Их последняя битва

Небо возмущенно клокочет и сотрясается, роняя первые капли дождя на обожженную продолжительной засухой землю. Но здесь, над поляной, воздух все еще сух, неподвижен и тяжел, наполнен безмолвным ожиданием грядущей бури. А там, вдалеке, уже вовсю грохочет. И пенится размытый ливнем горизонт: ранее четкая, идеально прямая линия размазывается вдоль небосвода, словно потекшая акварель.
Хината поднимает взгляд на сгущающиеся над головой грозовые тучи. Щурится, часто-часто моргая, - свет хоть и неяркий, но неприятно бьет по глазам.
- Бьякуган!
На висках тут же вздуваются напрягшиеся жилы и, чуть пульсируя, бугрятся вены. Но все вокруг кажется точно таким же, как прежде, еще до активации техники: черно-белым, будто укутанным скользкой, мутной дымкой.

Драться с братом - до смешного привычно. Удары Неджи всегда четкие, отлаженные-отработанные годами тренировок, «отшлифованные» до блеска. Неджи бьет без промаха и никогда никому не поддается. Неджи никого не жалеет и уж точно не просит прощения, если вдруг ударит больнее или резче, чем следовало бы. И никогда не подаст руки, если ты, согнувшись пополам от нестерпимой боли, позорно рухнешь перед ним на колени.
- На сегодня достаточно, Хината-сама.
Надменный взгляд, короткий кивок на прощание и неспешные удаляющиеся шаги в такт шуму первых дождевых капель, глухо разбивающихся об игольчатую лесную подстилку.
Вот и все.
Хината загребает земляные комья дрожащими пальцами – грязь тут же набивается под дуги ногтей, пачкает ладони сыпучей темной пылью. Нетерпеливо булькает подступающая к горлу кровь – и, выброшенная наружу надсадным кашлем, ударяется оземь тягучим багровым сгустком. А перед глазами все плывет от слез: размываются контуры собственных выпачканных рук, и видится, что они уже по кисть, а то и по самый локоть погрязли в этой холодной, отвратительно-влажной земле. И кажется, что склизкие дождевые черви уже вовсю вертятся-снуют вокруг пальцев...
Хината вздрагивает, вскакивает рывком и жмет ладони к часто вздымающейся груди – на ткани толстовки тут же остаются грязные отпечатки, а в крепко сжатых кулачках - лишь горстки черной, как сажа, пыли. И стоит только Хинате разжать руки – как пыль c ее ладоней мгновенно выдувается ветром. Бесшумно осыпается, растворяется в воздухе миллионами крохотных невидимых частиц.
Точно так же, как растворяются, исчезая бесследно, и без того незначительные остатки-крупицы ее уверенности в своих силах, в самой себе. В собственной способности бороться и сопротивляться.
Противостоять. Сражаться до конца…
И руки, наливаясь новой, невиданной ранее силой, крепчают сами собой. Мелко подрагивают от напряжения кулаки: белеют остро выдающиеся костяшки пальцев, ногти до боли впиваются в измазанные грязью ладони. А ступни все быстрее отталкиваются от земли…
Догнать. Постоять за себя, во что бы то ни стало.
Перед глазами мельтешит частокол деревьев, серый и мрачный, угнетающей своей однообразностью, монотонностью. Хината уже не различает просветов между стволами: они словно срослись воедино, слились в плотную шершавую стену. Стену, через которую ей ни за что и никогда не пройти. Все вокруг кажется слишком расплывчатым, чересчур неясным. Ясной остается лишь цель – плод безумного секундного порыва. Немого внутреннего бунта, так внезапно вышедшего из-под контроля.

***
- Разве мы не закончили на сегодня? – ощущая присутствие сестры, Неджи разворачивается, шуршит сосновыми иголками под подошвами.
Ответ не заставляет себя ждать: вдоль щеки тут же проезжается чужой кулак, окутанный ярко-синим пламенем чакры. В тот же миг слышится отчетливо-мерзкий хруст выбитой нижней челюсти. От удара голова брата безжизненно кренится набок…
И Хинатой овладевает страх. Страх затапливает изнутри чем-то безостановочно мельтешащим, почти истеричным. Гадким и липким, словно приторная патока. В один миг прекращает биться сердце в груди: не трепыхается больше под саднящими ребрами, молчит. Как остановилось, навсегда оборвалось.
Неджи шатается, но на ногах стоит. Наконец, опомнившись, судорожно хватается за подбородок, осторожно сжимает его тонкими белыми пальцами. Хрипя, сплевывает на ладонь, а через секунду – подносит ее, дрожащую и окровавленную, к глазам.
Вишнево-алое и мокрое на светлой, почти прозрачной поверхности кожи.
В тот момент Хината просто-напросто забывает, как дышать. Лишь смотрит, не моргая, на чужую руку. И видит, как, обезображивая-пачкая собою, красное мешается с белым…
Вокруг их ног уже вовсю кружится крохотный безудержный вихрь: нашептывает что-то заговорщицки, посвистывает угрожающе. Заметает сандалии обрывками сухих листьев вперемешку с земляной пылью – пальцы ног тут же покрываются едким сероватым налетом.
Хината делает неглубокий отрывистый вдох… И вскрикивает жалобно, ощущая, как живот прошивает резкою, острою болью. Чувствует, как рвутся от удара мышцы брюшного пресса, как лопается и растекается внутри что-то горячее и живое, трепещущее.
Разогнуться – невероятно тяжело, почти невозможно. Хината старается. Шумно, надрывно кашляет кровью, но пытается из последних сил выпрямиться. Заносит дрожащую, слабую руку для ответного удара, но Неджи тут же умело блокирует эту тщетную, лишенную какой бы то ни было внезапности или опасности атаку. Отталкивает от себя легко и небрежно. И Хинате нестерпимо хочется плакать. От осознания собственной незначительности и бессильности, от всепоглощающего, пожирающего изнутри чувства слабости.
Не стала лучше, сильнее, увереннее в себе. Всех подвела...
Секунда – и Неджи падает, подкошенный вовремя сделанной подсечкой, - в воздух мгновенно взмывает мутное облако пыли. Окутывает их обоих плотной, непроницаемой дымкой из едкой взвеси – пылинки оседают на волосах, неприятно колют глаза, мешают дышать, набиваясь в нос и горло. Но Хината не может замечать ничего, кроме лежащего на земле брата. Сейчас есть только они: он, сокрушенный, получивший достойный отпор, и она, сумевшая постоять за себя. Наконец, решившаяся сражаться до конца.

***
От их ударов разлетаются в щепки деревья. Разрываясь под напором техник, трескается, идет глубокими разломами земля под ногами. И весь воздух пронизан запахом сражения: он дышит потом и кровью, наполнен духом яростной, несокрушимой решимости.
Ветер свищет пугающе, путаясь в ветвях деревьев, теряясь между стволами. Вся поляна то и дело озаряется ослепительно-яркими вспышками молний, содрогается от оглушительного рокота грома.
Хината не чувствует рук: больше не ноют вывихнутые локти, а пальцы, сломанные и покореженные, попросту не гнутся, не слушаются. Удары сыплются один за другим: уже через силу, не прицельно, кое-как. Лишь бы ударить побольнее, лишь бы ответить своей силой на чужую. Сбитые в кровь костяшки пальцев снова и снова врезаются в тело брата. Будь то лицо, грудь или живот – не важно. Все как будто смешалось, слиплось-срослось воедино. Ненависть, злость, обида… Больше нет места боли, нет места страху или пустым, никчемным сомнениям.
По щекам, измазанным грязью и кровью, катятся слезы, оставляют после себя неровные, мутные дорожки. Хината не замечает. Хината понимает, что Неджи раз за разом ударяет ее по лицу: бьет наотмашь, не жалея. Отвешивает звонкие, болезненные пощечины одну за другой – кожа под его ладонями пылает алым, жгучим румянцем. Уклониться, уйти в сторону от очередного неумолимо приближающегося удара, атаковать в ответ – и брат опять лежит на земле. Катается на спине, беспомощно, почти жалко барахтается в пыли, раскидывая во все стороны грязные земляные комья.
Отомстить. Раз и навсегда доказать свою силу.
Хината уже не может остановиться: наваливается сверху и изо всех сил сжимает чужое горло холодными, скрюченными пальцами. Душит. Давит так, что Неджи вскоре заходится глухим, утробным хрипением. Дергается, бьется под ней, беспорядочно хлещет слабеющими руками, вспахивает землю сандалиями… Ему уже не вырваться, не уйти из захвата.
Серебристые диски бьякуганов блекнут, сами собой закатываются под дрожащие веки… И Хинате снова становится страшно. Страшно невыносимо, до безумия, до неконтролируемого жалобного скулежа, вырывающегося из груди... Пальцы, сомкнутые на шее брата, разжимаются сами собой, ладони, усыпанные глубокими рубцами и царапинами, безвольно ложатся на землю. А Неджи делает судорожный, рваный вдох – и разражается сиплым кашлем, хватаясь за горло.
На лесную подстилку падают первые капли дождя: разбиваются тихо, почти бесшумно. Одна за другой все быстрее срываются с неба. И вскоре вся поляна наполняется таинственным шепотом ливня. А колени и кисти рук неумолимо вязнут в сырой, размягченной под действием влаги земле…
В глазах брата – ненависть и безумная ярость. Всепожирающая жажда мести, расправы…
В тот момент Хината уже отчетливо понимает, что эта битва ею проиграна. Понимает, но не может и не хочет сдаваться.

***
Обессиленная и безбожно избитая, вымотанная до потери сознания.
Побежденная и безжалостно раздавленная.
Хината валится на спину – звонко плещет, противно хлюпает вязкая грязь под одеждой. Холодно и мокро. Скользко и противно. Как угодно, но почему-то уже совсем не страшно.
Смириться с собственным поражением нелегко. Достойно, стойко принять наказание – куда сложнее. Хината не вырывается из последних сил, не кричит истошно, когда Неджи рывком опускается на нее сверху, вдавливая спиной в темную земляную жижу. Хината не плачет, не заходится в тупой, бессмысленной истерике, когда ее торопливо, нетерпеливо раздевают. Хината не кривит губы под чужими грубыми, голодными поцелуями. Хината закрывает глаза и крепко-накрепко зажмуривается. А на краешке помутненного сознания теплится-ютится робкая надежда: хотя бы ненадолго лишиться чувств. Чтобы только не думать, чтобы только не знать о том, что сейчас произойдет…

Хината не просит жалости. Быть может, это и к лучшему, ведь Неджи совершенно не умеет жалеть.