Коллекция

От начала и до самых седин,
Я прошу тебя не дать мне остыть.
(с) Ассаи

От кофе и голой зимы болит голова – Саске переворачивается на другой бок, лицом к стене, чтобы не видеть унылой улыбки заваленного снегом города.
Кружка на прикроватной тумбочке, пока ставил ее туда – разлил горячую жидкость, и светло-янтарные капли дрожали на сухом дереве, а у декабря оскал противный, какой-то звериный. Ветер за окнами не ветер, а животный рык. В этом году все не так, как в прошлом, скажем, или в позапрошлом.
Учиха надеется, что следующий, тринадцатый год, несмотря на суеверия, будет капельку счастливей, но сонное сопение с другой, соседней койки говорит – хрен тебе, Саске, а не счастье.
Гнить тебе тут.
До Рождества пару недель, и разряженный Нью-Йорк купается в праздничной мишуре, гудит, смеется, даже в этой гребаной клинике развесили глянцевые дождики и яркие красно-сине-зеленые лампочки – эти бесящие лампочки, да только стены здесь – белые, абсолютно белые. До сумасшествия, как будто огромное ничто. В их тисках недолго заплутать или сойти с ума.

Учиха переворачивается на спину, черным нечитаемым взглядом упираясь в белоснежный потолок, отсчитывает минуты до восьми часов, но все равно – время течет медленно, издеваясь и дразня. И бла-бла-бла – сегодня Саске впору послать нахрен судьбу с ее насмешками, но он только прослеживает траекторию движение узкой полоски света на полу, когда в коридоре частной клиники в центре города зажигают основной свет и гасят ультрафиолетовые лампы.

Алилуйа. Скоро придет медсестра и растормошит сонного придурка на койке слева, и тогда новый день начнется официально, и тогда можно будет закурить и посвятить пару часов на то, чтобы придумать – кто он сегодня и что тут, собственно, делает.
Кофе на тумбе призывно дымится, запах чуть ли не въедается в рецепторы. Кажется, до конца жизни Учиха будет помнить это дрянное пойло.
Потом на него наваливается странная, давящая тишина, вязкая, пальпируемая, как будто он застрял под толщей воды, на много-много километров вглубь, но Саске привык – этому есть логическое объяснение, по крайней мере, он смог найти причину и этому.

…Во всем виноват дебил сбоку, что всю ночь ворочается на койке, будто ему снятся кошмары. Идиот – Саске бы сам измолотил его, да только…
В десятый раз за последний час возникает мысль все же купить ту мазню Пикассо и изморить ею свою психику. Он не знал, что заставляет его разум возвращаться каждый раз в стены той антикварной лавки и подолгу разглядывать масляные узоры на холсте, она банально запала в душу. На ней он, черт подери, видел все то дерьмо, что свалилось на него.
На кончиках светлых ресниц этого придурка тлеет холодный декабрьский туман, и он сам такой загорелый в контраст самому Саске, будто вчера вырвался из плена бескрайнего солнечного света, но на самом деле…
…На самом деле Наруто не был за стенами клиники уже очень давно – полгода, кажется, Саске совсем не помнит, когда он впервые заглянул сюда.

Учиха поворачивает голову и бездумно смотрит в окно, за которым сереет стылое зимнее небо, такое безнадежное, будто его родная тоска, а вспученные грязно-голубые облака плутают в кривой штриховке кленовых ветвей вдали, у горизонта.
Тихое спокойствие заканчивается, когда Узумаки просыпается и с недоверием озирается по сторонам, взглядом натыкается на Саске и тянет привычное «здаров!»
Но Учиха для него с утра значит не больше, чем продавщица в магазине, но к вечеру он настолько привыкает к новому другу, что поклянется быть рядом всегда. Иногда он влюбляется в него, иногда – враждует, но к новому рассвету заново знакомится с ним.
Все зависит от того, как себя будет чувствовать Саске, и в кого ему сегодня захочется поиграть.
И все начинается сначала.
Но одно остается вечным – это идиотизм, присущий Узумаки. Патологический оптимизм, видимо, у него на уровне рефлексов, и сколько бы Учиха ни пытался внушить ему, что он – взрослый ответственный человек, но широкая улыбка перечеркивает все его старания.
В этот раз Саске думает, что лучше бы он поспал подольше – сон полезен почти всегда, даже тогда, когда организм выжирает сам себя.
Память Наруто похожа на большую страшную шутку.
Саске бессовестно затягивается сигаретой, а пепел стряхивает в холодный горький кофе, который здесь совершенно не умеют делать, на утреннее приветствие Наруто не обращает ни капли внимания, смакуя внезапно накатившее на него спокойствие.

Часы на стене отмеряют восемь, и дверь палаты своевременно открывается, пропуская медсестру и главного врача. Присутствие одного из лучших невропатологов США Учиху нисколько не смущает, как и Ино Яманака не смущает курящий почти_пациент – все это гнилые условности. На самом деле Саске неплохой собеседник, если не выкабенивается; любит русскую лирику, канадскую зиму.
И Наруто.
- Доброе утро, Наруто-сан. Как вы себя чувствуете?
Она настолько же равнодушна, насколько равнодушным бывает опостылевший бесконечный снег, но сверкающая улыбка делает свое дело – Узумаки улыбается в ответ и растерянно запускает пятерню в золотистые вихры. Он не знает, как себя чувствует. Нормально, вроде как.
- Э-э, нормально.
- Отлично.
Потом – череда бесполезных для только что проснувшегося Наруто вопросов, которые еще больше загоняют его в белизну неизвестности.
Отлично, он понял, что что-то не так.

Когда дверь за Яманака закрывается, Узумаки оборачивается на Саске – тот втирает сигарету в дно пепельницы и выдыхает сизый дым сквозь тонкие губы. Глаза у него черные, очень красивые, Наруто таких красивых глаз в жизни не видел.
- Привет. Еще раз, - он напускает на себя беззаботный вид, но Учиха-то знает, что в голове у него жуткий бардак из мыслей и оборванных воспоминаний, - а ты с чем лежишь тут?
Хотя он не знает, чем болен сам.
А Саске знает – полиневрит.
Учиха переводит на него тяжелый, свинцовый взгляд, хватается за зажигалку, чтобы прикурить еще раз, и сухо улыбается. Протягивает левую руку – и показывает палец. Не средний, хотя очень хочется его, а безымянный.
- Я – твой муж, Саске. Помнишь?
Тонкое золото зловеще блестит в сером свете больничной палаты.
Ну охренеть, думает Узумаки. Не успел проснуться, а уже женат! Или замужем? Потом оглядывает свой безымянный палец – оп-па, действительно, он не свободен.
- Честно, что-то плоховато.

Саске не впервой – он терпеливо подсаживается к Наруто и берет его теплые руки в свои – холодные и чуть влажные. Глаза его удивительно бархатные, как беззвездное небо, запах от него тонкий, древесный, от которого у Узумаки начинает кружиться голова. Нет, такое чувствуешь только к тем, кого любишь, наверное, - сложно представить, что сердце равнодушного человека может так быстро колотиться в грудной клетке и шумом своим перекрывать другие звуки.

Наруто хочет что-то сказать, да забывает, когда Саске бережно касается его губ своими губами, вовлекая в долгий, томный поцелуй, от которого перехватывает дыхание – он запускает пальцы в солнечные волосы и осторожно ерошит их на затылке, горячим языком скользит по деснам Узумаки, зубам, нёбу.
На вкус – как фруктовый лед.
Отстраняется медленно и смотрит – серьезно. Маразматик, кажется, опьянел даже.
- Ну, вспоминаешь? – иронично интересуется.

…Память услужливо дорисовывает несуществующее до слов Учихи прошлое, вытаскивая из подсознания увиденные когда-то кадры из кино и меняя лица главных героев, приписывая обломки его собственных воспоминаний, никак ранее не связанных с Саске, но теперь – всецело принадлежавших ему.
Такой вот Наруто.
Если не думать о том, как больно терять каждый вечер свою любовь, можно допустить, что это весело. Но Учихе нихера не весело – ему хочется волком выть и прыгать из всех окон, которые видит. Но он только улыбается мертвой улыбкой, и с идеальной маски сыплется треснувшая штукатурка.
Ну да, Саске хреново изображает счастье.
- Ага, - Наруто, осмелев, обнимает Учиху и щекой трется о его жесткие черные волосы, будто сиамская кошка, требующая ласки, подушечками пальцев оглаживая нежную кожу на крохотном выступе седьмого позвонка.
В этот раз Саске не хочет быть ни братом Узумаки, ни одноклассником, ни лучшим другом – он просто хочет заниматься с ним сексом всю ночь напролет и под утро обнимать его теплое тело, прижимать к себе и потом дымить до туберкулезного кашля в кухонный потолок. Чтобы без треклятого горького кофе из аппарата с первого этажа, без белого халата Яманака в восемь утра, без «здаров!» и прочей поебени, от которой уже тошнит.
Поэтому сейчас проще сказать, что они уже любовники.

***
Пока Наруто на сеансе физиотерапии, Саске сидит напротив Ино и разглядывает небольшую статуэтку на ее столе, пока сама врач перелистывает последнюю страницу утреннего Таймса. Коралловые губы чуть заметно шевелятся, шепотом прочитывая заголовки, глаза, однако, без всякого интереса скользят по ровным строчкам. Две минуты назад она отказала Учихе и собирается отказать еще раз, если он вздумает просить у нее то, что попросил.
Точнее – приказал.
- Нет, Саске-сан, это исключено. Мы не можем так рисковать.
- Так – это как? – Учиха настроен серьезно, и ему не до ее деонтологии. Ему нужен Наруто вне стен больницы – и все.
Ино вздыхает, прежде чем отложить газету, встает с места и направляется к протянувшимся вдоль стены стеллажам, забитым различной литературой. Ей не терпится распрощаться с Учихой, но сейчас был тот случай, когда Саске демонстрировал невероятное упрямство.
Было проще вызвать бригаду санитаров и отправить его в долгий целительный сон, но Яманака надеется решить проблему мирным путем.
- Повторяю – мы не можем отпустить Узумаки Наруто по той простой причине, что курс лечения еще не окончен.
Ее собеседник переворачивает стеклянную воронку песочных часов, и загаданные пять минут начинают сыпаться сквозь маленькую щелочку.
- Я все равно заберу его. До следующего утра.
Взгляд становится жестче, и Саске покидает удобное кресло, чтобы дождаться из процедурной Наруто и увезти его.
- Саске-сан, - под напором его уверенности и силы она, как и все женщины, смягчается. Пытается найти с ним общий язык. – Вы ведь знаете, какие правила у нас в клинике.

Он - да, он прекрасно знает, как принято разговаривать с главными врачами – так получилось, вся жизнь Учихи уныло крутится около больниц и частных клиник, и каждый раз он возвращается в белые коридоры, каждый раз он оставляет кого-то там, в пустой палате, а сам садится на скамейку у стены и вертит в руках неизменную кружку с дебильным кофе, чтобы не уснуть.
Плотная пачка зеленых купюр шлепается о лежащие на столе документы. Саске делает это привычным жестом (очень пафосно, надо заметить), и Яманака как-то вся раскрывается для разговора. Кажется, готова на все.
Там тысяч шесть или семь – на глаз определить очень сложно, но суть ведь не в этом?
- Только запомните – утром он должен быть здесь.
Саске только думает о том, что с самого начала, прежде чем сесть в кресло напротив Ино, нужно было швырнуть ей эти деньги и не тратить целых семь минут своего времени на бесполезный разговор. Хотя Яманака на самом деле очень неплохой собеседник – считает людей идиотами и этой зимой на тридцатый раз перечитывает Фаулза.

***
Снаружи город еще белей, чем из окна. Огромное снежное покрывало укрывает собой и дома, и дороги, и фонарные столбы, без которых сложно представить себе Нью-Йорк. Бесцветное небо сливается с землей, и пробка на Пятой Авеню вот-вот должна рассосаться, хотя Саске не уверен – эти предрождественские сумасшествия ведут себя очень непредсказуемо.
Наруто на пассажирском сидении вяло меняет одну радиостанцию на другую, даже не слушая музыку, потом – внезапно оставляет чистый искристый голос Адель заполнять салон светло-бежевой BMW, в которой они с Саске застряли между двумя жутко некрасивыми седанами.
Песня о любви. Ну кто бы сомневался.
Саске сначала подумывает напомнить Наруто, что он кроме рока не любит вообще ничего, но женщина поет просто божественно, и он не решается озвучить правду. Пусть сегодня будет так.

…Однажды он вообще внушил Узумаки, что тот известный музыкант, и пока маразматик удивленно перебирал струны, извлекая жутчайшую какофонию из звуков, Саске медленно курил и думал, что счастье, наверное, гуляет где-то близко…
Нет, он не издевается над Наруто, ни в коем случае (ну, разве что чуток), но, даря каждый раз ему новую жизнь, он находит островок покоя. И никогда в жизни не признается, как больно терять обретенный в Узумаки дом – все равно, что затеряться в песчаной громаде пустыни.

- Ну когда мы уже прие-е-едем, - тянет недовольно Наруто, нетерпеливо ерзая на сидении.
Опускает тонированное стекло и просовывает на улицу руку, ловя теплой ладонью крупицы хрупких снежинок. Капелек зимы.
Саске бросает быстрый цепкий взгляд – сканирует его, потом снова отворачивается к веренице автомобилей. Этот чертов супермаркет всего в трех, сука, кварталах, а они уже два часа, как выехали из клиники. День переваливает за обед, нужно быстрее добраться до квартиры…
Еще через сорок минут – слава богам! – дорога расчищается, и Учиха спокойно (хотя, это громко сказано) выруливает вправо и чуть не слетает на повороте.

На часах уже половина пятого, когда Наруто и Саске переступают порог огромного супермаркета, больше похожего на большую оптовую базу. Их обдает потоком горячего воздуха, невыносимый шум сотен людей обрушивается на них, будто беспощадная волна. У них нет времени гулять подолгу вдоль стоек с едой, они просто хватают две коробки с замороженной пиццей, три бутылки – шампанское, красное полусухое вино и дорогой янтарный коньяк, - и килограмм сочных зеленых яблок, потом четверть часа убивают, стоя в очереди.
Учиха хмурится, Наруто – осматривается, будто маленький ребенок в зоопарке. Саске знает – Узумаки любит людей, любит шум и ощущение жизни. Всего этого ему жутко не хватает в клинике, но он, к счастью, этого не помнит.
А квартира в контраст с остальным городом жутко тихая – кажется, собственное дыхание морозным ветром разносится по просторам большой для одного человека гостиной и примыкающей к ней кухни всего через дубовую барную стойку. Ни намека на надвигающееся Рождество, и Наруто уже через двадцать минут вытаскивает из чулана высокую, но облезлую чуть меньше, чем полностью, искусственную елку, пока Саске возится с ужином.
Нет, Узумаки все же кажется, что он не жил в этом пентахаусе с пафосными широкими подоконниками и затонированными бежевыми окнами. Красиво, но… бездушно.
Голый серый свет льется в комнату теплым топленым янтарем, небо даже похоже на чистый рыжий кусочек стекла, Саске перекладывает горячую пиццу на большую тарелку, кидает в металлическое ведерко квадратный лед и топит в нем широкопузую бутылку шампанского.
Сколько там осталось до рассвета?

- Слушай, Саске, а ты не расскажешь, как мы с тобой познакомились? Блин, в голове такой туман…
Ну конечно, Саске все ему расскажет. Покажет пару фотографий, опишет все детали, знакомо ущипнет за бок или поцелует – так же знакомо, долго и медленно, чтобы всколыхнуть в Наруто все чувства.
Конечно, он не упомянет о том, что познакомились они как раз после болезни Наруто, и поэтому Учихе в его памяти нет места, но это совсем не важно, если каждое чертово утро Саске просыпается на соседней койке и придумывает очередную ложь, так похожую на правду.
- У тебя после той аварии легкая амнезия. Это нормально, - совершенно спокойно отвечает Учиха, разливая по вытянутым бокалам солнечный Кристалл, жидкое тепло Французского лета. Шампанское игриво пузырится.
- А-а-а, - многозначительно отвечает Наруто. Хотя, стоит признать, он не в состоянии вспомнить, откуда в его жизни появился Учиха. – Ну понятно, а то я уже подумал…
- Что? – чуть резче, чем надо, перебивает его Саске, впиваясь в красивое доброе лицо колким, холодным взглядом.
- Ничего.
Наруто отворачивается к елке и лепит на широкую зеленую лапу хрустальный синий шарик. Осталась мишура и яркая звезда, в остальном все – о’кей.
Весьма сомнительно, помнит он, что делал с утра, потому что байку о драке на выпускном Саске слышал уже раз десять, если не больше. Сто процентов – информация об аварии уже выветрилась из его головы.
Ино когда-то рассказала ему – иммунитет очень агрессивен и глуп, порой он убивает собственный организм. С Наруто то же самое: его нервная система медленно гибнет, и совсем скоро он не сможет даже подняться с койки, и даже тогда Учиха будет подтирать ему задницу, вытирать его блевотину и держать в руках его слабую прозрачную руку. А пока…

…А пока Саске включает электрический камин и устраивается на полу, на мягком ковре, и тянет Наруто к себе за край темно-серой шерстяной кофты; усаживает рядом с собой и пристально смотрит в ясные голубые глаза, в которых отражается настоящее бескрайнее небо – летнее, высокое, и это без всяких романтических метафор, это действительно было так.
Нет, детка, говорить о любви не в его стиле, даже если маразматик наутро будет помнить только свой выпускной, на котором до полусмерти избил одноклассника. Это будет помнить Саске – и его гордость. К черту-к черту, потом ведь даже не уснет.
Наруто взглядом цепляет все черты его лица – и росчерк шрама над правой бровью, и еле заметная сеточка морщинок у глаз, и то, как тлеет мягкий свет от камина на белой коже, как блестит шампанское на тонких красивых губах…
- Такое чувство, будто я тебя всю жизнь знаю, - шепчет Узумаки и не хочет слышать ответа.

Просто целует его, прижимая к себе как можно крепче, чтобы даже не думал сбежать.
Ради этого стоит и просыпаться, и засыпать, даже не жалко потом несколько лет не выпускать из своей руки руку безнадежного больного.
Острые лопатки касаются твердого пола – и даже ковер не спасает, но все равно… кажется, сейчас действительно все равно. Но не-е-ет, у Саске слишком мерзкий характер, чтобы позволить Узумаки стянуть с себя теплый джемпер и влажным языком очертить каждую линию на своем теле – он просто отпихивает Наруто с себя и напускает на лицо якобы недовольный вид, хотя все его недовольство можно оценить сквозь слишком заметную эрекцию. Мысль о том, чтобы подчиниться Наруто, сносит крышу просто.
Нет, иногда мужская физиология просто бесит Учиху.
Наруто ошарашенно хлопает глазенками.
- Ты чего?
- А ничего, - совсем беззлобно огрызается Саске, протягивая Узумаки треугольник горячей, сводящей с ума запахом пиццы. – Еще не вечер.
Ну да, на самом деле уже вечер и давно, только не хочется на полу, у камина, хотя и романтика. Хочется в большой постели, под медленный снегопад, пока просыпается ночной Нью-Йорк и догорает предпраздничная суета, чтобы окна трещали под напором черноты, чтобы луна смотрела в стекла серебряным светом.

- Саске, - слишком жалобно зовет его Наруто, и Учихе приходится смотреть на него, хотя фильм по телевизору ничуть не хуже его грустной мордашки. Ну да, обидеть Узумаки все равно, что тощую преданную собаку под ребра пнуть – слишком низко. Подло. И больно, наверное, тоже. – А что потом?
Это извечное «потом» только не сегодня, не сейчас и не с ним. У них просто нет нормального будущего, а он хочет знать, будут ли они трахаться завтра и последующие ночи.
- Потом – очень скучная передача. Я переключу канал, не парься.
Саске очень надеется, что прокатит.
- Ты меня за идиота держишь?
Да.
- Нет, идиот, не держу.
Очень смешно, ничего не скажешь.
- Я серьезно, Саске.
- Ну хорошо, - терпеливо отвечает Саске, сбавляя звук телевизора почти до нуля, - потом мы пойдем в кроватку и займемся сексом. Так лучше?
Наруто вздыхает – и благополучно забывает, о чем, собственно, спрашивал. И то, что они с Учихой выдули три бутылки, тоже как-то стирается из памяти. А вот Саске – нет, он все еще в голове и все еще говорит, что они собираются делать ночью.
И Узумаки подсаживается к нему ближе, сгребает в охапку и нежно трется щекой о его щеку. Алкоголь, видимо, уже всосался в кровь.
А Учиха прячет усмешку в уголках зимних губ и позволяет усадить себя на колени.

***
У Саске в запасе еще минут семь – не больше. Пока в окна просится внезапно-снежный декабрь, он ставит на тумбочку кружку с премерзким кофе, запах которого живо въедается в стены, сигареты – на дне глубокого кармана синих джинс, и он достает их, медленно затягивается.
Форточку открывать лень, и серый дым мгновенно окутывает его, будто предрассветный низко стелющийся туман. Где-то у горизонта прочищается сонное небо, звезды уже прячутся вместе с луной, только плоские крыши высоток напротив все еще теряются в густой ночи.
Ворочается сбоку Наруто – они еле успели приехать к утру, но он проснется и даже мысли не допустит, что не спал, а нежно и сладко касался его, Саске.
Учиха думает – кто он сегодня? Менеджер? Старый друг? Может, сводный брат?
Узумаки совсем по-детски кулачками трет глаза и смачно зевает, не прикрывая рта, будто разморенный под теплым солнцем довольный жизнью кот.
Саске смотрит в потолок, нехотя поднося к губам сигарету.
- Привет, - бодро говорит Наруто. – А тебя как зовут?
Учиха не поворачивает головы.
- Эй, я тебе говорю – как тебя зовут? – чуть возмущенно и обиженно повторяет Узумаки.
Саске, наконец, бросает бычок в черный омут кофе и сухо улыбается.
- Без понятия, чувак.
Сегодня они будут просто соседями по палате, чтобы не влюбляться друг в друга снова, не болеть друг другом и не…
- У меня, видать, амнезия, - добавляет Саске и закуривает очередную сигарету, когда ровно в восемь часов дверь привычно открывается, пропуская два белых халата.