Куноичи в плену (глава 5, заключительная)

Закат догорал над лесом, как догорает сухая еловая ветка, со всех сторон охваченная языками пламени: сыпал с неба последними вспышками-искрами, поминутно темнея. На севере, где неровная мутно-зеленая кромка острыми зубьями врезалась в горизонт, неумолимо сгущались тяжелые сумерки.
Кисаме лениво загребал дорожную пыль сандалиями, шел неспешно, силой заставляя себя переставлять усталые ноги. Хотелось есть, а еще больше – спать. Спать где угодно и как угодно: хоть развалившись поперек футона в ближайшей гостинице, хоть зарывшись носом в затхло пахнущий песок прямо здесь, на обочине. Совершенно безразлично.
И только мечник надумал свернуть с намеченного пути и залечь в первый попавшийся сырой овраг, как ощутил лопатками чье-то присутствие. Ноздри защекотал едва уловимый, до боли знакомый запах: цветочные духи, не иначе. Кисаме обернулся рывком, глянул вопросительно поверх плеча – белки хищных глаз сверкнули желтым и тут же погасли.
- Тебе чего?
Девчонка потупила взгляд, нахмурилась, сдвинув светлые бровки, но шага не замедлила, пока не поравнялась с нукенином, пока не зашагала рядом с ним, плечом к плечу. Хошигаки не мог не заметить перемен во внешности своей недавней пленницы: ее светлый хвост с затылка съехал-сместился куда-то набок, спутался чуть ли не в паклю; сбитые коленки покрылись запекшимися кровяными корочками, а сетчатые колготки поехали широкой вертикальной дырой вверх по бедру. Вид у девоньки был, прямо сказать, изрядно потрепанный. Как будто ее не просто отымели несколько часов назад – в лучшем случае перепахали ею пол-леса и выкорчевали не один десяток деревьев. Правда, вскоре Кисаме от подобных догадок отказался. Он вспомнил, как сам еще недавно продирался сквозь колючие кусты и, то и дело спотыкаясь о бугристые корни и припорошенные листвой пни, рвался к дороге. Видать, девчонка все это время сидела у него на хвосте, бесшумно шастала по пятам, силясь догнать. На кой черт – Хошигаки не понимал и понять не особо стремился.
- Я бы на твоем месте ноги уносил. Еще там, на поляне.
Явный намек не возымел на куноичи никакого эффекта: она все так же упрямо шла рядом, зачем-то сжимала крохотные кулачки, делано увлеченно разглядывала сероватые комки слежавшейся пыли у себя под ногами. Кисаме же смотрел вперед, где, вытягиваясь грязными отпечатками, лежали на дороге их с девчонкой тени: его – массивная и устрашающая, ее – тоненькая и хрупкая.
- Так чего надо-то? – как можно более спокойно и отстраненно осведомился мечник, но, не дождавшись ответа, оскалился лучезарно: - Мало тебе что ли? За «добавкой» явилась?
Ино вскинулась, засопела носом возмущенно, поджала уязвленно губы. Кисаме понимающе хмыкнул, поймал парящую в воздухе белесую пушинку, неспешно растер ее в пальцах.
- А даже если и так! - донеслось решительно откуда-то из-за спины. - Не прогонишь же ты меня, не посмеешь…
Хошигаки дернулся, развернулся рывком, подлетел к девчонке и, облапив ее за плечи, что было силы тряхнул – прямо перед глазами мотнулся из стороны в сторону длинный белобрысый хвост.
- Не ходи за мной! – рявкнул зло, навис над пленницей грузной тенью, склонился ближе к возмущенно-сосредоточенному личику с блестящими водянистым глазенками и зашипел угрожающе: – Мне твою шейку перекусить – как раз плюнуть. Не сложнее, чем кнопку нажать.
- Так нажми! – от громкого выкрика зазвенело в ушах, кровь в висках застучала пребольно. - Давай, чего ждешь?!
И Кисаме сорвался. Сжал, смял, сгреб в охапку когтистыми лапами, припечатал к растущему на обочине дереву – сухая кора глухо затрещала-захрустела под девичьей спиной, облетела к ногам шелестящими коричневато-серыми бабочками. Ино скрипнула зубами, сдерживая рвущийся наружу жалобный скулеж: поясницу прошило тупой болью, под лопатками запекло. Хошигаки разинул широченную пасть, жадно навалился на девицу, с силой пропихнул язык меж ее упрямо сомкнутых губ. И не заметил даже, как оцарапал острыми зубьями скулу и щеку жертвы, как заляпал ей подбородок вязкой слюной. Яманака вздрогнула, простонала что-то невнятное в зубастый рот напротив, но тут же замолкла. Кое-как обхватила своего мучителя руками-ногами, вцепилась крепко-накрепко, так, что и не оторвешь. Повисла у него на шее, прижимаясь всем телом.
Юбка моментально задралась вверх, взъехала резинкой на живот, а сетчатые колготки с надрывным треском разорвались-разошлись под чужими пальцами…
Многострадальное дерево чуть покачивалось при каждом толчке, звучно шуршало кроной, наполненной возмущенным, будто бы осуждающим, шепотом листьев.
Слева вилась скрывающаяся за горизонтом дорога. Дорога, по которой они совсем скоро снова пройдут, но уже не рядом, не плечом к плечу: молча повернутся друг к другу напряженными спинами. Безо всяких сомнений, не боясь чужого предательства, не опасаясь получить холодное лезвие куная промеж лопаток. Удалятся в разные стороны с укоренившимся внутри странным смирением, с отчетливым осознанием того, что больше никогда и нигде уже не встретятся. А если и доведется еще сойтись на поле боя – несомненно, перережут друг другу глотки. Без лишних сожалений, без никому не нужных душевных терзаний.

В мире шиноби нет места привязанностям и слабостям. Кисаме знает об этом не понаслышке. Но, прежде чем окончательно скрыться в лесной чаще, не может не обернуться украдкой. Маленькая, едва различимая фигурка неподвижно темнеет где-то вдали, прямиком на стыке неба с землей. И, чувствуя, как щемит-ноет в груди, Хошигаки спешно отводит взгляд. Поднимает выше стоячий ворот плаща, зачем-то поправляет за спиной Самехаду. Надвигает на глаза широкополую шляпу, пряча залегшие под нижними веками синюшные тени, - тихонько, чуть слышно звенит серебристыми переливами крошечный подвешенный колокольчик.
Закат тлеет над лесом, как тлеет сухая еловая ветка, со всех сторон пропекшаяся на углях: дымит грязно-серым и едким, рассыпается остывшим пеплом на ветру.
Смеркается.

***
От речной воды пахло рыбой и, как это ни странно, солью - Шикамару невольно поморщился. Склонился к водной глади, в очередной раз зачерпнул полные ладони, поднялся, роняя сочащиеся меж пальцев капли, и полил Темари на волосы. Та сидела к нему спиной, по подбородок в воде. Все так же молчала, бесцельно царапая обломанными ногтями донные камни, зачем-то вырывала с корнями редкие пучки пожелтевших водорослей. Вырывала, откидывала небрежно в сторону, задумчиво наблюдала за тем, как подхватывает и относит их все дальше неспешно-сонное течение.

Шикамару затащил куноичи в речку чуть ли не насильно: резким движением сдернул с Темари собственный плащ и подхватил ее, всячески упирающуюся, злую и совершенно голую, на руки. Черпая сандалиями прохладный песок, забрел в воду по колено, усадил строптивицу на дно – та сразу же сжалась в мокрый комочек, мелко застучала зубами от холода.
- Тебе нужно вымыться.
Он и сам точно не знал, зачем именно. Но знал наверняка, что так нужно. Нужно как можно скорее смыть с ее тела следы чужих прикосновений, грязные отпечатки слюнявых ладоней, засохшие подтеки спермы на бедрах и между ног…
- Прекрати. Пожалуйста, хватит…
Шикамару не слушал. Упрямо тащил ее к себе, снова и снова усаживал на свои колени. Бережно растирал влажными ладонями стыдливо ссутуленную девичью спину, мыл выпачканные в вязком иле ступни, промывал свежие продольные царапины на угловато-острых коленках. Он так увлекся своим занятием, что не заметил, как сам вымок до нитки – водолазка прилипла к телу противной холодной тряпкой; раздулся, напитавшись водой, темно-зеленый форменный жилет.
Нара запоздало спохватился, кое-как выловил из нагрудного кармана пачку размокших взрывных печатей. Смыл с рук тягучую бумажную кашицу, пустил ее по течению светлыми комочками.
В жесткой щетке прибрежных камышей озорно плеснула рыба – ширясь и перекрывая друг друга, пошли по водной глади ровные круги. Клиновидная стайка рыбок, серебрясь и сверкая, прошмыгнула в сквозной «проход» между щиколотками ног и унеслась в сторону берега стремительно. Шикамару зачем-то зарылся пальцами в сырой донный песок.

- Темари.
Она молчала. Сидела на краю обрыва, свесив в мутную воду босые ноги, смотрела, как течение лениво облизывает черные, влажно блестящие камни у берега.
Шикамару не задавал вопросов, но и без них знал точно, наверняка: Темари сломалась. Ее прежняя внутренняя сила-мощь сменилась вдруг странной, болезненной беззащитностью, совершенной неспособностью постоять за себя. Вместо былой решимости во взгляде появилась безразличная отрешенность, в движениях, некогда стремительных и уверенных, теперь сквозила какая-то нескладная угловатость, немое смирение.
Она вздрагивала от резких звуков. Она ни разу не взглянула на него за все то время, что они вместе пробыли здесь, у реки. Шикамару буквально видел, как осознание произошедшего вертким червем жрет ее изнутри: точит неустанно, беспрерывно копошится, не давая душе покоя.

Он неловко приобнял ее за плечи, прижал к себе – узкие ладошки тут же протестующе уперлись в грудь, напряглись, мелко подрагивая.
- Тебе больше нечего бояться, - заверил он.
Пальцы сжались на тонком девичьем запястье, едва касаясь, погладили трепещущую синеватую венку на сгибе кисти. Темари тут же вырвала свою руку.
- Мне не нужна твоя защита, - отчеканила ледяным голосом. – И жалость твоя мне тоже не нужна.
Но деланая, показная холодность исчезла так же внезапно, как и появилась. В глазах сверкнули злые слезы, губы дрогнули потрескавшимися уголками и искривились, а промеж бровей залегла глубокая складка.
- Да что ты можешь понимать?!
Ее затрясло: худые плечи запрыгали вверх-вниз в такт частым всхлипам, рвущимся из пересохшего горла. Побелевшие от напряжения кулачки судорожно сжимали-комкали и без того измятую ткань юбки. На раскрасневшихся щеках засверкали неровные влажные дорожки.
И Шикамару впервые в жизни сделал это: забыв о какой бы то ни было стратегии, поддался секундному порыву. Украдкой прижался к плотно сомкнутым, соленым от слез губам. Почувствовал, как задрожали они мелко-мелко, как из жестких и упрямо сжатых в ниточку вмиг сделались податливыми и мягкими, приоткрылись нерешительно, осторожно.

Алый кушак вился речной змеей, уносился вниз по течению все дальше: туда, где вода, звучно бурля и пенясь, с грохочущим рокотом срывалась с обрыва. В неверном лунном свете все казалось ненастоящим, выдуманным. Нашептанным листвой, навеянным ветром. И тонкая, полупрозрачная кожа, отливающая синевой в темноте; и круглые дуги ребер, проступающие при каждом отрывистом вздохе; и светлые пряди все еще влажных волос, золотыми нитями разметавшиеся по траве. И припухшие от долгих поцелуев губы, и глаза, прикрытые в сладкой истоме…
Над лесом поплыл туман: заклубился мутною дымкою, развеялся по небу едкою серою взвесью. Судорожно мигнула и погасла, скрывшись за облаком, последняя вечерняя звезда.

***
- Твою ж мать, Тсукури, совсем забыл тебя поздравить!
Дейдара в очередной раз нахмурился, подозрительно сощурил глаза на сидящего по правую руку Хидана. Одновременно управлять глиняной птицей и успешно отражать нападки двух идиотов на практике оказалось задачей непосильной. Язычник не унимался, находил все новые и новые для себя развлечения: то встанет на ноги, разомнется, потопчется по белой птичьей спине; то вытянет в сторону свою дурацкую косу, с мерзким свистом рассекая встречный ветер; то разворочает кунаем основание крыла, отколупает от него солидных размеров комок глины, задумчиво-оценивающе покатает его в ладони, зачем-то понюхает и выкинет брезгливо. Или, что еще хуже, заведет очередной бессмысленный разговор, целью которого непременно окажется унижение собеседника поневоле.
- С чем это ты меня поздравлять собираешься, хм? – без особого интереса осведомился подрывник.
Хидан засиял, как начищенный до блеска пятак. Дейдара в который раз уже заподозрил неладное.
- Как это с чем?! – делано радостно вскричал язычник. – С тем, что ты, наконец, стал мужчиной!
Сказал, заржал, чуть было не схлопотал по лицу, но вовремя увернулся от приближающегося кулака.
- Ебать, Тсукури, только не говори, что ты ее не трахнул! Ты ведь не законченный долбоеб?!
Птица резко накренилась вправо, нырнула вниз в крутом пике, с предупреждающим шуршанием задела крылом лохматую еловую верхушку: Дейдара тут же опомнился, отшвырнул от себя издевательски гогочущего Хидана, целиком и полностью сконцентрировался на управлении полетом. Плевать. Набить морду бессмертному ублюдку он всегда успеет.
- Хидан-сан! Хидан-сан! – раздалось испуганно, жалобно откуда-то сзади. – Тоби страшно! Тоби чуть было не сорвался вниз!
А в следующую секунду послышалось глухое топанье ног – и горе-нукенин запрыгнул на спину ничего не подозревающему язычнику, вцепился в него руками-ногами, со всей нежностью, на которую только был способен, обнял за напрягшуюся шею...
Хидан задергался, дико засучил ногами, завопил истошно: слишком свежи еще были воспоминания о их мимолетной, но яркой близости в том злополучном лесу…

Тоби выпал где-то над страной Волн.

***
Сухо затрещала брошенная в костер ветка – ярким столбиком взметнулись в темноту огненные искры, закружились и растворились в воздухе крошечными частичками пепла. Итачи подкинул еще хвороста, отряхнул ладони от налипшей крошки коры. Под боком зашуршало, засуетилось, заворочалось: девчонка, наконец, проснулась, не без усилий оторвала взлохмаченную макушку от расстеленного на траве плаща, сощурилась сонными, заспанными глазами-щелочками на костер, затем подозрительно - на сидящего рядом нукенина. И тут же вздрогнула, вскочила как ошпаренная, подорвалась с места и бросилась бежать, кое-как перебирая слабыми, негнущимися ногами.
- Я бы не советовал тебе убегать сейчас, - донеслось до слуха ровно, спокойно, на плечо легла холодная рука. – Заблудишься, замерзнешь.
Чужие пальцы на плече сжались цепко, впились в кожу почти болезненно. Сакура почувствовала, как сердце внезапно ухнуло куда-то вниз, забилось медленно-медленно, а затем и вовсе окончательно затихло, словно оборвалось.
- Отпусти, - хотелось, чтобы слово это прозвучало уверенно-решительно, но вместо приказа с губ сорвалось нечто жалкое, до позорного умоляющее, с тихим всхлипом-придыханием на конце.
Учиха без особых усилий взвалил не сопротивляющуюся пленницу на плечо, в два шага вернулся к огню, усадил девчонку на прежнее место, а сам бесшумно опустился напротив. Зашуршал каким-то потрепанным холщовым мешком, выудил оттуда слежавшуюся рисовую лепешку. Пихнул ее в руки заметно оживившейся Сакуре.
- Ешь.
- А ты?
- Ешь, говорю.
Харуно опустила глаза, озадаченно повертела лепешку в ладонях, слизнула с пальцев налипшие белесые рисинки. Надкусила краешек осторожно. Итачи наблюдал за ней пристально, увлеченно, почти жадно: Сакура ела с большим аппетитом, разве что за ушами не трещало. Управилась за считанные секунды и, звучно причмокивая, обсосала лоснящиеся от жира подушечки пальцев.

- Почему ты не ушел? – осведомилась она.
Итачи потыкал ссохшейся веткой едва теплые угли – те отозвались недовольным, злобным шипением.
- Уйти? – переспросил он рассеянно. – Уйти и бросить тебя одну, ночью в дремучем лесу?
Сакура закусила губу, потупила взгляд виновато.
Почему она не может противиться ему, почему не в силах противостоять, сражаться? Почему рядом с ним, перманентно спокойным, неизменно ко всему безразличным, она чувствует себя такой беззащитной, такой никчемной? И почему же ни о чем не жалеет: ни о случившемся между ними считанные часы назад, ни о том, что происходит сейчас?
А происходило нечто невообразимое: Сакуру обнимали все те же холодные, тонкие руки. Обнимали крепко и надежно; то аккуратно оглаживали упрямо сведенные лопатки под одеждой, то легко, едва касаясь, проходились вдоль вытянутого стрункой позвоночника.
- Сопротивляться не будешь? – послышалось почти настороженно.
- Не буду.
Перед глазами разлилось погано-сладостное, текучее марево. И пальцы, в последний раз дрогнув, судорожно сцепились в замок за чужой шеей.
Притянуть, прижаться, быть еще ближе… Чтобы болели смятые грубым, голодным поцелуем губы. Чтобы пропахшая дымом одежда трещала под ладонями, разрываясь на обтрепанные лоскуты. Чтобы задыхаться, жадно хватая усталый, сжатый воздух ртом.
Чтобы до давленных синяков на бедрах, чтобы до клочков прелых листьев в волосах.
Чтобы до полного изнеможения, опустошения…

Сакура засыпает спокойно и безмятежно. Все реже щелкают почти остывшие угли в крохотном догорающем костерке.
Сакура знает наверняка: она проснется в его объятиях. С ночного неба одна за другой облетают искорки-звезды.

***
Какузу нашел ее всеми брошенной и никому не нужной. Хината, кое-как прислоненная к стволу дерева, все еще была без сознания: покоилась полусидя-полулежа, безвольно свесив голову на плечо. И, завидев свою находку, казначей чуть ли не взвизгнул от переполняющего его изнутри счастья: ведь бьякуган нынче пользуется не просто большим - сумасшедшим спросом на черном рынке. За голову девчонки можно выручить солидную сумму, а за всю ее, целиком… От одной лишь этой мысли у Какузу сбилось дыхание, вспотели ладони, а глаза засверкали, забегали, как у чокнутого фанатика.
Он метнулся к своему «сокровищу», вскинул его рывком на плечи, поправил ношу любовно и посунулся неспешной поступью в сторону ближайшего черного обменного пункта. Ноги словно сами несли своего обладателя к столь желанному месту назначения: сандалии лихо пружинили, легко отталкивались, озорно шурша сухой дорожной галькой под подошвами.
Кукузу чувствовал себя отдохнувшим, внезапно помолодевшим и невероятно счастливым. Ведь перспектива скорой наживы – наилучший бальзам для сердца казначея, а искристый звон новеньких монет в кармане – самая что ни на есть музыка для его ушей.

Какузу шагает быстро, спешно. Какузу еще не знает, что ровно на середине пути, аккурат на повороте в молоденькую дубовую рощицу, он получит по селезенке ударом мягкой руки, согнется пополам и уже не сможет разогнуться. Не догадывается еще, что будет семенить мелкими шажочками до ближайшей занюханной деревеньки, поминутно подвывая и на чем свет стоит матеря проклятую «неблагодарную» девчонку. И уж точно не задумывается над тем, что вскоре, роняя скупые мужские слезы, своей же рукой добровольно ссыплет наличные в кошелек единственного в селе лекаря: недоучки и страшного жадины.
А пока…
Хината не представляет совершенно никакой угрозы: мирно посапывает на плечах, лишь изредка дергает свешенной ногой во сне. Маски на спине казначея улыбаются пестро размалеванными лицами и, чуть покачиваясь в такт торопливым шагам, жмурятся довольно. Ноги все так же лихо пружинят по залитой неярким светом дороге, а гравий под пыльными сандалиями весело поскрипывает.
Верхушки деревьев пылают алым, жарким. Выглядывает из-за частокола леса раскаленный докрасна краешек солнца. Какузу невольно ускоряет шаг: впереди зеленеет неровным, расплывчатым пятном заветная дубовая рощица.

Конец.

Cпасибо всем тем, кто прошел со мной этот путь: тем, неизменно ждал проды; тем, кто комментировал и указывал мне на мои косяки; и тем, кто просто читал этот фик с удовольствием. Я вас всех очень люблю и ценю.
Ваша SashaLexis, автор.
_________________________________________
Афиша к фанфику - http://static.diary.ru/userdir/2/9/2/2/2922402/76384001.jpg