Годы. Часть 2: Темари

Темари пятнадцать. Она уже давно не знает, о чем разговаривать с девчонками-ровесницами, зато слишком хорошо знает, с какой силой и под каким именно углом должна войти в основание шеи металлическая кромка веера, чтобы голова противника отлетела на десять ярдов. Знает она и о том, что в свои пятнадцать уже сильнее, быстрее и умнее большинства чунинов Сунагакуре – как-никак маленький повод для гордости. Вот только радость от осознания собственного превосходства длится недолго: ровно до того момента, пока ее тело не попадается в ловушку чужой тени на злополучном экзамене.
Обида и ненависть смешиваются, собираются в давящий ком у самого горла – не выдохнуть. Опутанные тенями ноги предательски дрожат – и Темари скрипит зубами от унижения, смотрит на противника зло, с вызовом, но все равно, подчиняясь его воле, делает первый шаг навстречу.
Чертов мальчишка…
Крохотные зрачки в узких прорезях его глаз неподвижны: сколько ни старайся, в их черноте не прочесть ничего. Но тонкогубый рот кривится в едва заметной усмешке.
Не издевательской, не победной. Какой-то непонятной.
И это бесит еще больше.

Темари шестнадцать. И она уже давно не берет с собой на миссии фотографию матери. Она теперь вообще нечасто о ней вспоминает. И то немногое, что оставалось в памяти, с каждым прожитым годом лишь блекнет и отдаляется: стремительно и безвозвратно. Тепло родных рук, смешинка во взгляде… Воспоминания наслаиваются друг на друга, идут внахлест – и теперь Темари все чаще снится, как демон внутри Гаары поднимает голову и рычит, капая слюной из углов острозубой пасти. Ей слышится его смех: тихий, нехороший.
Злой.
Но потом всегда наступает утро, и вместе с луной на небе тают, истончаясь и развеиваясь, все ночные кошмары. К утру одеяло свешивается на пол, а простыня под боком сбивается, собирается крупными складками. Темари лежит в смятой постели, поджимает под себя озябшие босые ноги и щурит сонные глаза, глядя в круглую выбоину окна на едва-едва розовеющие облака, утопающие в серой дымке рассвета.
Тихо.
Но если как следует прислушаться, можно услышать дыхание братьев в соседних комнатах: беззаботное похрапывание Канкуро и тихие, почти неслышные выдохи и вдохи вечно неспящего Гаары.
Темари ловит себя на мысли, что все реже думает о матери, и все чаще – о них, живых. И от этого где-то глубоко-глубоко внутри растекается тепло, а на губах расцветает улыбка.
Темари любит встречать рассветы.

Когда Темари исполняется семнадцать, ей впервые в жизни дарят цветы. И это странно, неожиданно, почти пугающе. А главное – совершенно неизвестно, что теперь с этим делать. Лоснящиеся голубые лепестки незабудок кажутся мелкими осколками неба, рассыпанными вокруг желтых солнц-сердцевин. Темари неосознанно протягивает ладонь - пальцы сами сжимаются на оплетенных атласной лентой стеблях.
И щекам вдруг становится жарко, и в груди поселяется что-то робкое и теплое. Темари чувствует на себе чужой внимательный взгляд, чувствует, как горит огнем ее лицо, чувствует колкую дрожь, бегущую от локтя до кисти вытянутой руки. Она спешит отвернуться и бредет прочь. Под ногами путаются тени: они липнут к подошвам сандалий, ползут по коже стоп, мягко щекочут между пальцами… Темари уверяет себя: ей все это просто кажется.
Она старается больше не смотреть на того, кто молча идет рядом.

Темари восемнадцать. И с ней происходит что-то странное.
В Конохе стоит самое настоящее пекло, и даже тень близрастущего леса не спасает. Сладкий розовый лед тает в руке, течет липким сахаром по пальцам. Крыши плавятся от жары, по улицам носятся босые полуголые дети, обливают друг друга водой из бутылок.
Темари кажется, что мир сошел с ума и перевернулся с ног на голову.
Жара туманит разум, яркий свет слепит, заставляет щуриться и моргать.
Бесит.
Шикамару идет на шаг впереди нее, и из-за его чертовой широченной спины не разобрать дороги.
Тоже бесит.
До гостиницы еще около получаса пути: этот Нара словно нарочно повел ее окольными тропами по самому солнцепеку, причем с несколькими остановками.
Темари злится на палящее солнце, злится на Шикамару. И злится на себя. За то, что не может отвести взгляд от разлета чужих мощных плеч.
И когда только он успел так повзрослеть?
Темари все еще помнит его худощавым, вечно скучающим мальчишкой, с такой страдальческой рожей, что охота по ней съездить.
Погруженная в свои воспоминания, она и не замечает, что кто-то упорно идет вслед за ними.
- Шикамару! Темари-сан! – окликивает высокий женский голос.
Ей даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, кому этот голос принадлежит. Шикамару внезапно останавливается на полушаге – Темари по инерции врезается в него, впечатывается носом меж сведенных лопаток и моментально вспыхивает. От его футболки пахнет выжженной травой и раскаленной докрасна черепицей.
- Фух, еле догнала, - Ино Яманака равняется с ними, наклоняется, упирая руки в колени, и тяжело дышит. Светлые волосы кажутся темнее от влаги, длинный хвост свешивается на голое плечо.
И пока они с Шикамару разговаривают о чем-то, вероятно, неважном, Темари смотрит на ее запястья, на тонкие пальцы, на красивые овалы ногтей, покрытые бледным лаком.
Темари молчит и сжимает свои руки в ноющие кулаки за спиной. Ее ладони – сплошь ожоги да незаживающие рубцы, ногти острижены под корень, а подушечки пальцев стесаны до такой степени, что не различить кожных узоров.
Ино совсем не такая. Ино другая: сама приветливость. Ямочки на щеках, а в блестящих волосах – солнечные блики.
Но отчего-то Темари хочется схватить ее за хвост и приложить сияющим лицом о колено. Так, чтобы хрустнула сломанная переносица. Так, чтобы потом ни один умелец не вправил, как было…
Ино улыбается ему – и от ее глаз разбегаются лучики.

Темари восемнадцать. И она по-прежнему не умеет проигрывать.

Темари девятнадцать. И ей кажется, что война никогда не закончится, что зловонный запах ее навсегда въелся в кожу и вплелся в волосы так, что уже не вычесать. Сырая земля, паленая плоть и порох взрывных печатей – так пахнет война. И от запаха этого к горлу подступает рвота.
Пальцы на ногах измазаны красно-бурой грязью, рана на груди ноет и кровит. В сегодняшнем бою Темари зацепило взрывом: не успела отскочить, словила осколок. Благо, тот засел неглубоко, но едва ли это хоть как-то спасало положение: вся левая половина тела болела премерзко.
По самым скромным подсчётам до привала ещё часа три пути, так что…
Темари замедляет шаг, смещается в хвост колонны, а потом незаметно сворачивает в подлесок. И, едва скрывшись из виду своего отряда, приваливается спиной к дереву, шумно выдыхает и опускается на траву – сумка тяжело падает рядом.
Над головой стоит в зените солнце, и ветер приносит шепот листвы, шорох сухих трав под ногами.
- Это ты? – спрашивает Темари, не поворачивая головы, даже не всматриваясь в чужой силуэт, едва различимый в тенях низких крон.
Шикамару не отвечает: просто вышагивает на свет и бесшумно подходит вплотную. Усаживается напротив и с четверть минуты так и сидит, молча уставившись ей куда-то между ключицей и грудью неподвижным взглядом. А потом поднимает глаза и произносит тихо, едва размыкая потрескавшиеся губы:
- Давай посмотрю.
- Ладно.
Щелкают застежки форменного жилета, ткань съезжает с плеч. Темари заводит руки назад и морщится, сжимая зубы: выпутываться из пройм рукавов, оказывается, болезненно.
- И водолазку, - негромко напоминает Шикамару.
Темари на секунду цепенеет. А потом чувствует, как лицо ее постепенно вытягивается, как сходят с него все краски.
- Отвернись.

Порыв ветра заставляет поежиться.
Холод и стыд.
И дрожь в пальцах.

Шикамару придвигается ближе, бесконечно медленно протягивает руку. Дотрагивается до обнаженного плеча ладонью, ведёт ею в сторону - к покрытой мелкими мурашками шее. Темари не выдерживает и опускает голову – светлые пряди челки, скользнув с висков к середине лба, падают на глаза, занавешивая взгляд. Прикосновения делаются мягче, невесомее, смещаются ниже, к самой груди… И Темари видит, как меняется вдруг чужое лицо, полуразмытое светлой дымкой: как в черноте глаз мелькает что-то незнакомое, как твердеет линия челюсти и вздрагивают брови...

Темари девятнадцать. И этот вечер – особенный.
Все происходит само собой. Без слов, без признаний. Совсем не так, как представлялось ей в мечтах.
Но отчего-то, лёжа на спине, в крошечном мире внутри палатки, уже после того, как все случилось, Темари ощущает небывалую легкость. Как будто все тяготы, все сомнения и беды разом рухнули с ее плеч… и, кажется, только оттолкнись от земли – взлетишь.
По скату брезентовой крыши скользит первый солнечный луч, но ветер все ещё спит, запутавшись в ветвях деревьев. Ни шороха, ни птичьего голоса.
Тихо-тихо.
И почему-то хочется улыбаться.
Шикамару сонно накрывает рот ладонью, давя зевок. Обнимает ее одной рукой, подтягивая ближе к себе. Грудь у него тёплая, мерно вздымающаяся, и лежать на ней, прижавшись щекой, оказывается удивительно удобно.
Темари закрывает глаза и вслушивается в чужое дыхание.
Завтра будет новый бой, и их отряды разбросает на десятки километров друг от друга. Завтра будут взрывы и зияющая воронками земля, будут лязг металла и сизые клочья дыма. Но сегодня…
Темари засыпает, и ей снится широкое поле у самой границы Конохи: зеленое море, усыпанное незабудками. И синее небо в бледной ряби облаков.
Темари снится мир.

Темари двадцать. И она возвращается домой, ещё не до конца веря в то, что все закончилось. Новый Мир кажется ей зыбким, недолговечным и хрупким. Построенным на костях.
В Суне все по-прежнему: палящее солнце, песчаные бури, серо-желтые лабиринты улиц.
Скука.
Один за другим тянутся месяцы. Темари не дают миссий соответствующего ранга, ее не выпускают за пределы деревни. Гаара избегает объяснений, скрываясь за кипами бумаг в своём кабинете.
Это похоже на заговор.
Темари подозревает, что ее письма не доходят до адресата, что соколов перехватывают.
Лоток для почты давно пуст.
От Шикамару нет вестей, и Темари заставляет себя больше не думать о нем.
Получается плохо.

Темари двадцать один. И ее выдают замуж за Дайме.
Лицо младшего брата похоже на белую маску актера из кабуки: твёрдые скулы, неподвижная полоса рта. Полное безразличие. Время и власть изменили его: во взгляде застыл лёд, в ещё мальчишеском голосе прорезалась сталь.
Темари не произносит ни слова вопреки. Темари сдержанно кивает, выходит из кабинета Казекаге под скорбную тишину и, едва оказавшись за дверью, зажимает открытый рот ладонью, давя подступающие слезы.
Она слишком хорошо помнит пламя войны и тот ужас, что навсегда отпечатался на лицах мертвых товарищей.
Одна ее судьба против безопасности деревни – крошечная жертва во благо мира.
Темари не дура. Она все понимает.
Сильные руки обнимают, гладят по спине, утешая – и Темари тонет в объятиях Канкуро, словно в чёрном облаке. Прячет лицо у него на груди – ткань балахона мокнет, липнет к ее горящим щекам.
- Не надо, - говорит Канкуро, ломая тишину пустого коридора, и голос его дрожит на грани.
Темари плачет: вздрагивает в плечах, кусает губы, не издавая ни звука.
Кольцо братских рук сжимается крепче. Так, что становится почти больно. Так, что сложно дышать.

Темари двадцать один. И ей кажется, что для неё война не закончится никогда.

Темари двадцать два. И сегодня – ночь накануне ее свадьбы.
Канкуро смеётся, развалившись в изножье кровати: пьяный и разговорчивый, с розовыми пятнами румянца на скулах.
Счастливый.
«А помнишь..?»
Темари помнит все.
Веселье наполняет изнутри, искрится улыбкой на губах, льётся тихим смехом. И дурацкий дворец Дайме вместе с этой вычурной комнатой уже кажутся не такими уж ужасными, как прежде.
Канкуро говорит увлечённо, путаясь в словах, сверкая глазами. Его футболка перекрутилась, волосы взлохматились на висках. Темари вспоминает его восьмилетним мальчишкой, метающим сюрикены в птиц, задирающим младших, сбегающим от разгневанного Баки по крышам... Канкуро смотрит на неё: улыбающийся одними лишь глазами, беззаботный, все ещё чуть хмельной.
И ей хочется, чтобы этот вечер не заканчивался как можно дольше.

Ночью Темари видит лишь бессвязные, куцые обрывки снов.
Фотография матери, забытая на дне старой шкатулки.
Оживший песок в разводах крови.
Высушенный меж страниц книги цветок с голубыми лепестками...

А потом наступает утро. И все идёт наперекосяк.
Темари понимает, что что-то случилось, когда вместо двух хорошеньких служанок ее выводит из покоев отряд стражи. Длинный хвост шлейфа волочится за спиной, не разношенные туфли трут мозоли. Темари ступает по сумрачным коридорам дворца, облачённая в белое, конвоируемая стражниками.
- Где мой брат?
На самом деле, у неё ещё много вопросов. Но задаёт она почему-то именно этот.

Старика Дайме хоронили в закрытом гробу – это все, что Темари удаётся подслушать в подземных ходах, пока ее сопровождают в отдел дознания. Допросы растягиваются на неделю, за это время её даже почти не бьют. Темари думает о том, что с ней сделали бы, попади она в лапы карательного отряда Суны. Вряд ли она ушла бы оттуда на своих ногах.
Ее отпускают за неимением доказательств. Канкуро держат на десять дней дольше, но в итоге тоже отсылают обратно в Суну.
И когда Темари видит его, с расцвеченным синяками и ссадинами лицом, с переломанными негнущимися пальцами, хромающего на обе ноги, то испытывает такое облегчение, какого не ощущала никогда прежде.
Она обнимает Канкуро так же крепко, как он обнимал ее тогда, год назад, в тишине холодного коридора, - и обтянутые черной материей плечи едва ощутимо дрожат под ее ладонями.

Темари двадцать два. И в этот день над ее головой расстилается бескрайнее мирное небо.

Темари двадцать три.
Она заправляет постель, намывает до скрипа чашки и готовит завтрак на двоих. Окно над столешницей распахнуто настежь, и ветер обдаёт прохладой лицо, скользит по распущенным волосам.
Темари поднимает глаза и смотрит во двор. Туда, где только-только зацветает сад и тянутся к солнцу молодые нежно-зеленые деревца.
До возвращения Шикамару с миссии остаются считанные минуты.

Темари двадцать три.
И она обретает новый дом.