Когда сгорают лепестки... Глава 37.

XXXVII

Почему зеленый — это зеленый? Почему этот цвет, цвет надежды и яблок, называется таким словом? Почему не красным? Почему не передается каким-то иным набором звуков? И откуда можно знать, что то, что ты называешь зеленым, другой видит также, а не как-то иначе? Откуда можно знать, что зеленое для меня не является красным для другого? Как людям вообще удается понимать друг друга? Как можно понять чужую боль, чужую радость, если нельзя быть уверенным, что небо для нас одного цвета?
Все эти бессвязные мысли проносились в голове Итачи, пока несколько долгих секунд Сасори пытался вникнуть в смысл сказанного. Сами по себе слова были просты и произнесены, хоть твердым, но вполне будничным тоном. Но то, что они означали для Сасори, никак не вязалось с простотой фразы.
— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — в тихом голосе отдавалось с трудом подавляемое негодование.
Итачи серьезно смотрел на друга своими глубокими темными глазами:
— Причину я уже называл.
Жестом руки Сасори отогнал все аргументы:
— Это неважно. Я должен был знать. Как это произошло?
Учиха кратко изложил суть:
— Когда ты попал в аварию, Сакура сразу потеряла сознание. Ее увезли в больницу вместе с тобой. Там и выяснилось, что она не в состоянии разговаривать. Более того, она перестала на что-либо реагировать. Словно робот, которого отключили от подачи энергии. Глаза стали совсем пустыми. Один только раз в них мелькнуло чувство, когда стало известно, что ты легко отделался. Да... Именно тогда. Врачи ничего не могли сделать с ней или даже сказать что-то определенное о причинах. Потом примчался ее отец — прилетел откуда-то на самолете и сразу в больницу. Он ее и забрал.
«Удачно получилось, что в этот момент Саске как раз пытался вытрясти душу из врачей», — мысленно добавил Учиха, но вслух озвучивать не стал.
— Хоть кто-нибудь что-нибудь попытался сделать? — мрачно спросил Сасори.
— Мы пытались. Все обследования показали, что организм функционирует нормально. Никаких нарушений в работе систем. Показывали ее психиатру. Я лично возил к Пейну. Ему-то ты можешь доверять. Все сошлись на одном: причиной стал продолжительный и ярко выраженный стресс. Чистая психосоматика. Словно что-то невысказанное встало у нее в горле и теперь не дает говорить...
Итачи замолчал, но Сасори по-прежнему не отрывал от него взгляда, словно не удовлетворяясь предоставленными объяснениями:
— Это ведь не все? Что еще?
Учиха слегка вздохнул:
— Чувство вины. Возможно, это то, что она не смогла выговорить. Что душит ее, сжимает горло. По крайней мере, Пейн так думает.
— Из-за меня? — голос Сасори прозвучал глухо, словно прорывался из глубины души.
— Кто знает... — Учиха пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой, но Итачи предпочитал не спешить с выводами. — Кроме того, может быть, это не единственное, что она не смогла выразить... Все ее чувства — они заперты на замок. Не могут найти выхода.
Они какое-то время помолчали, прежде чем Сасори, пристально изучая поверхность деревянного стола, спросил:
— Если убрать причину, голос к ней вернется?
Его друг лишь эхом повторил сказанную ранее фразу:
— Кто знает...
Сасори поднялся, сделал пару неуверенных шагов к окну и встал, опершись руками о подоконник. Он склонил голову вниз и по-девичьи шелковистые, красные локоны упали на его лицо:
— Наверно, ты меня поймешь, если я скажу, что почти возненавидел ее. Не сразу. Сначала... в тот день, меня будто кипятком обдали... А вот потом, когда я лежал в больнице, способный только вновь и вновь вспоминать... Раз за разом. Снова и снова... Мне захотелось сделать ей больно. Так же, как было мне... Наверно, ты меня поймешь, что в какой-то момент я даже думал использовать случившееся. Особенно, когда я получал все эти настойчивые сообщения с извинениями, с бесконечными просьбами увидеться... Где-то внутри я даже был рад ее мучениям... — речь Сасори прервалась сдавленным смехом, словно провисла на секунду. — А еще я думал, не оставить ли ее рядом с собой... Это было бы несложно. Она никогда бы не ушла. Она бы всю жизнь заглаживала эту вину. И даже так мы могли бы стать счастливыми. Даже так. И это, наверно, ты тоже поймешь... Проблема только в одном, черт возьми! — Сасори вскинул голову, и от удара его кулака на подоконнике печально звякнула стеклянная безделушка. — В том, что я сам себя не понимаю...

Когда молодой человек остался один, он методично убрался на кухне, вышел на балкон, а потом долго стоял, глядя на загорающиеся повсюду окна и вслушиваясь в звуки затихающего города. Вновь и вновь он задавал себе одни и те же вопросы: «Как я мог не догадаться? Как я мог недоглядеть, недодумать, недочувствовать, не понять? Почему отметал собственные ощущения? Почему не увез ее после своей первой ссоры с Саске, тогда в середине июля? Почему вообще собственными руками отдал ее ему, позволив все эти идиотские провожания? Почему это случилось с ней? Почему в итоге сильнее всего пострадала она? Почему я не могу повернуть время вспять, к тем апрельским дням, когда все только началось? Почему не могу все изменить для нас? Как я мог допустить все это?»

— Как я мог проиграть тебя, Сакура? — прошептал он, и безмолвный прохладный ветер подхватил его слова, развеивая в темно-синем молчании неба.

Настойчивое саднящее чувство ростком поднялось в груди, вытягиваясь вверх к самому горлу, где раскрылось алым цветком боли. Сокровенной боли. Отныне — он знал — боль, явившуюся незваной гостьей, предстояло холить и лелеять, поливать и взращивать, потому что, это было единственным, что оставалось ему от Нее. И еще он знал, что цветок этот даст семена, и они упадут в его сердце, прорастая новыми и новыми травами, раскрашивая его душу радугой воспоминаний.



Ино бесцельно шла по торговому центру. В хрустящем бумажном пакете она уже несла несколько новых платьев и пару босоножек из последних коллекций. Но покупки не доставляли ей обычного удовольствия. Она делала их скорее от необходимости хоть каким-то образом заполнить образовавшуюся внутри пустоту. Это состояние особенно ощутимым стало теперь, когда закончились экзамены и начались каникулы. Отсутствие привычной загруженности и каждодневных школьных обязанностей оставило девушку наедине с самой собой и собственными мыслями, от которых она бы хотела избавиться, но не могла. Поэтому она опустошила свой гардероб, пытаясь вместе с вещами выбросить собственное прошлое. Но то, что Яманака купила взамен, было выбрано без интереса, почти автоматически, едва ли не наугад. Ино брела среди призывно сияющих витрин, не видя перед собой ни привлекательных рекламных вывесок, ни блеска дорогой бижутерии, ни ярких красок летней одежды — всего того, что раньше так ее пленяло. Поэтому она не сразу услышала, когда ее окликнул голос молодого человека. Парень подошел к девушке уже вплотную, прежде чем она, наконец, заметила его.
— Сай... — Яманака выдохнула его имя, чувствуя неловкость и желание спрятаться за первым попавшимся стеллажом. Упрямое прошлое не давало ей отдыха, возвращаясь вновь и вновь, как старая кошка в дом.
— Привет, Ино, — он улыбался своей исключительной ненатуральной улыбкой, щуря, глаза, словно в них потоком били солнечные лучи. — До тебя докричаться — целая проблема.
-Угу, — девушка кивнула головой, не зная, что сказать.
— Я смотрю, ты с покупками. Не желаешь обмыть их со мной чашкой кофе? Обещаю, что вытребую у официанта все сливки, которые только найдутся.
«Ты так хорошо знаешь, что я люблю» — с какой-то грустью отдалась мысль, и прошлое снова услужливо преподнесло свои акварелевые наброски, россыпь пожухлых фотокарточек памяти.
— Извини, Сай. Я спешу...
Он не переставал улыбаться:
— Брось, Ино. Это всего лишь кофе. Я же не труп закапывать тебя приглашаю.
Яманака выдавила из себя улыбку:
— Это не всего лишь кофе... Это кофе со сливками.
— Хм... Тогда дело существенно меняется.
Они устроились в кафе на первом этаже торгового центра за маленьким столиком у высокого окна, пропускающего потоки света и открывающего вид на оживленную городскую улицу. В ожидании, пока будет выполнен заказ, Ино без интереса следила взглядом за спешащими мимо людьми, а Сай изучал лицо девушки, пытаясь угадать ее мысли.
— Чем ты занимаешься на каникулах? — Яманака повернулась в его сторону, вопросом стараясь заполнить неловкую тишину, беспокоившую лишь ее саму.
— Как всегда, — Сай пожал плечами, — бренчу на гитаре и насилую клавишную установку. Доставляю массу удовольствия соседям.
— Хоть что-то в этой жизни неизменно. И это ты, Сай.
— Ты так думаешь? — ответ был мгновенным и неожиданно серьезным, что ввергло Ино в замешательство и вызвало новую паузу в разговоре. Однако ее практически тут же нарушил официант, принесший кофе девушке и зеленый чай для Сая.
Яманака пригубила кофе и тут же улыбнулась:
— Ты меня обманул. Сливок недостаточно.
— Это хорошо. Потому что твоя улыбка как зеленое яблоко.
Она растерялась:
— Яркая?
— Кислая. Сливки свернутся.
Лицо Ино помрачнело:
— Зачем ты позвал меня, Сай?
— Не знаю, — честно ответил молодой человек. — Просто захотелось. Это недостаточная причина?
— Разве я теперь не вхожу в круг «прокаженных»?
Казалось, ее вопрос вызвал в нем недоумение:
— Ты о чем?
— Ну как же? Бросила тебя из-за Саске, наговорила гадостей Сакуре как раз перед ее, скажем так, болезнью... О! Вижу, ты не знал? Ну да, конечно... Черта-с-два она кому-то сказала бы... У самой совесть нечиста... А теперь и точно не расскажет... — Ино как-то нервно и зло рассмеялась.- Зато сколько возни и шума вокруг нее. Бедная, бедная Сакура! Хината только об этом и говорит, Наруто постоянно к ней таскается. Скоро создадут благотворительный фонд в честь Сакуры Харуно.
Он молчал и внимательно смотрел на нее. Ни тени улыбки или возмущения не мелькнуло на его лице. Это взбесило Яманаку. Она слегка наклонилась над столом, потянувшись в его сторону и сверкая глазами:
— Какого черта ты молчишь? Позвал меня, ну так говори!
— А ты изменилась, Ино... — произнес Сай с каким-то завуалированным сожалением, отчего фраза особенно полоснула Ино по сердцу — как острая бритва.
— Не нравлюсь? Может быть, считаешь меня выброшенной подстилкой Учихи? Презираешь?
На бледном лице Сая слегка дрогнули яркие ниточки черных бровей:
— Я — нет. Скажи только, Ино, когда ты сама успела себя так возненавидеть?
Его слова подействовали на нее как пощечина. Яманака дернулась, откинулась на спинку кресла и как-то вся осела. Глаза мгновенно утратили блеск.
— Режешь по живому, да? Но ты прав... Знаешь, лучше бы ты был обо мне самого гадкого мнения, чем жалел... — Ино встала из-за стола, отодвигая чашку. — Отвратительный кофе...
Она посмотрела в лицо Саю твердым взглядом с каким-то совершенно естественным, не показным чувством собственного достоинства. Странная смесь переходов настроения от злости к какой-то душевной усталости, а затем вновь к собранности и даже решительности как-то вдруг озадачила молодого человека. В голове его зародился вопрос, не отразившийся никак в глазах, но девушка словно внутренним чутьем уловила его:
«Где твоя легкость, Ино?»
Ей в очередной раз стало противно от себя самой. Но в тоже время разворачивающаяся ситуация даже доставляла Яманаке какое-то неясное чувство. Она швыряла все худшее в себе в лицо Саю, а потом смотрела на эффект, находя в этом какую-то странную глумливую радость. Видимо, она очень устала. Устала сожалеть, что позволила себя так просто использовать, что позволила наговорить жуткие, вульгарные и оскорбительные вещи Сакуре, что сейчас пыталась найти понимание и поддержку у того, к кому стоило обращаться в последнюю очередь.
Ино просто развернулась и пошла к выходу. Она сама не знала, чего ей в этот момент хотелось больше — снова смеяться или расплакаться.
Девушка двинулась вперед по улице, старательно обороняясь от настойчивых мыслей. Ей самой очень не хватало собственной легкости, способности рассмеяться над происходящим — без злости и горечи. И еще ей очень хотелось понимания, хотелось, чтобы кто-то мудрый и уверенный сказал, что все случившееся — пустое, ерунда. Что она ни в чем не виновата, что она имела право строить свою жизнь по собственному усмотрению, что в минуты отчаяния сложно обуздать свой нрав и не сорваться на других. Что у нее нет причин корить себя. Ей хотелось услышать обещание, что ночь в ее душе скоро закончиться. Но больше всего ей хотелось в это поверить.

На железнодорожном переходе красноглазо заморгал светофор, и исполнительный шлагбаум упал, перекрывая ей путь. Кто-то сзади мгновенным и легким касанием тронул ее запястье. Она обернулась. Первое, что Ино отметила — бумажный пакет в мужской руке и собственную мысль: «Надо же... забыла». Второе — его обычную дурацкую улыбку и банальную до пошлости фразу, так нужную ей сейчас:
— Знаешь, я, кажется, понимаю, почему ты себя так ведешь... Но все же... Хочешь ты того или нет, рассвет всегда наступает.