Хорошая жена

Тобирама – жесткий.
Как взмах плетью, от которого свистит воздух, как удар под дых, что выбивает дыхание, как короткий и точный путь клинка, бьющего на поражение.
Тобирама – тяжелый.
Под ним прогибаются тонкие доски вишневой террасы, приминается сочная летняя трава, проседает жирная земля в саду.
Все в нем – жесткость и тяжесть.
Волосы – колючий мех, глаза – острая сталь, голос – низкий рокот. Рядом с ним даже дышать становится тяжелее, так стягивает грудь чужая сила.
Но Мито не из тех, кто коренится к земле от первого же дуновения ветра, она сама кому хочешь и плетью и сталью, и палачом. И нежным цветом лилий на свежей могиле.
Они понимают друг друга без слов, как люди общего дела узнают друг друга в толпе по осанке и пальцам, по взгляду, по тому, как подвернута ткань на одежде.
Они оба – хищники. Самые страшные, из тех, что жрут себе подобных, не со злобы, но потому, что им тесно вдвоем. Тесно и страшно повернуться спиной.
- Рада видеть вас в добром здравии. - Мито не встает, лишь опускает расписную пиалу на блюдце с тихим стуком. Травяной настой, остро пахнущий, горький, плещется о тонкие стенки.
- Быть на сносях вам к лицу. - Цепкий взгляд вдоль груди, обтянутой шелком, и животу, что не скроет уже ни один наряд.
Мито прижимает ладони к столу, чтобы не выдать себя оборонительным жестом, каким беременные ограждают живот.
- Благодарю, ваша наблюдательность мне льстит.
Металлические пластины доспеха негромко звякают, когда Тобирама садится напротив, расторопные слуги тут же приносят чай, приборы, выставляют вереницу вазочек.
- У вас тут хорошо. - Мужчина оглядывает сад и предложенную еду. В его взгляде, словах и позе читается: «неплохо устроилась, пока остальные льют кровь на полях сражений».
- Хорошо там, где нас нет, - задумчиво произносит Мито. – Здесь слишком сильно пахнет цветами, у меня болит голова, а утренняя роса пачкает туфли.
И короткий взгляд: мимолетный, но достаточный, чтобы заметить, как затвердели скулы и дрогнули пальцы. От нее не укроется крошечная вмятина на металлических щитках, тонкий-тонкий, едва уловимый запах копоти и стесанные костяшки пальцев.
Идет война. Даже не читая писем, Мито могла бы это ощутить, заметить в алом от крови закате, в морщинах на лицах путников, в стаях птиц, спугнутых техниками.
Клан Сенджу льет кровь, а она гуляет по саду и собирает росу подолом шелкового платья. Ее берегут как зеницу ока, охраняют, завернув в бархат заботы, от которого чешется кожа.
Она Узумаки. Все еще.
Даже нося под сердцем семя Сенджу – Узумаки.
Но Хаширама ничего не имеет против, лишь смеется, словно мальчишка, запрокидывая голову, бьет крепкой ладонью себя по бедру, да притягивает ближе, чтобы уткнуться носом в висок и огладить пальцами живот.
Мито любит Хашираму.
Не Сенджу - властителя земель, не Сенджу – Бога шиноби.
Хашираму.
Смуглого, черноглазого, с тяжелыми, как дорогой шелк, волосами, мощным торсом, литыми запястьями, темным от прилившей крови членом и яичками в мягкой, курчавой поросли.
Хашираму.
Первого, среди неравных.
Лучшего.
Но Тобирама не может смириться – он чует, что она другая, что она не Сенджу, что она дьявол с колодой печатей в рукаве и вкусом свободы на губах.
Он деспотичен, этот Тобирама, тяжел на подъем, подозрителен и осторожен.
И именно поэтому ему никогда не сравниться с братом: гениальность – чистое вдохновение, пляшущее на острие клинка. Нельзя стать первым, не рискуя. Нельзя стать Богом, не потеряв жизни человека.
Иногда Мито жаль Тобираму. Она знает, сколько тот упражняется, сколько сил прилагает, сколько километров древних свитков прочел… Но знает и то, что все тщетно.
Ему не затмить солнце Хаширамы.
Просто потому, что тот не боится гореть и сгорать, даруя свет и тепло.
- Когда клану стоит ждать пополнения?
Мито в задумчивости проводит длинным белым ногтем по золотому ободку пиалы. Ей нравится этот контраст: белое, матовое, с блестящим золотом. Тобирама следит за каждым ее жестом так пристально, словно она вот-вот кинется на него с оружием.
- Первые дни лета. Я подарю Сенджу мальчика.
Именно «подарю», Мито - вольная птица.
Именно это и злит Тобираму, в красных глазах почти ярость.
Мито вспоминает, как увидела брата мужа впервые: еще подросток, тощий, встрепанный, белый… Альбиносов не любит никто – предвестники бед, символ вырождающейся породы, им шепчутся вслед, грозят расправой и стараются не пускать на порог. Такие либо подыхают, зачахнув под бременем пересудов, либо выковывают сердцевину из стали, становясь несгибаемыми.
Тогда Мито запомнила его, как запоминают всякую диковину: поспорила сама с собой, отвела для мальчишки уголок в своей памяти… А теперь вон оно как обернулось – действительно сталь. Крепчайший сплав, что не возьмет ни время, ни чужая сила.
Она почти гордится им, любуется крепкой шеей, широким разлетом плеч, мощными предплечьями и шрамами, причастившими вчерашнего мальчишку к хлебу война.
- Не бери Мамео в жены, - вдруг говорит Мито.
Тобирама сощуривает свои рысьи глаза, красный горит не хуже шаринганов.
- Не знал, что великий клан Синдзо перешел дорогу Узумаки.
- Между нами нет вражды, - помедлив, отвечает Мито. Она уже не рада, что совет сорвался с ее языка, но отступать поздно. – Мамео хороша, в ней нет изъяна, а дом Синдзо действительно велик… Но только в своих воспоминаниях. Их войны слабы, кровь загустела. Взгляни на двух последних лидеров клана: они прекрасные дельцы и в счете золота им равных нет. Но руки, что держат желтый металл, бесполезны там, где говорит оружейная сталь. Ты сможешь добиться богатства, но это бессмысленно для тех надежд, что возлагает на тебя брат.
При упоминании Хаширамы что-то в недоверчивом лице Тобирамы меняется: так рябью по воде проходит ветер, и злость сменяется подобием сомнения.
- И на ком же прикажите жениться? – Почти издевка, бледный рот кривится, словно зияющая рана.
- Сказать «на той, к кому лежит сердце» - глупо. Потому, как и сердце и душа твои давно и прочно отданы войне.
- Неужели уйти в монахи?
Мито улыбается уголками губ: мальчишка, стальной, но еще мальчишка…
- Твой меч – твоя жена, а кровь врага твое вино. Ты счастлив там, среди себе подобных, разве нет?
Тобирама молчит, его взгляд странно рассеян, словно обращен внутрь себя. Неужели ей удалось задеть тайные струны его закованной в доспех души?
Затянувшееся молчание нарушает слуга, тенью возникший из зелени сада.
- Вам послание, сказали срочно.
Тобирама зажигает на кончиках пальцев яркие огоньки чакры и ломает восковую печать. Судя по тому, как сходятся на переносице его брови, письмо с фронта.
- Я вынужден покинуть вас, - бросает он, вставая.
Мито вежливо улыбается и роняет пару светских фраз.
Уже почти покинув сад, младший Сенджу вдруг останавливается и оборачивается: даже с такого расстояния чувствуется тяжесть его взгляда. Зерна сомнения, зароненные в благодатную почву, дали всходы, понимает Мито.
Понимает и касается пальцами тонкого ободка кольца на пальце.
Так будет лучше для них. Для них всех.
Верно, Хаширама?..