Лабиринт. Глава 3

Существуют волшебные мгновения, но они
проходят неузнанными, и тут внезапно рука
судьбы меняет наш мир.
(Пауло Коэльо, «На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала»)

Между ними был столик и пухлая низкая зажженная свеча, наполняющая воздух благоуханием роз. Между ними стояла тишина. Между ними стояла неловкость и годы. Между ними были общие воспоминания, общие радости и общие потери. И любовь между ними была непростая. Глубокая и крепкая. Однако с её стороны отнюдь не романтическая, что не могло его устраивать ни при каком раскладе.
Она никак не могла переступить черту, словно та была начерчена мелом и оберегала от нечисти. Ей мешали внутренние распри, предрассудки, обстоятельства, просто сердце. Она не хотела терять в нем друга, того человека, которым он был: сдержанного, всегда правого, недосягаемого, но вместе с тем бесконечно близкого и понимающего. О да, он прощал ей всё, не отворачивался от неё, что было для неё откровением. А длинная с ним разлука не способствовала заживлению ран. Он внезапно упорхнул из её жизни, простирая к ней руки, но сила под названием «жизнь» и вирус под кодовым названием «деньги» тянули его и вслед за его ускользающим из вида силуэтом закрыли аккуратно занавес.
Сакура вздохнула. Снова повторялась эта бессмысленная игра: по дороге к месту встречи в голове кружатся сотни вопросов, остроумных ответов и тем для обсуждения. Ощущение эйфории, долгожданности, надежды осталось, а вот решимость помахала ручкой и покинула её сознание, оставив после себя обгоревшие осколки. Сомнительные пособия под манящими названиями типа: «Как чувствовать себя неотразимой даже в окопе» или «Повысьте себе самооценку. Для чайников без свистка» она всегда обходила стороной, высокомерно фыркнув и пройдя к полкам с классикой, а сейчас ей страстно захотелось приобрести экземплярчик. Мало воображать себя уверенной. Нужно чувствовать, буквально ощущая, как непоколебимость насыщает организм через кровь, здравый смысл обволакивает узлами мозг и спокойная, уютная уверенность унимает дрожь, не позволяя рукам дрожать. Но момент упущен. И вот она сидит перед ним, таким близким, а руки её дрожат, хоть она то и дело и скрывает их от его пронзительного взгляда: то они покоятся на коленках, то ими подпирает подбородок, то накручивает на пальцы пряди. Нет причин чувствовать смущение, но нет аргументов перестать об этом думать.
— Мы совсем не изменились, — хриплый голос со свистом разрезал тишину. Шаг сделан. Кто бы мог подумать, что это так сложно? Что разговоры по душам становятся всё сложнее и выматывают? Нет, это невозможно понять.
— Ты прав. Всё также чего-то ждем, словно время способно за нас преодолеть что-то или начать...
— И всё также не находим слов.
— Или смысла, — девушка улыбнулась, протянув ему свою руку через стол.
Сасори неуверенно дотронулся до неё кончиками пальцев, а потом схватил и прижал к щеке, подавшись вперед, ближе к ней. Его прикосновение ни обожгло, ни охладило её — оно лишь было бесконечно мягким, но создавалось впечатление, что температура его тела подстраивается под её. Сакура опустила глаза, ощутив волнующее чувство, к сожалению, в сознании. Не в сердце.
Он отпустил её руку. На его лице не было ни смущения, ни разочарования, ничего, что выдавало бы его, но она всё равно поняла, что он опять разгадал её. Самое трепетное, это когда не нужно слов. Не нужно объяснений, сцен. Молчание становится насыщенным, полным, красноречивым.
— Могу поспорить на коробку конфет, что ты сейчас мне завидуешь, — Акасуна облокотился на спинку стула с наглым выражением лица, кое-как натянув улыбку на лицо.
— С чего это такие мысли, милый мой? — она подняла бокал с красным вином и, чокнувшись, отпила. — Чему мне завидовать? Деньгам, известности, положению?
Они улыбались друг другу, строили глазки и всячески гримасничали, как маленькие дети, уверенные в том, что поймут друг друга правильно. Друзья всегда могут узреть подводное течение улыбок и смеяться вместе над мультфильмом, не считая это занятие нелепым.
— Именно, в точку, exactly yes, my dear! — Сасори застыл с непроницаемым выражением лица, усиленно делая вид, что в его власти проникнуть в мозги и замыслы Сакуры. Та уже готова была засмеяться, но внезапно он обмяк, вздохнул и тихо спросил:
— Как ты?
Да, жизнь не шутка. Она любит разъединять своих детей, накладывая чары. Она хочет ему сказать всё, буквально раскрыть перед ним каждую деталь и каждый оттенок своей жизни, но в тот же момент понимает, что не должна делать этого. Это не его груз. А самое смешное, что ничего и нет. Нет причин. Нет причин, есть сомнения и желание тихо обнять его, зарывшись на его груди, на тонком сером шерстяном пуловере, пустить слезу-другую, услышать бессмысленные, но очень важные слова, и забыть, что в этом мире жить и выживать приходится самой. Одной. Ни с кем больше.
— Никак. Я...просто жила. Работала, ходила по магазинам, ела, спала, пила кофе и виски, а потом видела бездарные сны, и опять всё сначала.
Она отчетливо видела, как хмурится его лоб, сжимаются губы и глаза словно перестают видеть: на несколько мгновений он уходит в себя. Чуть-чуть тишины, немного понимания. Потом его яркие глаза медленно открываются, и он несколько сухим, абсолютно чужим тоном медленно выговаривает:
— Я не могу видеть твои искусанные губы.
Сакура продолжала смотреть ему в глаза, словно надеялась, что от этого старания зависит её судьба. Сама себе вцепившись в левое плечо, она сидела, тихо дыша.
— Я не могу видеть, как ты существуешь без всякой цели. Ты страшишься всего?
Он и не рассчитывал на ответ, скорее вопрос был задан для эффекта. Он повышал голос, как будто от грандиозности его обвинительной речи может измениться её жизнь. Она только начала сама направлять себя к свету, не нужно её подгонять.
— Я знаю, что ты чувствуешь, что ты до сих пор переживаешь. Что я могу сделать?
Она опустила глаза, мыслей не было никаких. Тишина в эфире. Она не понимала, чего ей хочется больше: слушать его или крикнуть, чтобы он замолчал.
— Мне больно смотреть на это.
Сакура подняла свой бокал, улыбнулась и, приближаясь к бокалу Сасори ради святой цели, мягко сказала:
— Прости. Но, возможно, ты преувеличиваешь? Не думаю, что у тебя должен быть повод для беспокойства.
— Это ты хочешь так думать, — угрюмо проворчал Акасуна, приблизив свой бокал к её. Раздался милый звон, и он снова выпил сразу всё содержимое бокала. — Уверен, что ты что-то задумала, дорогая моя, иначе не улыбалась бы так фальшиво.
— Может, ты и прав, — она вновь прильнула к бокалу, спрашивая себя, что же она всё-таки задумала.
— Не беспокойся, у меня много времени, я еще побуду в этом городишке, успею выяснить, — судя по тону, её собеседник успокоился и сейчас старается перевести тему разговора в более нейтральную зону. Но ей уже было по себе, потому что он действительно будет за ней приглядывать, а как-то не хотелось, чтобы он смог лицезреть её крайне скучную жизнь.
Нервозность первых минут прошла, они расслабились и говорили, говорили, пили, пили, Сакура слушала рассказы Сасори, с улыбкой на губах чувствуя, как буквально растворяется от нежности. Его низкий приятный голос мог творить с её душой невероятное: он мог успокоить.
— Ну-ка, давай, рассказывай о своих дружках, — ухмыльнулся Сасори, — послушаю, кому нужно будет голову оторвать.
Не любила она такие вопросы. Особенно от него, такого заботливого. Именно от него, более вальяжного от вина.
— Ой, ладно тебе, сам в последнем фильме как правдоподобно разыгрывал любовь с какой-то дамочкой. Я, конечно, не сомневаюсь в твоих актерских способностях, но на такое даже ты не способен, — чувствуя, как тело становится тяжелее, движения замедленнее, а слова и мысли глупыми, проговорила она.
На него сей ответ не произвел должного эффекта. Но ведь это так здорово — ревновать того человека, который тебе не принадлежит, нисколько не страдая. Да, он незаменим.
— Не могу же я оправдываться из-за того, что я шикарен, — его голос был похож на кошачий, веселой Сакуре, к её ужасу и смеху, захотелось мурлыкнуть, — а вот ты, дорогая моя, опять увиливаешь от ответа.
— В таком случае, я могу спасти великого актера от суда и следствия.
Он изобразил непередаваемый ужас на своем лице, посмотрел на неё упрекающими слегка пьяными глазами, напомнив ей...его самого.
— Тяжелый случай, — констатировал Сасори.
— Абсолютно.
— Милая, тебе пора домой.
— Что, думаешь, из-за неудовлетворения я на тебя наброшусь?
— Как раз таки наоборот, в обратном я уже убедился.
Сакура поморщилась, услышав этот быстрый и несколько грубоватый ответ, не заметила, как он встал и подошел к ней — более прямо и уверенно, чем полагалось, — и позволила ему взять себя за руку и выйти с ним на улицу. В голове лишь разгуливал плакат с вопросом: «Когда он успел оплатить счет?» Решив, что, всё-таки, на этот раз это не её дело, нестойким, но бодрым шагом пошла к его машине.
— Я довезу тебя, — прошептал он, сажая её на заднее сиденье, как маленького ребенка, и укрывая незнамо откуда взявшимся пледом. Хлопнула дверь, раздался тихий усыпляющий шум заведенного двигателя, и Сакура с блаженной улыбкой поёжилась под пледом. Хотелось спать, но не перестать наблюдать. Телу хотелось отключиться, воспаленному сознанию нет.
Её вывел из забытья его шепот и теплые руки. Сасори закинул её сумку на плечо, заранее выудил из неё ключи, потянул девушку на себя из машины и взял на руки. Неуклюже захлопнув дверь и чуть для удобства и тихого злорадства подкинув Сакуру на руках, он направился к дому счастливой и обманчиво спящей девушки у него на руках. Ему было легче ударом ноги выбить ко всем чертям её входную дверь, чем открывать ключом, но, повозившись с ней вдоволь, Сасори очутился в доме. С ним были связаны тёплые воспоминания: их ночные просмотры мелодрам или боевиков; битвы подушками; тихие разговоры; взаимное молчание. Знакомо пахло её любимыми свечками, которые Сакура расставляла в любое незаполненное какой-нибудь стильной безделушкой пространство своего дома. Сасори вдохнул полной грудью и кротко улыбнулся — он более чем дома. Он не был здесь целый год, да и до своего долгосрочного отъезда редко оставался в родном городе надолго. Светская жизнь стала неравной заменой. Вспышки, приёмы, вопросы — сейчас всё это как во сне.
Сасори поднялся в её спальню, положил Сакуру на кровать, поцеловал в лоб и присел на колени перед ней. Ему было не по себе. Сасори поправил прядки на её лбу, погладил по голове, словно маленького ребёнка, и прошептал ей на ухо:

Жизнь — это театр, а актёры в ней мы.
У каждого своя роль, а кто ты?
Жизнь пролетает цветными картинами,
Превращаясь во сны...

Сакура улыбнулась и вяло прошептала:
— Останься...
Сасори знал, что это значит. Он помнил, где стоит его персональная раскладушка и постельное белье: подушка, на которую Сакура когда-то побрызгала свои отвратительные сладко-приторные духи, чтобы он чувствовал их, когда будет спать; простынь, на которую они как-то пролили немного бульона от быстрозавариваемой лапши; одеяло, накрывшись которым, они разгуливали по дому, изображая привидения. Правда, всё это осталось в воспоминаниях: бельё сменено, запаха нет, пятно исчезло, детские забавы кажутся далёкими. Было очень смешно снова остаться у неё на ночь, тихо наблюдая, как она спит. Они стали ещё старше, намного старше.
Тихо крадучись, еле сдерживая порывы глубокого смеха, взрослый уже Сасори добрался до раскладушки.
— Нет, со мной — мне холодно, — прошептала Сакура, ерзая и кутаясь в одеяло еще активнее.
Сасори на какое-то время застыл, а потом и вздохнул: это было слишком жестоко. Греть её, чувствовать её тепло, тело и держать себя в руках.
Сбросив с себя пиджак и туфли, парень юркнул под одеяло. Сакура недовольно поёжилась, не ощутив физически тепла, и удобно устроилась калачиком на его груди.

Утром его в постели не было: девушка разлеглась в абсолютном одиночестве по всей площади, плохо осознавая, болит у неё голова или нет. Поднявшись, она решила признать, что нет, и поднялась. Глаза оказались опухшими, лицо странно бледным и сухим. Сакура выругалась, хотя и не поклялась больше никогда не пить своего любимого вина — ему она многое прощала.
Выскочив из душа и вяло спустившись на кухню, она застала парня с яркой шевелюрой со сковородкой в руках и явным незнанием, что с этим каверзным предметом делать.
— А я-то думала, что меня будет ждать королевский завтрак. Ну-ну, — улыбнулась Сакура, тоже не отличавшаяся завидными кулинарными навыками.
— Я тут хотел яичницу, но...
— Спалил.
— Точно.
— Твоё счастье, что на это моего фирменного мастерства да хватит, — Сакура подлетела к Сасори, не удержалась, чтобы не встрепать ему волосы, выхватила сковородку, кинула её в мойку, взяла новую и принялась колдовать.
Сасори включил телевизор и одновременно наблюдал за дикторшей и Сакурой; ни одна эмоция не изображалась на его лице, он был задумчив и погружен в себя.
— Напоминаю, что на следующей неделе состоится очередное вручение кинонаград «Оскар», где наши корреспонденты будут находиться в центре событий, — пропела дикторша в бежевой блузе с рюшами.
— Мм, «Оскар». Ты будешь там присутствовать? — скорее издеваясь, чем действительно веря в свои слова, спросила девушка.
— Да, разумеется. В скучной номинации «Лучшая главная мужская роль», — Сасори щелкнул кнопку пульта и невидящим взглядом уставился в телевизор.
Сакура на время замолкла, потом молча положила парню его тарелку с порцией. Парень вцепился в вилку и стал отчаянно ею орудовать, забивая рот большими кусками яичницы.
— Поехали со мной? — невнятно проговорил Сасори, почти не жуя.
— Что? — она подняла на него глаза, не зная, какое выражение лица ей изобразить.
— На церемонию, поехали со мной.
— Шутишь? — она определилась, что скорее нужно рассмеяться.
— Я абсолютно серьезен, — по нему, правда, было не сказать — слишком забавно он ел.
— Как будто мало на свете красивых актрис, способных составить тебе компанию. Я почти не знаю, как следует там себя вести.
— Вот уж мне решительно наплевать, — и когда он успел всё доесть и сидеть с невозмутимым лицом?
— Я подумаю, — заикаясь, выдала Сакура.
— Да ладно, ты уже решила, что не можешь устоять перед платьями, которые будешь примерять, чтобы подготовиться.
Сакура прыснула, но про себя признала, что он прав — действительно невозможно устоять.

Назойливый стук ужасно раздражал, не позволяя ни сосредоточиться, ни расслабиться на рабочем месте.
— Может, хватит уже нервничать, а? — Сакура и не надеялась на результативность собственной просьбы, но и дальше слушать стук карандаша о стол было невозможно. Если Ино начинает нервничать, то конец мирной жизни всему офису — это было всем известно, однако никто не был застрахован.
— Я чувствую, что он скрывает что-то от меня, мне это порядком надоело! — она швырнула степлер об пол, даже не взглянув, как испортила казенное имущество. — Он ухмыляется, ему нравится мучить меня и насмехаться!
Опять одно и то же. Новый ухажер Ино. новый садист, который не ценит её нежные тонкие чувства. Заезженная и очень даже поднадоевшая пластика.
— Я тебя достала, да? — судя по её интонации, это был акт вежливости, а не дружеского участия.
— Просто я думаю, что будет лучше: бюстье или асимметрия... Скорее ни то, ни другое. У меня плечи костлявые, — Сакура про себя посмеивалась, видя, как загораются глаза блондинки. — Мероприятие слишком важное, нельзя попасть впросак, к сожалению. Ох уж эти рауты, я совсем отвыкла от них.
Ино явно проживала тяжелую мыслительную деятельность относительно высоты полёта этих «раутов».
— Меня Сасори пригласил...
— Что? Сасори?! — видимо, Ино не знала, что они старые друзья.
— Ну да, Акасуна Сасори.
— Да ты шутишь. Да он звезда мирового масштаба, а ты тут...
— А Темари учила вальс танцевать, и что? Послушай, я знаю многих... — Ино опять не дала договорить, ахая и охая, как казалось Сакуре, совершенно не по делу.
— Либо ты любя надо мной издеваешься, либо ты...
— Действительно знаю всех этих «звёзд». Точнее, знаю, как из них делали «звёзд».
— А Саске? Учиху Саске ты знаешь? — горящие голубым пламенем глаза Яманако явно выдавали, что её новый поклонник это одно, а Саске Учиха абсолютно другое, более высокое и значимое.
Сакура ответила не сразу. У неё характерно заметался взгляд — так было всегда, когда она нервничала, — и тишина была выжидающей и хищноватой.
— Нет, не пересекались.
Интерес Ино поутих.