Кровавый туман

Кровавый туман

Никто так не хочет жить, как медленно умирающий от неизвестной инфекции пациент, лежащий на больничной кушетке с отказывающими легкими. Все потому, что принятый антибиотик не только не помог, но и усугубил состояние человека, пришедшего в больницу просто заверить больничный в связи с высокой температурой и насморком, подхваченными одним туманный стылым утром. И этим человеком, согласившимся принять новые таблетки, был я. На следующий день меня забрала скорая, а сегодня этой печальной новостью со мной неохотно поделился врач после того, как я подписал какие-то насильно всученные мне бумажки.

Странно знать то, что точно не доживешь до завтрашнего утра. Не увидишь родных и не успеешь сделать ровным счетом ничего. Хотя нет, кое-что можно: нащупать слабеющими пальцами мобильный и позвонить всем, кому интересно, жив ты или мертв. А после, чтобы хоть немного заглушить приближающуюся панику, включить на том же телефоне в качестве фона пару давно пылящихся в памяти серий непросмотренного мультика, точнее аниме. Хотя какая разница.

Интересно, куда попадают люди после того как..? Возможно ли существование дальше? И будет ли оно вообще? Нет! Точно будет! Должно быть! Иначе зачем это все? Поэтому ставим вопрос иначе: какое оно будет? Если в ад мне отправляться вроде не за что. Но и билет в рай за мои грешные деньги уже не купить. Да и не хочу я так, я хочу жить. Как в тех книжках о перерожденцах и всяких попаданцах. Это да! Лучше было бы куда-нибудь попасть, всё равно куда, лишь бы жить. Думаешь ты, окончательно проваливаясь последний в жизни сон.

А просыпаешься от того, что ты лежишь на мокрой земле еле живой от голода и головной боли. Зрения и слуха нет, ног не чувствуешь, да и руки почти не шевелятся. Единственное утешение: дышится на редкость легко и свободно.

Вы когда-нибудь хотели попасть в сказку? Да? Нет? А в аниме? Я лично если и хотел, то только бы в какую-нибудь до омерзения повседневную романтическую или гаремную комедию. Где вокруг главного героя - чьё место я, так уж и быть, займу - постоянно трутся миленькие большегру... глазые симпатяжки. И главное, самая большая опасность, с которой я смогу столкнуться, это попадание в какую-нибудь нелепо комическую ситуацию. Вот на это я мог бы скрепя сердце и согласиться.

Но никак не в попадание в тело пятилетнего полудохлого пацаненка с почти пробитым черепом. Которого случайно, а может, и нарочно, походя зашибил проезжающий на быстро скачущей лошади охранник какого-то аристократишки. Об этих подробностях тебя возвестил вернувшийся с дикой тошнотой и головной болью слух. Запечатлевший в памяти полный возмущения разговор двух прохожих, которых этот всадник облил грязью. В подробности которого ты вслушиваешься, как влюбленный подросток в слова желанной девушки. Ибо бранятся прохожие на странном, чужом, но необъяснимо понятном мне языке.

Когда немного отлежавшись и привыкнув к ощущениям явно не своего тела, я смог теперь различить картинку, что передавали новые глаза. Сотрясенный мозг осознал две вещи: первая - что скорая сюда приедет вряд ли; и вторая: я либо брежу или очень, очень попал. Ибо увиденная через расплывающуееся зрение сначала размокшая грунтовая дорога, проходящая вдоль грязной улицы. В особенности уныло шлепающих по ней не особо обходящих меня людей. Одетых в какой-то реквизит исторического фильма про Китай или Японию. В блаженном, четком убеждении в том, что я сошёл с ума и брежу, к большому сожалению я пробыл недолго. Чья-то деревянная сандалия чуть не сломала мне ногу, поскольку какому-то ублюдку было лень перешагнуть лежащее посреди улицы маленькое тельце. Но вспышка новой острой боли убедила оставить свои дальнейшие рассуждения на потом. По крайней мере пока не доползу до ближайшего находящегося рядом дома. Как ни странно, но мне это почти удалось.

А когда смог все же протолкнуть в пищевод немного мутной водички из ближайшей ко мне большой лужи. Да так, чтобы ее из меня не выбрасывало с постоянными позывами к рвоте. Моим дальнейшим детальным наблюдениям окружающей меня действительности уже почти ничего не мешало. За последующее время я понял еще пару очень важных вещей: первое - что у меня никогда в жизни не было настолько хреновых дальнейших перспектив, ибо ноги, кажется, отказали окончательно; и второе: я в полной жо... Нет, не так, я не просто в полной жо, я в истории об усатом придурковатом нарике. Но не в каком-то всем известном персонаже этой бесконечной Санта Барбары Кисимото. Нет, я оказался в никому неизвестном заморыше без крова и родителей, живущем подаяниями, как и десятки других мелких заморенных попрошаек, вымаливающих хоть по паре рё у прохожих. Эти жалкие деньги отбирали у нас в конце дня вышибалы местного Дона Корлеоне. Крестного отца местной гопоты, подмявшего под себя всю проституцию, незаконные игральные дома и попрошаек. Оказалось, что я нахожусь в одном из не больших, но и не из самых малых городов страны Воды. Да-да, той самой, в которой была Деревня Кровавого Тумана.

Все эти подробности нового существования я узнал немного позже. А тогда, лежа с пробитой чьим-то копытом головой в луже собственной крови и блевоты, медленно и тихо впадал в ужас, на редкость ясно осознавая в своем новом не до конца вытекшем мозгом. На что похожа металлическая нашлепка на повязке одного подозрительного типа, увешанного острым железом, как новогодняя елка. Этот субъект мгновенно возник посреди улицы, пару минут осматривал прохожих кровожадным взглядом, после сиганул с места на ближайшую крышу с неподдающиеся законам физики силой и скоростью.

Наверное, я так бы и остался там, у обочины грязной улицы, не успев даже шагу ступить своими ногами в новой для меня реальности. Просто бы остался лежать под тем домом, пока снова не сдох от голода, жажды, лихорадки, потери крови или еще чего-нибудь, что ждало никому ненужного покалеченного пацаненка в этом прекрасном мире. Но мне повезло, невероятно повезло. Когда вечером пришедшие забрать дневную выручку вышибалы обнаружили мое разбитое, прислоненное к стене тельце, эти достойнейшие люди проявили ко мне неслыханное участие. Не знаю, почему; видимо, у них было хорошее настроение, или меня хранили высшие силы, все же решившие дать шанс невезучему попаданцу. И эти милые люди меня не презирали сразу из жалости или из каких-нибудь других не столь благородных побуждений. Нет.

Они немного попинали мою подыхающую тушку ногами в качестве показательной профилактики за вынужденное безделие. Но, учитывая смягчающие обстоятельства в виде моей разбитой башки и полной невозможности проявить свою реакцию, кроме разве что вялых криков, эти великие творцы моей дальнейшей судьбы еще с минуту перечисляли всё, что они хотели бы сделать со мной и породившей меня на свет женщиной. Однако, плюнув мне в рожу и пнув ещё пару раз, всё же оказали милость и оттащили за ногу еле хрипящее тельце в барак к калекам.

Калеками звали особый привилегированный подвид нищих, у которых были видны либо явные аномалии развития, либо не хватало конечностей, оторванных или срезаны случайно шальной техникой, которые шиноби обычно применяют, не особо заботясь о безопасности окружающих. В этом бараке меня и выходили. Сначала, правда, проверили на профпригодность, бросив с утра на хлебное место на улице, а вечером, посчитав полученную за нового калеку выручку, подумав, забрали обратно. И начали ежедневно понемногу кормить жидким разваренным рисом, иногда даже пахнувшим рыбой.

А после того, как я смог сам ходить и разговаривать, вместо того, чтобы отправить меня обратно на улицу к таким же попрошайкам, как и я, меня продали клану шиноби, искавшему способных детей. Если некоторые из нас пройдут последний экзамен на генина, то смогут пополнит его ряды и увеличить боевую мощь. О да, оказалось, что судьба все же расщедрилась на сюрпризы и от больших щедрот скинула мне на голову маленький рояль с нарисованными на нем зелеными кустами. У меня обнаружился хороший источник чакры. Это указывало на то, что кто-то из родителей этого тела явно был шиноби. Эту особенность на третью неделю моего прибывания в загоне уродцев разглядел в мелком голодном недоразумении безногий негр по кличке Дед. Этот еще нестарый мужик с белыми от природы волосами заправлял в Бараке Калек. Он в свое время был беглым шиноби из Кумо, пару лет грабил мелких торговцев, выполнял простенькие заказы на убийства, пока в один не лучший для него день не наткнулся на своих старых знакомых из деревни. Может, по старой дружбе или по не менее закоренелой ненависти его бывшие коллеги при их короткой, но пламенной встрече, не убили нашего надзирателя. Только ноги отрезали аж по самые яйца, оставив обрубок человека подыхать своей смертью посреди леса. Только Дед выжил и еще наверняка пережил своих веселых палачей раза так в два. О чём, кстати, он не забывал похваляться почти каждый день.

Именно он рассказал мне о чакре, и что, мол, ты парнишка избранный, почти как чертов Дункан Макклауд. И то, что у тебя все будет впереди, сможешь еще всех нагнуть и так далее. Дед даже - видимо, от скуки - принялся за мое обучение. Рассказал об основах правильной медитации для ощущения чакры, что при моем малоподвижном образе жизни заняло почти все мое свободное время. После научил паре простейших фокусов: вроде как не только чувствовать, но и немного ускорять чакру в теле, направляя ее к определенному поврежденному участку, что и позволило мне вскорости почувствовать ноги. И уже через месяц я практически оклемался, даже постоянные головные боли почти прекратились

А потом одним прекрасным, туманным днем меня взяли за шиворот и приказали показать троим пришедшим господам шиноби то, что я умею. Я и показал, как двигаю листочек по руке, не прикасаясь к нему. Думаю, они мною разочарованы не были. Так как меня и еще пятерых детей разного возраста уже через час погрузили, как живой товар, в забравшую нас с того острова тихоходную джонку, принадлежащую этим господам шиноби. И выгрузили из маленького вонючего трюма только уже на территории земель клана. Которому мы теперь отныне принадлежали душой и телом. Можно сказать, мне снова повезло: нас не разобрали на органы, не промыли мозги, даже не особо били. Нет, нас почти приняли в семью и дали шанс в будущем стать достойными по местным понятиям людьми, хоть и в силу своей профессии живущих не особо долго.

Дальше была учеба, учеба, учеба и только учеба. Бесконечные тренировки, выматывающие не столько тело, сколько разум. Но чего не отнять: нас учили на совесть. Ведь мы были перспективным мясом. Нас так называли потому, что до получения звания генина мы могли и не дожить. А все из-за милых традиций одной скрытой деревеньки. По которым из двух претендентов на хитай выживал только сильнейший, хитрейший или просто везучий. Короче, лучший. Тот, кто докажет свое право на дальнейшее существование и беспрекословное служение великому селению шиноби скрытым беспросветным туманом. Принеся ей в дар жизнь либо свою, либо своего близкого товарища.

Эту мысль нам повторяли ежедневно, вколачивая в наши мозги на тренировках, напоминали во время учебы, еды, даже сна. Напоминая то, что из всех набранных кланом в этом году детей в живых останется к двенадцати годам в лучшем случае половина. А могли умереть и все, поскольку нашими противниками, возможно, окажутся изначально более лучше обученные и сильные как бойцы; возможно, даже обладатели генома, неоставляющего нам даже шанса на победу. Или с умениями и знаниями, передающимся в их клане, позволяющие убить нас более интересными способами с помощью различных уловок, ядов или ловушек. И, знаете, осознание этого факта подстегивало к саморазвитию не хуже, чем обещание всех благ мироздания.

В желании прожить как можно подольше я работал над собой, как проклятый. Впрочем, как и большинство моей группы мяса или, если более благозвучно, почти принятых в клан детей. Но помимо этого я еще и учился всему, к чему меня могли допустить мои учителя из клана. Не просто умению читать приказы и писать отчеты, а и изучать любой попавшийся на глаза письменный текст: от описания легенд до старых отчетов по когда-то проведенным миссиям. Там, где другие изучали простейшие приемы скоростного запоминания или увеличения внимания с помощью чакры, я постоянно экспериментировал и создавал свои техники самогензютцу, основанные на знаниях о психологии, что я вынес из прошлого мира. Там, где мои товарищи изучали простейшие приемы по остановке кровотечения, выделения инь компоненты чакры в пораженную область. Я падал в ноги местным ирёнинам со слезными мольбами разрешить мне помогать им перед отбоем и в промежутках между занятиями, чтобы хотя бы одним глазом пронаблюдать за их работой. Это вполне окупилось, и я со временем узнал простейшие приемы и техники лечения с помощью чакры. Наука ирёнина давалась мне лучше всего, ибо опыт окончания прошлой жизни и начала этой заставлял отнестись к своему здоровью несравненно с большим вниманием. Что существенно мне помогло в дальнейших моих тренировках и улучшении возможностей моего тела.

Наверно, я мог собой гордиться: из всего потока мяса я выглядел в глазах своих наставников, возможно, самым перспективным. Меня даже начали обучать исконно клановому стилю тайдзюцу, приемам боя на мечах и стихийным ниндзюцу, доступным мне с моей небольшой предрасположенностью к Футону. В том, что я смогу убить во время экзамена первого своего человека у них, кажется, даже не оставалось сомнений.

И когда на третьем году моего обучения всех молодых представителей многих кланов собрали в одной аудитории, в которой мы должны были бы учиться три следующих года бок о бок с теми, кого в дальнейшем должны будем убить, и с теми, кто после того, как выживет, станет единственной нашей опорой, кто до последней капли крови будет защищать твою спину в команде. Все эти девятилетние дети смотрели друг другу в глаза, гадая, кто будущий твой друг, кто враг. Или, если тебе не повезет, кто из них станет твоим палачом. Те три года, проведенные мной в том классе смертников, казалось, дали мне в разы больше, чем все то, что я изучал до этого. Мой прогресс в навыках был разительный. После того, как ты мило раскланивался с мальчиками, девочками, приветливо тебе улыбающимся, как бы ненароком расспрашивающих о твоих успехах. Пытаясь просчитать каждое твое слово, реакцию действия, чтобы, ориентируясь на них через три, два, год, полгода, выстроить четкий и верный план твоей неминуемой смерти. А значит, их уверенной победы и дальнейшей жизни.

Хотя, что греха таить, я делал тоже самое. Мило всем улыбался, внутренне холодея от ужаса. Гадая, кто же из них. Может, тот пухлощекий ребенок или та белокурая девочка с васильковыми глазами. Кто из них станет той жертвой, которая позволит мне прожить немного дольше? А жить хотелось, и с каждым приближающимся к экзамену днем все сильнее и неистовей. Что заставляло после академии до трех ночи измываться над своим разумом и телом, стараясь превзойти того себя, который по планам моих товарищей по академии должен был сдохнуть ради того, чтобы выжили они.

Так продолжалось изо дня в день, из месяца в месяц. До того момента, пока одним туманным утром к нам в аудиторию не зашёл мальчик на год нас младше, но при этом почти на пол головы выше любого из нас. Он медленно зашел в нашу аудиторию, плотно закрыл за собой двери, с мрачной решимостью вышел в середину зала, ловя глазами взгляд каждого из одиннадцатилетних детей, недоуменно в этот момент на него смотрящих. Мальчик, глубоко вздохнув, тихо и печально произнес, очень короткую речь:

- Простите меня, но так надо. Иначе этот ад никогда не кончится.

Как-то криво, совсем не радостно улыбнулся нам всем. И в этот момент я его узнал. Понял, кто он. Единственный, встреченный мной персонаж из сюжета того уже почти позабытого доброго мультика для детей, так не похожего на эту абсолютно беспросветную действительность. Это был Момочи Забуза. В его кривой ухмылке я рассмотрел острые акульи зубы - главную отличительную черту и особенность лучшего клана мечников Киригакуре. Также непревзойденных мастеров тихой смерти в призываемом ими непроницаемом тумане.

А дальше мы начали умирать. Несмотря на всю нашу подготовку и тренировки, одиннадцатилетние дети, которыми мы все, по сути, являлись, попросту были не готовы к тому, что в один непогожий день к ним придет хороший мальчик Забуза, наверняка желающий поступить правильно, желающий спасти своим поступком многие поколения детей тумана, свой класс, возможно, ставших близкими ему друзей. Решившийся на отчаянный поступок, последствия которого будут преследовать его всю оставшуюся жизнь. Этот правильный мальчик, верящий в то, что он поступает единственно верно, очень быстро и почти аккуратно начал нас убивать.

И знаменитая, моментально сложенная им техника тумана очень помогала ему в этом деле. Мгновение, и в аудитории остались слышны только звуки быстро умирающих детей. Туман не позволял видеть, он заглушал звуки, через него невозможно было ощутить мир с помощью чакры, даже запахи терялись в этом, в этом кровавом тумане. Это было страшно. Нет, не так. Это было до ужаса страшно! Казалось, еще миг, и ты умрешь, перестанешь существовать навсегда. И многие не выдержали, поддавшись всеобщей волне обволакивающего, как этот непросветный туман, ужаса. Мои одноклассники начали действовать, действовать так, как их учили. Бить не задумываясь, быстро складывать печати, посылая мощные смертельные техники. На каждый звук, вздох, предсмертный крик.

Думаю, из всего класса в сорок недогенинов. Забуза не успел убить даже десятка человек, наверно, даже меньше. Ибо всю остальную работу за него сделали мы сами. Испуганные дети в желании жить просто истребили друг друга. В этом хаосе я почти не принимал участие. Да, я также, как и все, сначала впал в панику. Ибо я знал с самого начала. Знал! Как только увидел входящего в наш в класс высокого ребенка с двумя широкими танто за поясом. Знал, чем все кончится.
И когда мне в бедро вошел заполненный чакрой ветра кунай, брошенный чей-то рукой. Я все же нашел в себе силы вынырнуть из своих панических мыслей и присоединится к этой вакханалии смерти.

Но, в отличии от остальных, мой удар был предназначен не случайной тени, мелькнувшей в тумане. А самому страшному нашему врагу, из-за которого мы должны сегодня все умереть. Моя, как оказалась, последняя техника должна была убрать саму окружающую нас висящую воздухе водную пелену. Никогда еще великий порыв ветра не выходил у меня настолько хорошо и красиво. Сильнейший воздушный порыв, выбивая окна, снося парты, еще остававшиеся стоять на своих местах в этом филиале ада, прошелся по всей аудитории, разгоняя белый туман. Показывая мне то, что он скрывал под собой.

В комнате, еще недавно заполненной веселыми детскими голосами, стояла почти звенящая тишина, прерываемая только немногими предсмертными вздохами истекающих и захлебывающихся собственной кровью детей. А посреди учебного зала, стоя на коленях в луже чужой крови, находился десятилетний ребенок с острыми зубами, сжимал в руках окровавленные мечи и плакал, горько плакал по нам, по всем нам, которым не повезло родиться в этой стране и жить в это время. Я хотел что-то ему сказать, что-то очень важное, правильное, а может, просто проклясть или предупредить о будущем, что его ждет. Но не смог. Из горла вышел только свистящий хрип. Только сейчас я отчетливо осознал, что во мне не один кунай, а, как минимум, три, и один из них насквозь пробил мне правое легкое. Второй вошел под седьмое ребро слева. И это был полный конец. Мой конец. На ногах я держался только потому, что при попадании первого куная запретил своему сознанию чувствовать боль, да и все же я стал хоть и плохоньким, но ирёнином, и на выработанных рефлексах создавал мед чакру, которая еще растягивала мои последние секунды жизни.

Услышав издаваемый мной предсмертный шум, Забуза поднял на меня слезящиеся глаза, даже не пытаясь подняться или взяться за отброшенные короткие мечи. Возможно, он сам не ожидал, что после всего этого останется в живых. Или будет иметь право на дальнейшую жизнь. Но ему не повезло, и он все же остался жив в этой заваленной трупами аудитории один. И, кажется, даже не получив ни единой царапины. А последний, кто мог бы наказать его за его тяжкий грех, не мог сделать и шагу. Только стоять и сглатывать кровь, чтобы она окончательно не затопила легкие.

И когда молодой мечник встретился глазами с тем, кто в этот последний миг свей жизни, наверно, понимал его лучше, чем даже он сам. Он вздрогнул, ибо я не смотрел на него с ненавистью, страхом или презрением. Нет, я стоял и печально улыбался. Не знаю, каким чудом, но я все же сумел пересилить затухающим разумом израненное тело и, собрав все силы, произнести:

- Ты прав. Так было надо, - тихо прохрипел я перед тем, как душа окончательно покинула это умирающие тело.