила ее в сторону.
– Куротсучи! Тебя к шефу! У него там совещание, и ты ему зачем-то нужна! Что ты натворила?! Хотя, что вообще можно натворить такого на твоей работе? – позвал ее черноволосый молодой человек, начальник отдела.
Девушка мысленно попрощалась с работой, на которой не так давно прошла испытательный срок, и напряженно вспоминала, где же она могла ошибиться. Ей не сказали, зачем именно она нужна. Правильно, пусть работник сам думает и мучается.
Она вошла в конференц-зал.
– Ну, вот я и нашел тебе помощницу, – обращаясь к Ильфорте, – сказал Джоуширо. Затем он решил все-таки объяснить Куротсучи то, что произошло: - У нас не хватает людей, и мы решили снять нескольких с ресепшена: все и без звонков знают, что делать. Мы оставим несколько «горячих линий».
– Вы умеете пользоваться видеокамерой? – спросил Ильфорте.
– У отца была кинокамера. Умею, – ответила девушка.
– Поздравляю, вы сможете похвастаться журналистским опытом: мы временно принимаем вас в штат.
Куротсучи не знала, как правильно реагировать на такое внезапное повышение. Конечно, если б не было в ее крови авантюрной жилки, она бы давно сбежала из этой странной компании, которая занималась столь разнообразной деятельностью, и Куротсучи, конечно, хотелось попробовать себя в качестве оператора на репортаже о важном событии.
– А может, не надо? – неожиданно спросил Рю. – Она же все-таки тебе не «мясо»!
– Да ладно! Я ее верну в целости и сохранности, – отвечал Ильфорте. – А потом, может, и переманю ее от вас-то!
– Ага, в чемодане контрабандой провозить будешь, – улыбнулся Джоуширо.
– Может, ей хоть шарфик на лицо? – предложил Рю. – Молода еще в оперативных сводках-то светиться.
– Зачем шарф? У меня есть лучше, – Джоуширо прикрепил Куротсучи бейдж с надписью «PRESS» и переводом этого слова на японский язык. – С этим тебя никто не тронет. Снимай, что хочешь. Ильфорте-сан объяснит тебе, на что обращать внимание. Журналистское удостоверение мы подготовим.
– Ага, а про контрабанду лучше не шути, найдут статью, и за границу она только в чемодане и сможет уехать! – сказал погрустневший Рю.

***

- Смотри, ты должна фиксировать все, что происходит на площади общим планом, вот так, – показал Ильфорте. – От того, как ты все это снимешь, зависит впечатление, которое твой репортаж произведет на людей: ты сможешь показать их как революционную армию, накатывающую мощной волной, или как банду преступников. Задача простая: снимаешь общим планом масштаб действия. Крупным – лозунги, флаги, лица. Покажи, чего они хотят и зачем пришли.
Так, насчет возникновения нештатных ситуаций: если будут собираться в колонну или, наоборот, их всех за пятнадцать минут по машинам растащат, то забиваешь на все и снимаешь это. Следи за тем, что делает полиция. То, что ты записываешь на видео, – почти доказательная база. Если бузить начнут, что же поделаешь, раз такой контингент, – снимай, потому что, если они сто полицейских на больничную койку отправят, а ты в это время арест промоутера будешь снимать, то это – провал. Если ситуация выйдет из-под контроля, бросай камеру, все бросай и убегай. И та, и другая сторона будут совершенно неадекватны и доведены до предела. Одна спичка – и начнется пожар. Вопрос, кто ее бросит. Твою работу дублируют еще несколько человек, но с других позиций. Ты со мной, и у нас, можно сказать, места в партере.
Она встала на удобном возвышении, сбоку от полицейских «фаланг». Ильфорте и его помощник Забуза выгружали аппаратуру.
– Шла бы ты отсюда, девочка, – сказал один из полицейских, стоявших в оцеплении, – это же звери.
Демонстранты развернули черные знамена, на которых был изображен белый двуручный меч. Люди с транспарантами в черных майках с перекрещенными катанами. Странные люди с заклеенными ртами, несущие плакаты с надписью «Нас не спрашивали».
Лозунги на транспарантах гласили: «База на Окинаве – это военная оккупация», «Война продолжается! Долой разоружение!», «Даешь референдум по девятой статье!».
Среди более мирных требований было требование отмены цензуры для правых изданий и ликвидация национальных кварталов на некоторых островах.
Промоутеры шли впереди, раздавая буклеты, на которых была нарисована статуя Свободы, а под ней надпись «Статья 9: им это ВЫГОДНО, а тебе это НАДО?».
– Ребята, вот мы здесь стоим, а они за стеной из полицейских нас вообще не слышат! Давайте пойдем к ним и скажем нашему любимому правительству, которое защищает интересы других иностранных государств, что мы о нем думаем! Идем организованно: колонной!
До Ильфорте долетели обрывки фразы:
«Ведь пойдут же! – подумал журналист. – Напролом пойдут. Тут самому бы спастись, какой Дейдара! Может, он это их и подначивает! А если они столкнутся, то его позиция, сбоку от полицейских заслонов, вовсе не кажется безопасной. И на слово «пресса» они не посмотрят, ни те, ни другие».
Толпа действительно собиралась пойти по «гражданскому зеленому коридору» и, судя по всему, намеревалась это сделать спокойно. Это было бы верно, но сама идея так пройти к мэрии была огромной провокацией.
– Страх смерти объял сердце мое, и душа моя к аду приблизилась, – побелевшими губами шептал Ильфорте.
– Волнуетесь, Гуранцу-сан? – спросил невозмутимый Забуза.
– Издеваешься? – сорвался на крик Ильфорте. – Мы через пятнадцать минут будем между молотом и наковальней. Куротсучи! – девушка повернула голову. – Хорошо видишь эту черную колонну? Пока снимай ее! Но, если они выйдут на журналистский коридор, то мы либо уезжаем, либо смещаемся… Я еще не придумал… куда. Так, мы идем! – перекрикивал он нарастающий шум. – Резко на другой край, если они выйдут на дорогу! Чтобы оказаться за ними! За ними, поняла?! Пропустить! Фургон не трогаем, пусть хоть на металлолом разбирают!
«Принесла же нелегкая мне эту стажерку! Операторша тебе понадобилась! Идиот! Теперь вот следи за ней! Первая же подставится!» – думал он.
Ильфорте напряженно вглядывался в медленно идущую колонну:
– И душа моя… приблизилась… Сотвори со мною знамение во благо, пусть увидят его… – сбивчиво повторял Ильфорте.
На попытку демонстрантов построиться в колонну, полиция отреагировала мгновенно, пытаясь растащить людей в разные стороны. Кого-то уже за руки за ноги волокли в машину.
– Да поднимите же им головы, несите хоть по-человечески, асфальт же! – раздался чей-то голос.
Один из полицейских подошел к промоутеру, начал что-то говорить. Тот стал рыться в карманах, буклеты посыпались. Он достал-таки паспорт, охранник что-то сказал демонстранту, и того тут же обступили еще двое.
– А зачем втроем-то? Я не преступник и не мэр города, чтоб ходить с такой охраной, – удивленно спросил молодой человек.
Рю рванулся со своего места с ручной камерой.
Куротсучи видела, что он обратился к офицеру, что-то записал в блокнот и крикнул парню, которого уже почти завели в машину:
– Парень, в камеру посмотри! Не то потом концов не найдем!
Промоутер отвел рукой челку, постоянно спадавшую на глаза…
Засветились сразу несколько вспышек полицейских фотоаппаратов. Молодой человек махнул рукой: то ли он хотел показать своим товарищам, которые уже довольно напряженно следили за происходящим, что с ним все в порядке, то ли пытался заслонить лицо от фотокамер. Та же процедура ждала еще нескольких людей с буклетами. Замешкавшийся сзади демонстрант, поняв, что происходит, рванул прочь от толпы и, пробежав несколько метров, почувствовал себя в безопасности и картинно отмерял последние шаги. [ В этом случае он показывал, что его акция – одиночная, не связанная с общим протестом. – П.А.]
Буклеты были затоптаны: на изображении статуи свободы отпечатался след армейского ботинка. Человек с камерой, очевидно, вольный фотограф, подбежал к разбросанным по асфальту листовкам и сделал снимок.
Дейдара стоял на возвышении и орудовал деревянным транспарантом, как палицей. Его стащили. В потасовке на нем разорвали безрукавку. Кизуне держали несколько человек и потом передали на руки двум дежурным офицерам.
– Погнали, – сказал Ильфорте. – У меня есть идея.
Журналист вытащил черную футболку с бейджиком «PRESS» и надел ее.
– Забуза, – рвани-ка ее так, как если бы меня сзади спецназовец схватил.
– Ну, – раздумывая, отвечал Момочи, – а по затылку вас не приложить? Они могут, и для пущей достоверности…
– Мы с тобой только две недели работаем, а ты уже своего нанимателя покалечить хочешь? – отозвался Ильфорте. – Рви! Время дорого!
Забуза схватил своей мускулистой рукой футболку и разорвал ее чуть не напополам. Ильфорте хорошенько тряхануло от такого захвата. Журналист, сняв с себя безрукавку, бросил ее на асфальт и, потоптавшись на ней, чуть не сломал бейдж с надписью «пресса». Затем он подхватил грязную одежду и понесся к дежурному офицеру. План, как вызволить Дейдару, если он попадет к полицейским, был абсолютно непродуманным, зависящим от кучи случайностей, трудновыполнимым и не опробованным в реальных условиях, но другого за полтора дня придумать не смог.
– Гошпо′ дин офи′ шер, отпуштите моего стажера, – с преувеличенным акцентом заговорил Ильфорте, вспоминая все ошибки, которые допускают испанцы, плохо владеющие иностранным языком.
– Какой это стажер? Это – нарушитель, вы обознались, – с трудом вслушиваясь в шепелявую речь странного гражданина, ответил полицейский.
– Вы меня не поня′ ли? Я нанял работни′ ка, у вас в стране. Я не очень хорошо гово ′ рю? Я – иностранный журна′ лист, веду программу «Япония глазами Испании». Я напи′шу об этом в репортаже. Акира, что они с тобой сдела′ ли? – Ильфорте отряхивал ничего не понимающего Дейдару, который по воле фантазии репортера превратился в стажера Акиру. Гранц нервно тыкал в полицейского паспортом, испанским и заграничным, визой, разрешением на работу в чужой стране, звал Забузу и Куротсучи в свидетели. Девушка согласно кивала, а Момочи всем своим внушительным видом как бы говорил: «Ну, знаю я этого мужика, зуб даю, что три месяца с ним работал». Кроме того, Забуза тащил из машины «тяжелую артиллерию»: кучу справок о том, что Акира Кицане у них работает. Конечно, в тихом кабинете можно было бы легко проверить, что все справки сделаны чуть ли не вчера, и, кроме как на самого Ильфорте Гранца, ни на кого не ссылаются. Однако это было невозможно в условиях, когда спереди напирала агрессивно настроенная толпа. Просмотрев документы Ильфотре и еще несколько справок «Акиры», офицер понял, что ему положительно мешают работать. Он уже десять минут занимался этим случаем вместо того, чтобы погрузить этого Акиру-Дейдару в машину. А белобрысый иностранец тряс перед ним журналистским удостоверением и истерично кричал, что полицейские «порвали одежду его работни′ ка». В обычной ситуации охранник запихал бы в машину обоих, а разбирался бы с ними уже в отделении, но профессия, связанная с прессой, а еще более, испанский паспорт, внушали уважение. К тому же Ильфорте использовал против чиновника его же оружие – кучу ненужных справок.
– Нет, вы объясните, – впадал в артистический экстаз испанец, – если один чело′век похож на другого, это – преступление? Это где написа′но, что если у человека длинные воло′сы, то он – Дейдара?
– Да вылитый же, – почти оправдывался полицейский, которого вконец запутал истеричный иностранец. – Длинные волосы, блондин, глаза голубые, да даже вы майку эту черную в руках держите. Черная одежда – это их символ. Его привели, значит, так надо!
– Майка черная? И это все? – остервенело спорил Ильфорте.
Тем временем события развивались драматически: люди на площади все-таки построились в колонну:
– Сметем полицейские преграды нахрен, – раздавалось из громкоговорителя.
– Да заткните кто-нибудь ему глотку! – отдавал приказы уже в свой рупор полисмен.
Офицеру, который уже пятнадцать минут общался с Ильфорте, стало не по себе: сейчас эти экстремисты начнут прорыв, а он тут возится с двумя психами.
– Вы видите, что тут творится? Хорошо, ситуация не позволяет разобраться с вами детально. Я перепишу ваши данные, и вас вызовут на беседу потом. Если вы дурно себя чувствуете, можете обратиться к медикам. Они в скорой.
– Спасибо, у нас фургончик! – улыбнулся Ильфорте.
Схватив в охапку Дейдару, он помчался к машине. Забуза уже был на водительском сидении.
«Наснималась? – журналист бросил взгляд на Куротсучи. Не дожидаясь ответа, Гранц схватил девушку за капюшон ветровки и втащил в машину. – Мы сматываемся и очень быстро».
Когда они выехали за пределы площади, Дейдара спросил: «Ну, и что это был за маскарад? Какой я нахрен Акира?»
– Да ради вас я и пальцем бы не пошевелил, – язвительно отвечал Ильфорте, но мне позавчера позвонил брат, которому один окинавец часа три впаривал, какой вы классный ученый, как вы разбираетесь в искусстве, как вы всем нужны, и как будет плохо, если вы во что-нибудь опять вляпаетесь.
– Вот, значит, как? – произнес Дейдара. – Остановите около Токийского меда. Хочу поговорить… с окинавцем.
– Правильное решение, – отозвался Ильфорте. – Забуза, затормози там.

Кизуне ворвался в здание, пробежав мимо вахты, временное отсутствие турникета на первом этаже сыграло ему на руку. Он пробежал наверх, в хирургическое отделение, вломился в кабинет.
– Вы к кому? – послышался обескураженный женский голос.
– С дороги! – проорал Дейдара, он почти выломал дверь.
– Я ждал вас, – спокойным голосом ответил Оротимару.
– Это вы подослали за мной следить этого блондина-истеричку? – вне себя от бешенства кричал Кизуне.
– Блондин-истеричка? А я думал, вы оцените, – саркастически улыбнулся господин Ото. – Да, я. Именно поэтому мы с вами сейчас и разговариваем. Иначе уже я бы вырывал вас из куда более цепких лап. Человек, которого я попросил за вами присмотреть, это – Ильфорте Гранц, международный журналист, я вас давно с ним хотел познакомить, вы похожи. Вообще-то, он – очень здравомыслящий человек, но вот актерские данные у него совершенно шикарные.
– Да я вижу, развели театр! – продолжал разговаривать на повышенных тонах Дейдара.
В дверь кабинета робко постучали.
– Ну, кто там еще? – резко спросил Оротимару.
Голубоглазая блондинка приоткрыла дверь и спросила испуганным голосом: «Ах, это был ваш гость? Он ворвался так, как будто хотел убить».
– Не бойтесь, может, он и хотел кого-нибудь убить, но только не меня. Вы не узнали Дейдару-сана? Приглядитесь? – ответил господин Ото.
Яманака сделала шаг назад: узнать Дейдару в человеке, которого она видела сейчас, было невозможно. Это был молодой человек в каких-то черных, порванных лохмотьях, вымокший до нитки, хотя на улице было солнце, в хлюпающих от этой же, неизвестно откуда взявшейся воды, кедах. Лицо его было расцарапано, а взгляд… Она никогда бы не подумала, что приветливый Дейдара может смотреть таким затравленным и озверелым взглядом.
Она лепетала какие-то невнятные извинения…
– Ино-сан, – Оротимару решил перевести неловкий разговор в другое русло, – будьте добры, принесите господину Дейдаре чистую одежду и какую-нибудь обувь, сандалии, что ли… Что угодно, только, конечно, не белые тапочки.
Ино скрылась за дверью.
– Вас все-таки угораздило. Идите сюда, – позвал Оротимару. – Раздевайтесь. Снимите с себя эту ересь! Пресса, бля!
– Это ваш «гений» придумал! – ответил Дейдара.
– На что-нибудь жалуетесь? – не слушая своего собеседника, продолжал Ото.
– Да нет, – произнес Дейдара.
– Ребра целы. Да вас как будто купали в холодной воде или какой-то слякоти, – продолжал Оротимару.
– Так водометы же, а насчет второго – ваш друг постарался, – оправдывался молодой человек.
- Этак вы простудитесь, – Оротимару прошел вглубь кабинета и достал сухое полотенце. – Вот, – он бросил полотенце Дейдаре. – Это тоже вам.
Оротимару достал спиртовой раствор йода: «
- Это вы уже сами. Для царапин.
– Так ведь сами же говорите: царапины, пустяки. Из-за этого еще…
– Мне что, самому вам продезинфицировать эти порезы? Мне вам рассказать, что случается с теми, кто запускает грязные раны, полученные неизвестно где и хрен знает при каких обстоятельствах? Или сразу принести противостолбнячную сыворотку? – Оротимару явно был серьезно настроен на лечение.
– Да, полиция это… рожей об…
– Тогда нужны еще и уколы против бешенства, – саркастически улыбнулся врач.
Ино принесла Дейдаре комплект одежды медицинского работника. Ничего менее специфического она достать не смогла.
– Вы думаете, что если с вами что-нибудь случится, то всем от этого будет лучше? – печально спросил Оротимару. – Я о себе когда-то тоже так думал. Рекомендую вам пройти обследование на повреждения внутренних органов, даю вам три дня выходных, больничный. Вы нужны нам здоровым. А после у нас с вами будет серьезный разговор.
– Еще серьезней? – лениво спросил Дейдара.
– Намного.
– А почему вы здесь так спокойно сидите? – Кизуне опять начал разговор на повышенных тонах.
– Потому, что я жду. Я уже отдал распоряжения о том, чтобы готовили палаты интенсивной терапии, – сказал Ото.
– Вы что, всерьез полагаете, что они повезут тех, кого взяли прямо в больницу? – удивленно спросил молодой человек.
– Но если им нужна помощь? Я думаю, что никому не хочется, чтобы кто-то умер на их рабочем месте, – ответил врач.
– Да вы не поверите, им плевать, а учитывая, что обе стороны были взбешены, то все, для кого вы приготовили терапию, сейчас на нарах… – рассказывал Кизуне.
– И вы, как настоящий герой, едва подлатавшись, идете к своим? – опять саркастически усмехнулся Оротимару. – А я вас не отпущу! Вас загребут прямо там, вы не вернетесь! Слишком много сил, нервов я потратил, чтобы хотя бы для вас все обошлось… Я даже в квартиру вам возвращаться не советовал бы. У вас есть друзья, у которых можно переночевать?
– В другом городе. На Осаке, – коротко ответил Дейдара.
– С вашим характером я и не сомневался. Считайте, что этим больничным я предоставляю вам конспиративную квартиру, Дейдара-сан. Это не очень надежное убежище, но и я не Клод Фролло. Освобождением ваших товарищей занимаются вот эти люди, – Оротимару протянул карточку с телефоном «Независимости». – Их ведь задержали по разным причинам, верно? Вы действительно думаете, что ваши методы обращать на себя внимание власти принесут успех? Вас нам только сложнее защищать.
Дейдара презрительно посмотрел на медика.
– Даже отвечать не хотите, – прокомментировал его действие Оротимару. – Видимо, для вас я задал слишком низкий вопрос.
– А кто этот человек, который меня отбил у дежурного? – спросил Кизуне, переводя тему беседы.
– Я слабо с ним знаком. Мы виделись раза три или четыре, никогда не были большими друзьями. Его брата я знаю гораздо лучше. Он поступил к нам двенадцать лет назад. Сейчас он – химик, естествоиспытатель, видный ученый, экспериментатор, один из самых интересных мыслителей в своей области. Само собой, заядлый гомосексуалист. Да, он с первого курса не скрывал своих связей с мальчиками. Ученую карьеру начинал на химическом факультете: ему, как маленькому ребенку, нравилось соединять разные вещи, особенно, если после этого получалось что-то новое. Отучившись два года, он бросил эту профессию. Нрав его был непостоянен. Он перевелся на врачебное отделение. Учился всегда блестяще. Его тьютеры локти кусали, когда он уходил с факультета. Прослушал несколько семестров, и когда решил, что достаточно знает анатомию, бросил. Видимо, во всей профессии врача ему нравилось то, что можно расчленять трупы, как раньше нравилось соединять вещества. Я не понимал его до конца. Из таких маньяков, если их направить в верное русло, и получаются гениальные ученые. Уже потом, совсем не в студенческом возрасте, он пришел на мой профильный биологический, точнее на биохимию. В этом у него сошлись сразу три безумных страсти: к анатомированию живых существ, выяснению их реакций на разнообразные стимулы внешней среды, а так же опыты с ядами и их антидотами.
– А вы тоже локти кусали, когда он уходил? – ядовито улыбаясь, спросил Дейдара.
– Да….Может быть, – с грустью согласился Оротимару, – хотя, он же научился, чему хотел, а всех талантливых к себе не привяжешь. Тебя, вот, например, тоже… После университета он вообще уехал к себе в Испанию, ходили слухи, что он очень много путешествовал по Европе на деньги, полученные от внезапно открывшегося наследства. Жил во Франции, Италии. С его переменчивым характером это можно легко представить. Он оставил мне адрес для научной переписки, хотел получить рецепт одного антидота, над которым я работал. Письмо то ли из Милана, то ли из Флоренции, бог его теперь знает. Но эти два адреса, японский и заграничный, спасли тебя сегодня. Он вернулся на родину, когда деньги кончились. Видимо, тогда его потянуло на прекрасное, устал от операционных. Но, вот после… он невероятным образом аккумулировал все знания, полученные от учения и от путешествий в нечто свое и совершенно безумное. В нем, наверное, еще сидел этот химик или ребенок, который обожает складывать известное, чтобы получить новое. Такой вот… человек… гений…

***

– Я тебя во все это впутал, давай, хоть компенсирую – до дома подброшу. Машина служебная, – предложил Ильфорте.
– Гуранцу-сан, только остановите на другой улице. Дальше я пойду сама. Иначе возникнет много ненужных вопросов, – сказала Куротсучи.
– А, ну ладно, – согласился Ильфорте. – А уже есть человек, который будет волноваться по этому поводу?
Девушка не ответила.
Куротсучи позвонила в дверь.
– А, заявилась? – спросила Тен-Тен. – И где пропадала?
На шум вышел отец: «Видишь ли, – начал он речь издалека, – мы тут телевизор решили посмотреть, а там ты. Ты же говорила, что на ресепшене работаешь, на звонки отвечаешь, а ты там. Вот, я не знаю, что маму твою больше взволновало: что ты снимала митинг, на котором драка началась, и тебя убить могли, что вокруг тебя три мужика увивались. То, что я знаю двоих из этой компании, ее не убедило».
– Я очень устала за день. Может, мы завтра об этом поговорим? – Куротсучи попыталась отвязаться от неприятного разговора.
– А завтра ты опять на какую-нибудь сходку пойдешь? Нет, дорогуша, я с тобой настроена поговорить очень серьезно, – все не унималась Тен-Тен.– Тебе учиться надо, а не демонстрации на камеру снимать. С такой работой из института вылетишь. Скажи что-нибудь, Кабуто.
– А что я ей скажу? Я и тебе все сказал. Двое, которые с ней были, – мои знакомые. Я не думаю, что они так опасны, как ты о них думаешь.
– А ты знаешь, что у этих двоих было на уме? – резко спросила Тен-Тен.
– Так можно всего города начать бояться. Она – взрослый человек, и свои мозги должны быть. Так что, если на учебе в институте не скажется, то я не знаю, чем репортерская практика хуже других. Это такая профессия – жур-на-лист. И если она хочет писать о пожарах, демонстрациях, да хоть военных событиях, то это – ее жизнь, – спорил Якуши.
– Да ты ни меня, ни ее ни грамма не любишь… – вздохнула Тен-Тен.
Куротсучи села на табурет. Она почувствовала себя лишней на этой домашней разборке. Не хотелось что-то выяснять, оправдываться, доказывать. Она должна была бы спорить, объяснять, что это не так опасно, и вообще рассказать, что ее взяли только потому, что нужен был человек, который должен был держать камеру, и, может, это вообще единственный раз, когда ей дали такое поручение, что на эту профессию тоже надо учиться. А она почти засыпала, прислонившись к холодной стене – сказывалось нервное напряжение.