Кровавый салат души сумасшедшей

Орган первый — палец.
Часть вторая.
Похороны.
«Здравствуй, дорогая сестрица Мэри. Если ты это читаешь, значит меня уже нет в живых. Как жаль. Я так рада, что мне все-таки удалось прожить еще полгода и дождаться пятилетия твоей милой дочурки. Анна стала для меня светом во тьме. Она вытащила меня из той черной бездны, куда затягивало меня последние несколько лет.
Все дело в том, что врачи обнаружили у меня позднюю стадию рака. Из-за него у меня случился выкидыш. В тот момент я уже отчаялась. Даже мой муж покончил с собой после этого известия. Он так ждал это дитя. Так надеялся, что не смог выдержать потери и повесился. Я не говорила тебе об этом и вела себя так же как и обычно.
Когда ты сообщила мне, что беременна, я тебя возненавидела. Я ненавидела тебя всеми фибрами души. Я хотела, чтоб ты умерла. Я завидовала твоему счастью. У тебя было все. Любящий муж, богатая жизнь, будущий ребенок. Поэтому я не могла смотреть тебе в глаза. Я отправилась по миру, лишь бы только не видеть тебя и твое счастье.
Через год я вернулась. Я увидела маленькое чудо. Оно так неуверенно стояло на ногах и просилось на ручки. Это чудо вы назвали Анна, в честь нашей покойной прабабушки.
Когда я впервые увидела Анну, то больше не могла на тебя обижаться. А когда она впервые мне улыбнулась, то это просто был предел мечтаний. Такой светлой, ничем еще не запачканной, улыбки я еще никогда в жизни не видела. Дырка между передними зубками делала этого ребенка неотразимым. Пока короткие темно-каштановые волосы, казалось, светились золотым свечением. Еще немного и у нее из-за спины бы выросли маленькие крылышки, и она стала бы ангелочком.
Но я все равно по-прежнему боялась взглянуть в твои глаза, поэтому я снова и снова уезжала. Я осыпала подарками Аннушку, которая стала для меня светом в окошке. Я любила ее как свою дочь. Она спасла меня. Спасибо ей большое. И я счастлива, что дожила до того момента как ей исполнилось пять.
Она так мило выглядела в этом платьице. На ее головке красовались, подаренные мной, банты, которые я привезла ей из Японии. Аннушка задула свечи на праздничном торте, и тогда я поняла, что больше меня ничего не держит в этом мире. Что теперь я могу спокойно уйти из него.
Спасибо тебе, Мэри! Спасибо тебе и твоей дочери за то, что вытащили меня.
Навеки ваша
Тетушка Марлен!»
- К сожалению, мадам Мэри, дата на письме отсутствует, - Строго проговорил секретарь.
- Что же ты мне ничего не сказала?! - Еле слышно прошептала Мэри сквозь черный платок, которым она прикрывала рот. По ее щекам предательски скатывались горячие слезы.
Кабинет. На полу лежит шкура бурого медведя. Красивый деревянный паркет усыпает пол. Мозаикой выкладываются под шкурой медведя причудливые узоры. Зеленые обои с деревянными панелями. Темные занавески на окнах делали комнату как болото. Такой же тягучей и долгой. Как и разговор, который вели секретарь с Мэри. Он был болезненным для женщины, которая только что узнала о смерти родной и горячо любимой сестры. Он был мучительно долгим. Было невыносимо слушать этого мужчину, когда он читал письмо Марлен. Письмо, которое было адресовано только ей. Письмо, в котором хранилась вся правда о жизни сестры. Было противно слушать слова, которые произносились сухими, тонкими как лист бумаги губами. Противно когда этот мужчина читал откровения сестры, без каких либо эмоций. На одной ноте. Четко и быстро. Все это совершенно не нравилось Мэри. Это разбивало ее изнутри. Из вечно милой и добродушной женщины она сейчас превратилась в необузданного зверя, который готов был разорвать этого глупого секретаря со всеми его монотонными словами и завещаниями.
Этот зверь был в бешенстве от того факта, что часть его ушла. И уже никогда не вернется. Он ненавидел в этот момент все. Стены, потолок, даже шикарную люстру, что свисала с потолка.
Вот, наконец, завещание было озвучено. Таким же холодным и монотонным голосом. Без жалости к женщине. Без каких-либо колебаний. Конечно, а зачем этому мужчине колебаться. Он здесь совершенно ни при чем. Ему совсем не жаль тетушку Марлен. Он ровно и без колебаний выполнил свою часть работы. На этом заседание было окончено, и Мэри могла идти домой.

Дом. Тишина. Холодный мраморный паркет.
- Наконец я дома! - Тихим шепотом произнесла уставшая женщина.
Она проделала долгий и нудный путь до постели и, даже не раздеваясь, завалилась на нее. Мэри уже устала плакать. Она очень хотела, но слезы будто бы пересохли.
Весь день она не выходила из своей комнаты. Никто не хотел тревожить женщину. Дверь была заперта на замок. Внутри стояла гробовая тишина. И лишь стук сердца нарушал ее. Биение было учащенным. В этот день в голову Мэри приходили разные мысли. Всю ночь она думала. Она никак не могла уснуть. Ей просто не давала это сделать мысль о том, что одного из самых близких больше нет рядом с ней.
И на следующий день Мэри тоже не вышла. Похороны организовывал ее муж.
Наступил день похорон. День, когда ту частичку души, которая когда-то жила в душе Мэри, закопают.
Утро было просто ужасным. Все слуги бегали по дому, делали какие-то обязанности в спешке. Муж Мэри, наконец, решился постучаться в ее комнату и сообщить о скором выходе в свет.
Коридор. Взрослый, местами седоволосый, мужчина в черном траурном костюме поднимается по лестнице на второй этаж их поместья. Успокаивающие глаз обои зеленого цвета. Золотые узоры на них. Висят различные картины. Картины, где все они были счастливы. Картины, где на лице Мэри сияла добрая и искренняя улыбка. К сожалению, сейчас на лице этой бедной женщины были лишь слезы. Горьковато-соленые. Обжигающие сердце и душу одним только своим видом. Но жалеть ее никто не собирался. Она сама так пожелала. Ей не нужны чужие слова, ласкающие слух. Она предпочитает сама выкарабкиваться из бездны отчаяния. Ей не нужно чужое сожаление. Оно только ухудшает самочувствие.
Вот мужчина уже поднялся по лестнице, прошел по длинному коридору и оказался прямо перед комнатой Мэри.
Темная деревянная дверь. Позолоченная ручка.
Дрожащей от волнения рукой мужчина потянулся к ручке, но остановился. Он решил постучать. Глухой звук удара костяшек пальцев, казалось, разлетелся по длинному пустому и холодному коридору с бешенной скоростью.
За стеной послышался звук шагов. Мэри открыла дверь. Под ее глазами красовались огромные синевато-серые мешки. Муж сразу понял, что все это время она не спала. На ней было все черное. Платье, перчатки, шляпка, сетка, которая закрывала те самые мешки и заплаканные глаза, все было черного траурного цвета. В руке женщина держала точно такой же — черный платок.
После минуты молчания тихий хриплый голос жены прорезал слух мужчины.
- Грей, Анна готова?
- Да, Мэри. Идем.
Грей взял Мэри под руку и они пошли по длинному коридору, а затем по лестнице вниз. У двери их уже ожидали дворецкий Клаус, прачка Бэль, которая успокаивала маленькую Аннушку и сама Анна.
Девочка капризничала. Она не хотела идти туда, где она потеряет частичку души.
Мэри сейчас совсем не хотела выслушивать детские вопли, поэтому, спустившись на колени, она шепнула что-то Анне, и та успокоилась.
- Выходим, мои леди. - Сказал Грей. Клаус открыл дверь, и они вышли в свет.
Поездка была не долгой. Как и прощальная церемония.
На похороны съехалось много народа. Марлен была хорошим человеком, поэтому имела много друзей.
Вот священник протяжно и медленно произносит свою речь. Гости прощаются с Марлен, подходя по очереди к ее гробу. Последней была ее сестра — Мэри. При виде своей маленькой сестренки, блаженно лежащей в этом гробу, обитом нежно-розовой тканью, она не смогла сдержать последние слезинки. А как тут не сдержаться, когда та, кто заменял тебе полжизни мать лежит здесь. Глаза прикрыты, а губы сдерживают все такую же нежную и добрую улыбку. Руки скрещены на груди. Прекраснейшее белое платье. Ненавистные Марлен красные волосы аккуратно причесаны. Лежит. Как живая. Кажется, что она просто спит. Кажется, что вот-вот и она откроет глаза и пойдет на очередные поиски приключений. Но нет. Ее больше нет здесь. Она ушла. А вместе с ней ушла и улыбка с лица Мэри.
- Ну что же ты, Марлен, лежишь тут. Счастливая наверно. Зачем же ты меня оставила? Ты же знаешь, что без тебя я ничто. - Улыбка растянулась на лице Мэри на пару секунд и в этот момент из левого глаза выпала последняя серебряная капля. Скатившись по щеке, она упала на лоб сестры. - Прости меня, Марлен.
Она в последний раз взяла за руку сестры. Только вместо привычного тепла Мэри почувствовала мертвенный холод. В этот момент она поняла что все. Все кончено.

Гроб с телом тетушки медленно опустили в землю. Закапывая тело, земля стучала по крышке так громко, что было слышно даже через все всхлипы и рыдания посторонних и незнакомых мне людей. На могиле теперь был только большой кусок холодного и жестокого мрамора. На нем красовалась фотография моей тетушки. И это единственное, что здесь радовало. Мать еще раз погладила холодный камень, и мы пошли к машине.