Их Бездна. Акт IV: «Ее дилемма. Мелодия осеннего ветра. Часть 2». Эпилог.

— Решил заскочить ко мне, братец? — едкая ухмылка.

Правда, так и неясно, кому она была адресована.

— Да. Мы закончили раньше, чем я предполагал. Поэтому и освободили досрочно... — голос младшего Учихи не выражал ровным счетом ничего.

Интонация была ей непонятна: какие-то слова он произносил заинтересованно, даже расслабленно, а другие — настороженно и резко. Но общее впечатление так и не сложилось у нее в голове.

Собрав волю в кулак, Сакура наконец развернулась.

Саске стоял в дверном проеме, скрестив ноги, и деловито осматривал комнату. Костюм его даже не потерял вид за ночь, что придавало ему деловой вид. Глаза же, как будто детекторы, медленным взглядом скользили по помещению. Никакого интереса...

— И решил заглянуть в филармонию, да? Похвально, похвально... — тонкая издевка.
— Да. Давненько я не слушал, как ты играешь.
— Поверь ты мне, ничего не изменилось, — усмехнулся Итачи.
— Что-то ты слишком самокритичный... — дерзкая ухмылка.
— А ты чего не сядешь? — неожиданно отвел тему тот. — Как-то неловко становится.
— Тебе? Неловко? — всё тем же тоном продолжил младший.

У Сакуры что-то неприятно екнуло в груди — где-то на тонких гранях сознания мелькнуло подозрение. Как иллюзия. Подозрение, что всё это слишком похоже на спектакль. Словно этот разговор шел на каком-то ином языке, где фразы переставляются сами собой, а имеется в виду что-то иное, что известно лишь им обоим...

— Что-то слабо верится...
— Ты слишком наивен, брат, — серьезно сказал старший.

Зрачки Саске резко сузились, линия губ выпрямилась, однако ни слова не было сказано в ответ.

— Кстати, — продолжил Итачи, не прекращая свою виртуозную игру, — как там твоя работа?
— Нормально, — устало выдохнул тот в ответ.

Лишь в эту секунду Сакура всё-таки заметила мешки под глазами у младшего Учихи.

— Правда, пришлось попотеть, но это того стоило.
— Уверен?
— А почему ты спрашиваешь?
— Просто так, интересуюсь...

Атмосфера в комнате стала похожа на туго натянутую струну: еще чуть-чуть, и она со звоном лопнет...

Неторопливо поглаживая рукав своего пиджака, Саске внезапно достал пачку сигарет. Закрытую. Медленно, не спеша снял слой целлофана, а после — фольги. Двумя пальцами он вытянул сигарету и прикурил невесть откуда взявшейся зажигалкой.

Сакуру бросило в дрожь от этого зрелища. Это выглядело так... отстраненно, так неестественно, как будто бы он доставал не сигареты, а пистолет.

Чтобы выстрелить в нее.

Девушка продолжала стоять посредине комнаты.

Пытаясь не прикусить губу, она сжала кулак и впилась ногтями в ладонь.

Нельзя. Нет. Не сейчас.

Не время.

Она уже не помнила, когда Саске в последний раз курил.

А что она вообще о нём помнила?..

— Скажи мне... — задумчиво прервал повисшую тишину Итачи. — Скажи, как там поживает Орочимару?
— Орочимару-сама поживает нормально, правда, нездоровится ему в последнее время, — выразительно выдохнув клубы дыма в воздух, произнес Саске.
— Передашь ему привет.

И снова молчание.

Сакура боялась пошевелиться. Словно ее неподвижность давала чувство... сохранности? Нет, скорее невидимости. Но разве можно скрыться от этих бездонных глаз?..

Никто ее не защитит. Ничто ее не скроет.

— Что-то я забыл спросить, как вы там вечер скоротали, — вроде бы безразлично, но...

Неужели ей не почудилась какая-то тонкая... ироничность? Нет, нет, это всё просто выдумки, это страх, с которым...

— А почему ты спрашиваешь? — девушка чуть не ойкнула от ужаса.

Черт! Да он же так...

— Да так, ничего... — будто бы удивленно протянул младший. — А с чего ты взял, кстати, что я спрашивал именно у тебя? — последние слова он чуть ли не по буквам проговорил, протягивая звуки, заставляя Харуно нервно стискивать зубы.
— Ни с чего. Извини, что встрял в ваш разговор, — старший решил сменить тон на безразличный, чтобы не остаться в проигрыше.
— Извиняю, — интонация и выражение лица Саске говорили совершенно об обратном.
— Но если между нами, то ей понравилась филармония, — произнес Итачи.

Мысленно Сакура поблагодарила его — наверное, он впервые за всё это время действительно спас положение.

— И что — это всё? — явное недоверие, неприкрытое.
— Ну... Она даже научилась кое-что наигрывать. А ты рассчитывал на что-то большее? — из обороны в атаку перешел он.
— Вовсе нет, — холодно ответил Саске, переводя взгляд на Сакуру. — Я бы с удовольствием послушал ее.

Удар. В спину.

Привстав с табуретки, Итачи жестом поманил девушку к пианино. Она на ватных ногах дошла до инструмента и медленно, как во сне, села.

Вспышка.

А ведь она даже не помнила, как играть эту треклятую мелодию...

Но внезапно, повинуясь какому-то порыву изнутри, она плавно опустила пальцы на холодные клавиши. Агония воспоминаний, охватившая ее, погрузила в тот день...

Первые ноты были плавными, звучали мягко, негромко. Она закрыла глаза — пальцы сами вспоминали все движения. Скользили, затем постепенно перепрыгивали, извлекая из пианино то тихие, то жесткие звуки... Буря, ураган звука, затем штиль — лишь слабое отражение того, что творилось у нее на душе...

А затем, сливаясь с мелодией, пространство рассек ее голос.

I put my trust in you,
Pushed as far as I can go...
And for all this,
There’s only one thing you should know...

Она пела тихо...

I tried so hard
And got so far,
But in the end
It doesn’t even matter...

I had to fall
To lose it all,
But in the end
It doesn’t even matter...

Последние слова она почти прошептала.

В повисшей тишине Сакура не сразу различила собственное дыхание. Казалось, сами стены комнаты глушили теперь любой звук... Или же это предел?

Один взгляд.

В его глазах она за долю секунды прочла всё. Всю ту боль, горечь, жалость, которые он испытывал сейчас.

Он всё понял.

Она ничего не сказала ему. Но эта песня... Рассказала ему больше, чем любые слова, которые она могла бы ему сказать... Она понимала, что он подозревал. Он догадывался. Да, скорее всего, он уезжал с тяжелым предчувствием...

Но сейчас он понимал всё.

— Пожалуй, я пойду.

Коротко и ясно.

Итачи даже не обернулся ему вслед — он прекрасно понимал, что сейчас произошло...

Шаги. Неспешные, ровные. Нет, он не медлил — просто ему сейчас было тяжело. Но слов было не нужно.

А дверь закрылась тихо.

Внутри всё разом всколыхнулось. Вся та тревога, все те сомнения, все терзания, что накопились в ней за эти дни, — всё это мощной волной прокатилось по ее телу, заставив девушку сорваться с места и помчаться вслед за ним.

Она догнала его уже в коридоре, возле лестничной площадки, и на ходу так крепко, как только могла, обняла его. А затем, уткнувшись ему в затылок, тихо заплакала.

Со стороны это выглядело странно. И лишь она понимала, что всему этому есть объяснение... Кроме ее предательства.

Она не хотела. Она боялась.

Они простояли так около минуты. Никто из них не пошевелился. Но всему свое время, и вот он делает шаг вперед. Ее руки сами опускаются — она знает, что уже не удержит его...

Тихонько всхлипывая, она наблюдала, как он спускается по лестнице и покидает здание филармонии.

Внутри всё будто бы пропало. Не было ни страха, ни горести. Была просто пустота. Жестокая пустота. Бессмысленная и беспощадная. И имя ей было страх.

Страх остаться одной.

Сакура не знала, что ей делать дальше. Она сама открылась ему. Но ведь и он не сказал ей ни слова упрека. Он попросту ушел...

Из груди вырвался болезненный стон страдающей души. Ей приходилось платить за ошибки — ошибки, которые она не хотела совершать. Неизбежность — так, кажется, это называется?..

Словно белесый призрак, бесплотный и беспомощный, она развернулась и пошла назад. В ту проклятую комнату, с которой всё и началось.

Хотя нет. Зачем себе врать. Всё началось еще тогда, когда она впервые увидела его в родительском доме.

…а может, всё было еще раньше?..

Тихо притворив за собой дверь, она села на стул, стоявший в углу. На котором сидел Саске. Еще хранивший его тепло. Неужели теперь, когда горечь утраты наконец обрела плоть, ей стало так не хватать его?

— Теперь ты всё поняла?

Казалось, какие-то чувства разбудить в ней сейчас никому бы не удалось, кроме него. Но старший Учиха произнес эти слова так, что даже ее опустевший внутренний мир всколыхнулся ледяным пламенем тревоги.

— Да... — тихий, едва слышный шепот.

Шепот бессилия.

— Скажи, а тебе хоть есть, куда идти? — они понимали друг друга теперь, казалось, без слов. — Реши: твоя жизнь просто перевернулась или же рухнула?

Кровь. Это уже ее губа. Только ее. Да.

— Я... Я не знаю, — хрипло выдохнула она, понуро зарывшись лицом в свои бледные ладони.
— Видишь. Ты не знаешь.
— После всего того, что между нами было...
— А что было-то? Да, я переспал с тобой. И что с того? Для тебя это что-то значит?
— Ты и сам знаешь... чего мне это стоило...
— Вот оно как, да? А скажи, как ты себе всё это представляла? Романтика за спиной? Ты думала, наверное, что я любитель таких приключений на свою голову? Жаль, Сакура, но это неправда. Я вовсе не тот, кого ты там себе придумала. Я не катаюсь по ночам на мотоцикле, не провожу целые дни, шляясь по клубам. Я не загадочный романтик городских улиц. Да, я бываю в клубе — у меня там бизнес. Да, у меня есть мой мотоцикл — только как транспорт, не более. У меня могло бы быть многое, достаточно только захотеть, но я не хочу. Потому что у меня другая жизнь. У меня неправильные ценности — к сожалению, в свое время я не слушался родителей, в отличие от Саске. И лишь недавно я понял, что был неправ. Поэтому всеми силами стал ему помогать: дом, машина, счет в банке, работа — это всё я ему дал. Мне этого не нужно — я этого не заслужил. И поэтому мы не будем с тобой вместе. И не могли бы быть, как бы ты этого ни хотела. Хотя на то есть еще тысяча и одна причина.
— Но ведь... — Сакура, явно не ожидавшая такого монолога в таком непонятном тоне, только и могла, что раскрыть рот от удивления. — Ты... Ты даже не можешь сказать мне, зачем? — внезапная вспышка ярости.

Да, ярости, чистой и необъяснимой.

— Зачем я переспал с тобой, зачем я соблазнял тебя всё это время — ты это хочешь спросить, не так ли? Я тебе отвечу — я не соблазнял тебя. Да, местами я щекотал тебе нервы, но, вспомнив всё, что произошло, и оценив это, ты поймешь, что многое — часть твоей фантазии. Я понял твою логику, твои мысли, твои желания. Ты слишком ярко воспринимала мои прикосновения, какие-то слова, жесты, взгляды, потому что тебе хотелось, чтобы всё было так. Я заметил это еще тогда, в доме родителей. Я не сделал ровным счетом ничего, но ты уже смотрела так, как будто была готова накинуться на меня прямо там. Стыдно, да? Сложно признать? А ведь так и было. Тогда, когда ты вошла в мою комнату, я проверил тебя. И понял, что не ошибся. Ты терялась, ты таяла, тебе хотелось, чтобы я трахнул тебя прямо там, но ведь здравый смысл еще торжествовал тогда, не так ли? Поэтому я и приехал к вам. Чтобы довести дело до конца.
— Ты... Ты так и не ответил, зачем ты это сделал, — безразлично выдавила она.

Нервный срыв. Да. Вернее его последствия.

— Я сделал это, — Итачи произносил эти слова медленно, отрывисто, словно желая, чтобы она расслышала всё до конца, вникла в суть, — чтобы уберечь своего брата.
— Чтобы... От кого?
— От тебя.

Тишина... Глухая, как пустота, которая воцарилась в сознании Сакуры после этих слов.

— За... Зачем? Разве я...
— Я уже говорил, что я сделал многое для него. Я много ошибок допустил в юности, когда мы редко виделись. Но после я осознал, что Саске всё же был прав. Он... и только он смог помирить меня с моими родителями. И я чувствовал себя его должником. Я хотел, чтобы ему удалось всё то, что не удалось мне. И, да, я сделал ему больно. Он обидится на меня. Он не будет разговаривать со мной. Возможно, до конца своих дней. Но я пойму это. Потому что я расставил всё на свои места. Он понял, что жил в сладком обмане. А я... пускай ненавидит меня. Я сделал то, что был должен. А теперь, — Учиха встал с табуретки и свысока посмотрел на нее, — позволь мне уйти. И, пожалуйста, не беги за мной. Я не обернусь. Прощай.
— Неужели... Неужели ты даже ни разу никого не любил?! — в отчаянии прокричала Сакура сорвавшимся голосом. — Ответь!

На секунду он замер, затем, чуть-чуть повернув голову, каким-то неестественным голосом произнес:

— Наверное, любил. А может и нет. Я сам не знаю...

С этими словами он взял свой плащ и, преодолев двумя шагами расстояние, которое отделяло его от двери, исчез.

Исчез из ее жизни навсегда. Так же, как и пришел. Как темный призрак, как наваждение. Где-то на грани между реальностью и фантазией...

Кап. Кап. Кап.

Что это?..

Ах да. Это батарея. Она протекает. Старая батарея.

Кап.

Это капля воды. Она, как и та, что была до нее. Одинаковые. Капли.

И лишь одна какая-то, возможно, была не такой.

Да. Ты была для него такой же. Нет, не той, что была необычной. Ведь была какая-то девушка, которой он дарил нечто большее, чем просто ласки. Не так ли?..

А ты — просто ненужной. Как шлюха, но с иным назначением.

Сейчас Сакура понимала это. И теперь — осмыслив всё, что он сказал — она уже не могла думать. Она стала каким-то непонятным существом. С обликом человека, но без мыслей, фантазий, без цели. Просто сосуд из страданий.

Но сейчас она знала, что сама в этом виновата.

Наконец она осмелилась встать.

Едва удержавшись на ногах, она вышла из помещения, даже не удосужившись закрыть дверь на ключ. На ватных ногах она добралась до туалета.

В зеркале, что было возле раковин, отражалась бледная тень, отсвет прошлого. Страдальческий, изнеможенный вид; размытая слезами тушь; искусанные до крови губы; дрожащие бледные руки свисали, как рукава какого-то белого сарафана.

Не хотелось никуда идти. Не хотелось никого видеть. Не хотелось вообще ничего.

Сдавленные рыдания, пелена слез, ощущение обреченности. Харуно сползла на пол, избитая собственными муками. Сейчас она испытывала лишь два чувства: жалость и отвращение. К себе самой.

Но нет...

Было еще что-то. Третье. Что-то, что всё же осталось там, в глубине души. Погребенное под обломками собственного мира. Но оно было живо.

Это была любовь.

Конечно, сейчас было уже глупо говорить или даже думать об этом. После всего того, что произошло. После того предательства, которое она совершила.

Но она чувствовала это. После всего пережитого она всё же любила его.

Наверное, сейчас именно оно поддерживало ее хрупкий организм, заставляя сердце пусть слабо, но биться.

Ломая ногти об промежутки между плиткой, она с трудом приподнялась и буквально вывалилась из туалета. Сказывалось принятое вчера спиртное и наркотики — слабость, рассеянность, нервы.

Она никогда не забудет те бесконечные минуты, которые шли, пока она, сломя голову, мчалась к машине, ехала по этим забитым никчемными людьми и автомобилями дорогам. Ища, веря, надеясь.

Дом. Знакомый дом. Сейчас он выглядел таким чужим, таким неприветливым...

Дверь была открыта...

Он сидел посреди зала с бокалом мартини и сигаретой. Словно неживой, он смотрел в одну точку — двигалось лишь тело, и то еле-еле. Костюм он так и не поменял... Ведь теперь ему было наплевать.

На ворвавшуюся Сакуру он даже не поднял взгляд.

— Саске...
— Ты что-то хотела еще сказать?

Холод. Сталь. Отчуждение.

— Я хотела... Хотела лишь... Прости меня... — выдохнула она, беспомощно садясь на пол.
— Что ты хотела? — голос с претензией, нарастающей угрозой. — Что? Что ты хотела, когда обманывала меня? Нет, ты и себя обманывала. Строила планы на будущее. Светлые планы. Ты хоть понимаешь, что я чувствую? Быть может, ты бы сказала: «Ах, ну Саске-кун такой классный, он себе другую найдет, еще лучше, чем я». Знаешь что, Сакура? Я верил тебе. Я видел тебя — тебя настоящую — на выпускном. Тогда ты просто хотела меня. Хотела, и не более. Я думал после, на встрече выпускников, что я ошибся. Что ты всё же любила меня — любила на самом деле. Я доверился тебе. Знаешь, зря. Сломал только твою и мою судьбу. Моя ошибка, признаю... Но не я тебе был нужен. Тебе был нужен кто-то другой. Тот Саске Учиха, которым ты жила все те годы. Холодный, суровый, мрачный, никем не понятый. Гений во всём, в чём только можно. Он тебе был нужен. Он был твоим героем. Он был тем, чего ты так жаждала.
— Я не...
— А я, пойми же ты, наконец, Сакура, я простой человек. У меня нет почти ничего общего с тем кумиром, которого ты сама себе выдумала. Я человек, Сакура, понимаешь? Человек, — в его голосе звучала такая неприкрытая горечь, такое сожаление, которое он ни разу не проявлял за всю свою жизнь.

Истерика — так можно было сказать.

— Я не супергерой, я не мультимиллионер. И не гений. Я простой житель Токио. Который хочет, как и все нормальные люди, завести семью, жить в спокойствии, мире и согласии, понимаешь? А не в ежедневном страхе, что завтра я проснусь, а вместо тебя в постели будет лежать записка «Прости и прощай, я ухожу к другому». Я полюбил тебя, Сакура. Я способен любить, а тебе такой не нужен! Ты постоянно хочешь кого-то добиваться, тем самым себе что-то доказывая. Но вот я полюбил тебя — и что дальше? Вот он, мой брат. Новый образ. Я знаю, каким ты его себе представляла. Но ведь он тоже был не таким! Очнись, Сакура, — мир полон обыкновенных людей. Был бы не Итачи, нашелся бы еще кто-нибудь. Нет, я не специально оставлял вас. Ты думаешь, мне сейчас приятно сидеть вот так вот, у разбитого корыта? Нет. Прости, но я любил тебя, Сакура. И, наверное, до сих пор люблю. Но я сам... Я не нужен тебе. А жаль... — он привстал и поставил бокал на стол. — Я ухожу. Прости. Я не знаю, что ты ко мне чувствуешь. Возможно, ты всё же думаешь, что любишь, а быть может, вновь притворяешься... Я не хочу знать правды. Потому что у тебя нет сердца. Зато теперь — пожалуйста, забирай на здоровье — машина, дом, счет в банке. Мне они больше не нужны. Прощай, Сакура Харуно. Мне жаль, что так получилось...
— Но...

Шаги. Хлопок двери.

И слабый стук сердца, которого на самом деле нет...

Он сам не знал, куда шел. Хотя нет — шел он к машине. А дальше куда? Наверное, к Суйгетсу — у него всегда можно переночевать. К родителям ехать не желал, ведь Итачи тоже может там оказаться, а его хотелось ненавидеть... Да. Именно так. Ведь это он... только он разрушил всё.

— Саске!

Он обернулся. Брови поползли вверх, а с губ сорвалось тихим шепотом какое-то проклятье.

Она шла по тонкой перегородке, разделявшей две части крыши, — той самой верхушке, которая была над чердаком. Шла, качаясь на ветру, с трудом балансируя. Но шла.

— Вот черт... Какого...
— Саске! — истерический голос, сорванный криком, хлипкие рыдания. — Вернись, прошу тебя... Я... Я не могу без тебя... Вернись, слышишь?! Умоляю... Я знаю, я ошиблась, но прошу: давай начнем всё сначала, давай забудем это!
— Поздно... — короткое, ясное, жестокое.
— Я... Я шагну!

Он чуть-чуть приподнял голову. Понимал, что высота на самом деле опасна, но чтобы она...

— Сакура, прошу тебя, отойди от края. Пойми — это не конец света. Но я не могу... — он не хотел очередного бессмысленного и пустого спектакля.
— Нет! Прошу!
— Не надо умолять, ничего не выйдет.
— Вернись! Иначе я шагну! — крик уже почти срывался на визг, нервы были на пределе, сил уже не было, чтобы говорить многое...
— Да пойми же ты, наконец, — всё кончено! — у него нервы тоже были не железные.

Она стояла, просто не зная, что сказать. Осознавая, что это конец.

Он больше не вернется.

И когда она поняла все те страдания, что ждут ее, она мимолетно приняла единственное решение, которое могло прекратить всё это.

Шаг в пустоту...

Учиха Саске молча смотрел на тело своей бывшей возлюбленной, лежавшее в крови на каменных плитах...

Слов было больше не надо.



Декабрь — странный месяц. Во многих странах уже давно лежит снег, но в Токио осень еще дает о себе знать.

В тот день тонкий слой грязного снега, черного от сажи, растаял, обнажив прогнившую землю...

Они молча стояли по разные стороны могилы, с немой печалью глядя на имя, высеченное на серой, ничем не примечательной плите.

Один из них ненавидел второго — за то, что тот разбил ему жизнь. Второй также ненавидел себя за это. Но они оба знали — так было надо...

Вот только знал ли хоть один из них, как всё закончится?

Игра без правил, ценою в жизнь.

Ветер пронзал их тела даже сквозь одежду, трепал их волосы. Разметывал листья по земле и воздуху.

Легкие капли влаги. Как предвестники предстоящего дождя. Как ее слезы — предвестники ее смерти...

Они не смотрели друг на друга. Они не смотрели на ее могилу. Они смотрели куда-то вдаль — сквозь землю, пытаясь понять, надеясь забыть, мечтая всё изменить... Но каждый — по-своему.

Они не разговаривали. Не нужно было пустых речей.

Когда первая крупная капля упала одному из них на плечо, он молча повернулся и пошел по той узкой тропинке, что вела в безрадостный серый мир. Мир, где каждый день у сотен, тысяч людей случаются свои маленькие трагедии. Никому не нужные, как и они сами...

Второй простоял на три минуты дольше. Затем так же, не проронив ни звука, тихо ушел. Ушел в даль, в пустоту, где ему ничего не осталось, кроме беспощадного времени...

На могиле было много венков. Но все они лежали поодаль от плиты. Ведь возле нее покоилось всего два цветка. Две розы — красная и черная. Цветы двух человек, оставивших здесь ту, что незримой цепью связала их. Оставили, чтобы она не затянула их за собой. В бездну.

В их бездну.

А вслед им бессильным взором смотрели высеченные из гранита печальные глаза...

И лишь грустная мелодия, сплетаясь с одиноким голосом, словно реквием, пронзала пустоту осеннего кладбищенского воздуха... Но слышать ее могли лишь двое.

I tried so hard
And got so far,
But in the end
It doesn’t even matter...

I had to fall
To lose it all,
But in the end
It doesn’t even matter...