И тогда тебя не станет

Я мог бы убить тебя. Убить медленно, с тягучей извращенной тщательностью. Мог бы утопить лезвие катаны в твоем солнечном сплетении и, в открытую издеваясь над тобой, полумертвой, с влажно-кровавым чавканьем провернуть его пару раз внутри, подергать вверх-вниз, разрезая надвое грудную клетку.
Я мог бы уничтожить тебя. Навсегда втоптать в грязь твою гордость, отобрать силу и безжалостно сломить решимость. Подчинить тебя себе и заставить повиноваться… Что может быть слаще? Что может быть сложнее этого?

В каждом твоем взгляде, брошенном исподлобья, так много ненависти, злобы, ярости… Чего угодно, но только не страха, не долгожданного смирения. И я понимаю: тебе мало. Мало всего этого показного цирка с приковыванием к стене и лишением чакры, мало издевательств, мало того, что тебя, великую Пятую Хокаге, раздели догола и разглядывают, словно продажную уличную девку…
Тебе все мало.

Моя безумная, давно разъедающая мозг мечта: сомкнуть металлическое кольцо на твоей шее. С силой дернуть за цепь – и ты побито, жалобно заскулишь; ослабить «поводок» - тут же зайдешься яростным, клокочущим рычанием. Я бы всюду таскал тебя за собой, словно верную, преданную собаку. Как жаль, что ты никогда такой не станешь: дай тебе волю, спусти хоть на секунду – и ты обязательно предашь. Оттяпаешь ногу или изуродуешь лицо. Я знаю: мне никогда не сделать тебя послушной, ни за что не приручить. Я и не стал бы пытаться, это и не нужно вовсе. Мне было бы достаточно лишь одного: признания. Всеобщего и, разумеется, твоего. Я бы водил тебя, полуголую и избитую чуть ли не до смерти, по всем деревням. И ты бы покорно, безропотно шла за мной следом, тихонько позвякивая тяжелыми звеньями цепи. И каждый, кто видел бы тебя такой, - покоренной и безжалостно растоптанной, валяющейся у меня в ногах - признал бы мое могущество. Каждый признал бы бесспорное превосходство клана Учиха над Сенджу.
Дело за малым. Осталось лишь потуже затянуть на тебе ошейник…

Подхожу вплотную – твое сбивчивое, прерывистое дыхание обдает теплом незащищенную латами полоску на моей шее.
Я ненавижу тебя, но еще больше ненавижу твое упрямое, тупое молчание. Особенно сейчас, когда мой слух как никогда раньше жаждет истеричных рыданий, воплей и стонов. Моя голодная душа просит твоих нескончаемых страданий.
Сжимаю в кулаке растрепавшийся светлый хвост, с нескрываемым наслаждением тяну вниз… Ты болезненно морщишься, скрипишь зубами от бессилия и злости, но в итоге все равно поддаешься: запрокидываешь голову назад и чуть вбок. Мой взгляд цепляется за каждую, даже самую незначительную мелочь. Округлое плечо, мягкий контур изгиба шеи, тонкая выпирающая ключица... Сейчас она до такой степени выделяется на твоем теле, что мне попросту хочется вырвать ее с мясом: это кажется таким естественным, таким единственно верным… Но вместо этого я зачем-то украдкой прижимаюсь к ней губами, вскользь касаюсь языком... И ты вздрагиваешь. Рвешься прочь, оставляя в моей руке лишь клок своих волос, а на губах – чуть солоноватый привкус кожи. Тебе некуда бежать, Сенджу.
Тоскливо, обреченно поют над твоей головой пришедшие в движение цепи.

Ты пыталась спасти Джинчурики из лап моей ненависти, но по иронии судьбы угодила в них сама. Как много липовой самоотверженности, как много показной отваги в твоем напрасном поступке…
Подвиг? Геройство, самопожертвование? Всего лишь забытые, давно развеянные мифы в этом мире. В мире, где каждый заботится только лишь о сохранности своей шкуры.

Твоя воодушевленная, неиссякаемая стойкость, твоя всепоглощающая воля к борьбе и тщетному противостоянию искренне забавляют. Ты до смешного глупа, Сенджу.
Небрежно хватаюсь пальцами за твой подбородок, целую брезгливо сжатые губы. Целую жадно, властно, по-хозяйски. Доля секунды - и вот они нерешительно, чуть дрожа, приоткрываются под моим натиском. Ты впускаешь - и я тут же забываю обо всем, и я практически верю, что ты, наконец, подчинилась моей воле. Сломалась и сдалась окончательно... У меня внутри все вскипает, клокочет и пенится, затапливает долгожданным ощущением триумфа.
Мой язык смело толкается в теплоту твоего рта. А слюна мгновенно мешается с кровью…
- Тварь!
Весь рот моментально наполняется соленым и горячим. Оно сочится меж крепко стиснутых зубов, стремительно течет по подбородку и тихо, почти бесшумно капает на пол.
Перед глазами все плывет, неумолимо размазывается, тонет в нахлынувшей всепоглощающей ярости. Удар за ударом. И я уже не понимаю, что делаю. И я уже не чувствую, куда бью.

Твои односельчане тебя так и не найдут. Твое имя навеки сотрется, изгладится бесконечной вереницей дней, месяцев и лет. Бесследно исчезнет сначала с людских уст, а затем – из их голов. Тебя забудут, как забыли многих в свое время. Ты останешься жить только лишь на страницах древних, рассыпающихся от времени летописей…
И тогда тебя не станет. Так же, как не стало когда-то меня.

Остановиться...
Ты не должна потерять сознание. Ты обязана видеть и чувствовать, как я буду тебя трахать. Медленно и неторопливо, как можно дольше растягивая твое унижение вперемешку с собственным наслаждением.
Ты что-то чуть слышно, едва различимо сипишь. Шумно харкаешь кровью на пол, звенишь цепями и, кажется, почти плачешь. Наверное, мне это просто кажется. Наверное, я просто слишком сильно хочу тебя сломать.
- Я тебя ненавижу! – даже не выкрикиваешь, почти рычишь. – Ненавижу!
А я улыбаюсь: самодовольно, кровожадно и издевательски. Улыбаюсь и спешно расстегиваю на себе штаны.
- Меня это не волнует, - насмешливо шепчу, склонившись к твоему уху, прижавшись виском к вспотевшему виску. – Рабы всегда ненавидят своих хозяев.
Ты скалишься, пытаешься плюнуть мне в лицо, но промахиваешься раз за разом.
Ты выводишь меня из себя, Сенджу. Напрасно ты так неосмотрительно и неосторожно испытываешь мое терпение…
Сжимаю твои ноги под коленями, рывком поднимаю их вверх и настойчиво раздвигаю. Нужно отдать тебе должное: даже при полном отсутствии чакры ты рьяно сопротивляешься и довольно неплохо дерешься, пусть даже одними лишь ногами. Все норовишь лягнуть меня то в пах, то в живот.
Как же глупо, как же смешно.
Наваливаюсь на тебя, с силой впечатываю в стену и чувствую всем своим телом, как ты дергаешься в моих руках. Никак не поймешь, что все это совершенно напрасно: тебе уже ни за что не вырваться, не отбиться.

Ты настолько глупа, что никак не можешь осознать: тебе никогда и ни за что не отвлечь меня от цели. Я захвачу Джинчурики любой ценой. А ты… ты даже не преграда – всего лишь довольно ощутимый и весьма приятный довесок. Не более чем очередное неоспоримое доказательство моего могущества.

У меня не получается в тебя войти. Раз за разом нажимаю, с силой пропихиваю… Упирается и дальше не идет ни в какую. Все потому что там сухо, словно в пустыне. Все потому что ты, тварь, меня не впускаешь, нарочно зажимаешься.
- Впусти, сука, - цежу, горячась, - впусти сама, иначе будет больно.
Ты бессильно откидываешь голову назад, касаешься затылком стены. И я вижу, как ты часто-часто хватаешь воздух разбитыми губами, как болезненно жмуришься, дергая слипшимися ресницами…
Мне хочется размозжить тебе череп, раскроить его напополам.
Мне хочется смять твои губы своими, разделить дыхание на двоих.
Я как будто между двух огней. На странном перепутье, где единственно верную дорогу выбрать невозможно. Меня разрывают изнутри противоречия...
Впиваюсь ногтями в твои бедра, приподнимаю их и резко, грубо засаживаю. Я толкаюсь в тебя и чувствую, как твердое и плотно сжатое постепенно против твоей воли делается мягким, влажным и податливым. Обволакивающим и так тесно, так горячо сжимающим. Я ощущаю тебя под собой и вокруг себя, и все остальное мгновенно отходит на второй план, делается ненужным и неважным. Ты с остервенением лупишь меня по бокам холодными пятками, ты извиваешься и шипишь поганой гадюкой, ты яростно вгрызаешься в мое плечо… Я не замечаю ничего. Я опьянен победой над тобой, самозабвенно упиваюсь своей силой и властью. Всецело предаюсь накатывающему теплыми волнами удовольствию.
Все потому, что отныне и навсегда я твой хозяин. Я тот, кто получил тебя всю без остатка.
Я тот, кто тебя уничтожил.