Легендарная троица. Хаку. Семью годами ранее

Хаку. Семью годами ранее
Снег шел уже целый день, вызывая все большее недоумение тех редких людей, что еще жили в этих выжженных многолетней войной местах. И их можно было понять. Где это видано: посреди лета, когда еще вчера температура была даже выше обычного, и вдруг выпал снег. И мало того, что выпал, но еще и не думал таять, оседая ровными сугробами. И, несмотря на всеобщее удивление, он все падал и падал, и бесчисленное множество невесомых снежинок кружились в воздухе в причудливом, удивительном, бесконечно прекрасном танце. И ложились на землю белоснежным, девственно чистым ковром. И даже дети, которые в любой ситуации по-прежнему оставались детьми, не решались нарушить его цепочками своих маленьких следов.

Лишь три человека знали, в чем причина столь неожиданных и несвойственных этому месту осадков. Нет, это происходило не потому, что люди, сами того не зная, нечаянно прогневили неизвестных богов. И даже не потому, что произошла какая-то досадная случайность. Феномен объяснялся просто: плакал Юкки Хаку.

Кимимаро и Таюя прошлым вечером ушли на разведку и до сих пор не вернулись. Хотя в их отлучке и не было особого смысла. Все трое и так были уверены, что информация, которую донесли знающие люди, подтвердится. Им не было смысла лгать да и побоялись бы. А это значит, что уже сегодня вечером произойдет то, к чему они готовились последние полгода. И это, в свою очередь, может означать только конец. Неминуемый конец красивым мечтам и потаенным желаниям, робким надеждам и неистовым радостям, невыносимым разочарованиям и горьким обидам. И всему остальному, что так или иначе наполняет жизнь смыслом.

Нет, конечно можно было попытаться оттянуть схватку с Девятихвостым лисом еще на какое-то время, но эта затея с каждым новым днем становилась все более рискованной. Последствия использования техники божественного восстановления уже начали давать о себе знать. И то, что при помощи медицинских дзюцу они трое регулярно возвращали себе внешний вид, соответствующий их возрасту, вовсе не отменяло того печального факта, что они были на пределе. Еще какое-то время – может, месяц или два – и они станут неспособны даже палочки для еды в руках удержать, не говоря даже о простых драках.

Так что выбора не оставалось. Либо сейчас они доведут начатое до конца, либо Девятихвостый так и останется в этом мире, и черта с два кто-то еще решится на такое безумство, к какому прибегли они. Какими бы сильными шиноби они ни были, решиться на подобный шаг все равно было непросто. Ведь если у тебя есть возможность прожить лишний день, очень тяжело заставить себя умереть раньше.

Каждый из них справлялся со своей болью и, чего уж греха таить, страхом по-своему. Излишне вспыльчивая и прямолинейная, острая на язык и не признающая никаких авторитетов Таюя почти полностью замкнулась в себе, в несвойственной ей манере подолгу сидя на одном месте и неотрывно смотря в пространство. Кимимаро, и раньше-то не стремившийся к долгим задушевным разговорам, и вовсе был тише воды, ниже травы, почти все время проводя на поляне, сплошь покрытой цветами. А Хаку плакал. Нет, не так, как плачут обычные люди, а тихо, про себя, глубоко в душе, как и положено шиноби. И только снег, неизменно падающий с неба в моменты его слабости, выдавал его боль.




Бой с сильнейшим из существующих, а ныне с последним оставшимся в этом мире биджу изрядно затянулся. Еще ни одна схватка с хвостатым демоном не длилась аж целых полчаса. Даже Восьмихвостый, сражавшийся в полном взаимодействии со своим носителем, доставил им меньше проблем. И главная причина была в просто умопомрачительном объеме чакры, которую было необходимо вытянуть без остатка.

Таюя была уже почти на пределе, и светящиеся теплым золотистым светом толстые цепи, удерживавшие демона почти что в неподвижном состоянии, уже начинали отрываться. Кимимаро при помощи особой печати, разработанной все той же Таюей на основе исследований клана Узумаки, подавлял естественную выработку новой чакры. Процесс был очень заморочным и требовал постоянной концентрации: нельзя было допустить ни малейшего ослабления внимания. С высоты практически птичьего полета Хаку было отлично видно, что и он долго не протянет. А с учетом того, что каких-то пять минут назад они с Таюей угодили в самый эпицентр Бомбы биджу, времени оставалось все меньше и меньше. Эта жуткая атака была способна за раз уничтожить целый город, и в любой момент регенерация могла перестать справляться с полученными повреждениями. И тогда все будет кончено.

Чакра Девятихвостого, которую Юкки вытягивал из зверя, замещая своей собственной, оказалась самым страшным ядом, с которым Хаку когда-либо доводилось встречаться. Если бы не активированная техника божественного восстановления, она уничтожила бы его тело за считанные минуты, если не за секунды. Разъела бы плоть, сожгла бы чакроканалы, не оставив от Хаку даже пепла.

Ужасно кружилась голова. На боль, что нещадно терзала его тело на протяжении всей битвы, парень уже давно не обращал внимания, просто внушив себе, что ему не больно. У врага оставалось еще около четверти чакры. Хаку совершенно не чувствовал в себе уверенности в возможности завершить начатое. Он просто знал, что это надо сделать, и стоял на парящем в воздухе осколке льда исключительно за счет упрямства. В схватке именно он играл ключевую роль, в то время как Кимимаро и Таюя лишь обеспечивали ему поле для работы. Вытянуть из биджу чакру, заменяя ее своей, после чего, пропустив через себя, запечатать в свиток, заранее настроенный на это. Перегонка чакры биджу через собственное тело, само собой, не могла положительно сказаться на состоянии организма, и сейчас Юкки чувствовал это как никогда. Даже на короткое время оказавшись в теле, эта отрава делала свое черное дело, медленно, но верно подтачивая все составляющие личности, заставляя забыть, кто ты такой и что делаешь. Печать ментальной защиты, расположенная на затылке, остервенело пульсировала, словно колотя молотком изнутри черепной коробки, изо всех сил сопротивляясь этому неистовому натиску. И только она позволяла Хаку по-прежнему оставаться в сознании и не потерять себя в этом бешеном коктейле звериных инстинктов.

Лопнула еще одна удерживавшая цель, и крупные капли пота градом прокатились по лицу Таюи. Зверь, сразу же почувствовав ослабление сковывавших его пут, вновь ошалело дернулся в тщетной попытке освободиться. Но оставшиеся цепи все еще держали крепко, не позволив даже сдвинуться с места.

Хаку, непосредственно связанный с чакрой Девятихвостого, не мог не почувствовать, как демон начал концентрировать остатки энергии в районе головы. Это могло означать только одно, и парень заранее приготовился к худшему. Резко выгнувшись назад, лис, издав леденящий душу утробный рык, плюнул в сторону Кимимаро и Таюи новым сгустком адской чакры, подняв невообразимый столб огня и пыли вкупе с вырванными с корнем деревьями, что на глазах обращались в пепел. Хаку почувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку, нервными окончаниями наружу. Мир перед глазами вспыхнул ослепительной, затмевающей все на свете, нестерпимой болью. И крик, вырвавшийся из груди парня против воли, практически не принес облегчения. Только спустя несколько долгих секунд, когда его немного отпустило, Хаку смог возобновить технику. Чакры у биджу оставалось все меньше – большую часть он извел на последнюю Бомбу.

Когда пыль на земле осела, Юкки мельком глянул на друзей и с немалым облегчение понял: живы. Сейчас это было единственным, что имело значение, но ситуация с каждой секундой становилась все серьезней. Двадцать три! Подумать только… Вряд ли в этом безумном мире кто-то еще сможет похвастаться, что сумел пережить двадцать три прямых попадания Бомбы биджу. Благодаря специальной вязи печатей, нанесенных на тело, которые должны были максимально укрепить кожный покров, любая, даже самая разрушительная техника не могла уничтожить физическую оболочку полностью. А пока от тела оставалось хоть что-то, божественное восстановление довольно споро латало все повреждения. Другое дело, что при отмене этой техники тело стареет буквально на глазах. Видано ли это: старшему из них всего двадцать пять с небольшим, а, не восстанавливай они молодой внешний вид, то все трое выглядели бы, как дряхлые старики. А уж после этого боя исход будет однозначным: техника просто обратит их тела в прах. И хотя Хаку не попадал под Бомбы биджу, в своей участи он не сомневался – чакра Девятихвостого наносила ничуть не меньший урон.

У всего есть конец. Пришел он и казавшемуся неисчерпаемым объему чакры Кьюби. Необъятная туша, взревев напоследок, с оглушительным хлопком навсегда исчезла из этого мира. Теперь его чакра, как и чакра остальных биджу, микроскопическими долями при помощи того самого свитка запечатана в бесчисленном множестве пространственных карманов. И никому, кроме создавшей этот шедевр Таюи, не удастся извлечь ее оттуда. Потому что последняя из рода Узумаки умрет здесь.

Рассыпалась миллионом осколков ледяная плита под ногами, и Хаку камнем полетел к земле. Сил на то, чтобы хоть как-то смягчить падение, не было. Казалось, что с уходом из его тела чакры биджу, внутри вообще ничего не осталось. Грузно рухнув на какой-то чудом уцелевший валун, парень даже не почувствовал боли от удара. Своей чакры осталась всего капля, и изувеченные чакрой Девятихвостого каналы категорически отвергали даже эту малую часть. А уж когда начали проявляться последствия, Хаку скрутило так, что, извиваясь, он вполне мог сломать позвоночник. Тело даже не горело, а просто полыхало изнутри. Словно очаг чакры взорвался, превращая в уголь органы и мышцы. Хотелось заорать не своим голосом, но внутренний огонь уже спалил голосовые связки, и Хаку мог только беззвучно открывать рот в немом крике. И каждый вдох лишь усиливал пламя, словно наждачной бумагой проходясь по оголенным нервам.

Эти несколько минут агонии показались парню вечностью, на протяжении которой он не мог думать ни о чем, кроме этой дикой нечеловеческой боли, что никак не покидала его израненное тело вместе с жизнью. Но вот настал тот миг, когда мир вновь померк перед глазами, как после Бомбы биджу. Сейчас Хаку был благодарен неведомой высшей силе, что оперирует законами мироздания, за то, что она смилостивилась и избавила его от мучений.

Откуда-то издалека послышался треск костра, но вокруг царила непроглядная темнота, лишь на доли секунды прерываемая странными вспышками. Перед глазами мелькали кадры из его жизни, самые яркие и запоминающиеся ее моменты, словно Хаку рассматривал альбом с трехмерными огромными фотографиями.

Снова раздался треск, и парень, мысленно отмахнувшись от назойливых воспоминаний, стремившихся поглотить его с головой, без остатка, решительно сделал, как ему показалось, первый шаг. Хаку не чувствовал ни опоры под ногами, ни самих ног, как и остальных частей тела. Не мог понять, стоит он, идет или же падает, потому что в этой непроглядной, вязкой, как кисель, тьме не было ничего.

Когда перед глазами внезапно появился ослепительно яркий огонь горящего костра, Хаку испытал почти что физическую боль, сродни той, что возникает при попытке долго смотреть на солнце. Тьма нехотя расступалась, открывая вид на небольшую полянку, со всех сторон окруженную густым непроходимым лесом, стволы деревьев которого уходили ввысь на десятки метров.

Человек у костра, лениво подкидывавший в огонь свежие дрова, сидел к Хаку спиной. Но парню не нужно было видеть его лицо – он и так знал, кто перед ним. Да и широкий длинный меч с круглым отверстием на лезвии, что был воткнут в землю неподалеку, говорил сам за себя.

Человек, благодаря которому Хаку пережил детские годы, выпавшие на самый разгар гражданской войны; который всего себя отдал, чтобы вырастить настоящего шиноби из осиротевшего и никому не нужного мальчишки, найденного в разрушенной войной заброшенной деревне; который спасал Хаку жизнь столько раз, что Юкки перестал понимать, кому же из них она теперь принадлежит на самом деле. Отец, друг, старший товарищ и брат, учитель, которому Хаку был обязан всем. Дьявол Кровавого Тумана, Момочи Забуза, одно только имя которого в свое время было способно довести до кондрашки даже бывалых ниндзя.

Осторожно обойдя мужчину по длинной дуге, Хаку посмотрел на него, и в памяти тут же вспыхнули воспоминания, которые сам парень всеми силами старался забыть. Воспоминания о том роковом дне, когда злая судьба опять оставила его один на один с жестоким миром. Когда они угодили в засаду шиноби деревни, скрытой в облаках, и Забуза погиб в бою, потому что у Хаку, до этого не отнявшего ни одной жизни, в последний момент дрогнула рука. Юкки прекрасно помнил, словно все это произошло вчера, как сила вырвалась из него неуправляемым потоком, как огромные ледяные лезвия искромсали нападавших в кровавые клочья. Как он сам отчаянно, но безуспешно пытался вытащить Забузу с того света. Как свирепая метель, разразившаяся, когда сердце до краев переполнилось беспросветным отчаянием, замела все на несколько километров вокруг. Как поклялся себе, что никто из близких ему людей никогда не погибнет из-за его слабости. Как перешагнул через собственные принципы и больше не знавал жалости к врагам, кем бы они ни были.

– Давно не виделись, Хаку, – негромкий голос мужчины вырвал его из воспоминаний, нахлынувших, словно неудержимая лавина. – Не думал, что однажды ты придешь ко мне в таком странном качестве. Как это случилось?

Юкки, ввиду неспособности увидеть себя со стороны, мог только гадать, как он сейчас выглядит. Как привидение, может быть. Или как облачко едва различимого тумана…

– Ну, я мертв, – произнес Хаку первое, что пришло на ум.

– Вижу, что не жив, – заметил Забуза. – Но я спросил, как это случилось?

Про себя Хаку саркастически усмехнулся, представляя, как будет звучать его история, учитывая, что Забуза всегда знал его, как доброго и безобидного ребенка, для которого причинить кому-то боль или, тем паче, отнять чью-то жизнь было поводом для хорошей истерики, перетекающей в затяжную депрессию. Момочи слушал его молча, лишь изредка кивая каким-то своим мыслям. А к парню под конец рассказа ни к селу ни к городу пришло осознание, что, несмотря на долгих двенадцать лет разлуки, Забуза за это время совсем не постарел, а остался таким, каким Хаку его всегда помнил.

– Я надеюсь, не надо говорить, что ваш поступок – это просто верх идиотизма, который только можно себе представить? – осведомился Момочи, когда Юкки наконец замолчал. Хаку здорово не понравился тон его голоса, в нем были какие-то неприятные металлические интонации, не предвещавшие ничего хорошего.

– Да, наверное, – скромно кивнул он, соглашаясь с выводом своего учителя, в глазах которого не было ни капли одобрения.

– Это замечательно, что у тебя появились такие друзья, – сказал Забуза, когда Хаку совсем скис под его жестким взглядом. – Но зачем вам понадобилось так бездарно угробить свои жизни?

– Но ведь использование хвостатых в войне привело наш мир практически на грань уничтожения, – возразил парень. – Кто-то должен был вмешаться, иначе все пошло бы прахом.

– И ты думаешь, что после этого воцарится мир? Что страны прекратят войну и будут жить в согласии? – мужчина покачал головой. – Не ожидал я от тебя такой наивности, – и совершенно неожиданно улыбнулся, хотя из-за бинтов, скрывающих нижнюю часть его лица, это было практически незаметно. – Хотя следовало ожидать, что даже в такой ситуации ты останешься все тем же ребенком, которого я всегда знал.

– Вы ошибаетесь, Забуза-сан, – попытался спорить Хаку. – Я уже не ребенок.

– Неважно, сколько тебе лет и что ты думаешь об этом, – отрезал тот. – Только дети наивно мечтают о мире во всем мире. Век шиноби и так недолог. И если у тебя есть шанс, сделай все, от тебя зависящее, но проживи хотя бы на день дольше, чем тебе суждено. Это главное, чему я старался тебя научить.

На этом моменте Хаку, кем бы он сейчас не являлся, захотелось провалиться сквозь землю и желательно не выбираться оттуда до тех пор, пока этот мир действительно не рухнет. Горечь с толикой разочарования, что прозвучали в голосе Забузы, ранили пуще чакры Девятихвостого. И та боль, что парень испытывал до этого, не шла ни в какое сравнение с той, что с головой поглотила все его существо сейчас.

– Хотя я и могу понять ваше детское желание напоследок прослыть героями, – поняв, что слегка перегнул палку, смягчился Момочи. – Но сейчас уже слишком поздно устраивать разбор полетов. Прошлое навсегда ушло, и от того, что я сейчас в красках распишу тебе всю глупость вашего плана, не станет легче ни тебе, ни мне. У нас осталось не так много времени, чтобы переливать из пустого в порожнее.

– А где мы сейчас находимся, Забуза-сан? – поинтересовался Юкки, хотя его не так уж сильно и волновало, куда попадают души шиноби после смерти. На райские кущи это не слишком похоже, на жаркое пекло ада – тоже.

– Разве это важно? – отозвался Забуза. – Но то, что ты мы встретились при таких обстоятельствах, означает только одно. У тебя все эти годы было ко мне какое-то дело. Так что я внимательно тебя слушаю, Хаку.

От такого внезапного перехода на официальный тон парень даже растерялся, но тут же взял себя в руки. Как ни крути, одно дело действительно было.

– Ну, если это можно назвать делом, – сказал Хаку и мысленно развел руками. – Просто я всегда хотел сказать это, но тогда не успел. Спасибо вам. И не только за то, что спасли меня от смерти, но и вообще за все. Как ни крути, вы сделали для меня даже больше, чем один человек может сделать для другого. И я никогда не заслужу ваше прощение за свою слабость, поэтому…

– И все-таки ты еще ребенок, – в какой-то момент Хаку показалось, что Забуза хочет потрепать его по волосам, как раньше, но потом вспомнил, в каком он сейчас виде.

И вдруг все пропало, и Юкки вновь провалился во всепоглощающую тьму, которая с готовностью приняла его в свои вязкие объятья. Но на этот раз все было по-другому. Хаку физически ощущал, как эта хмарь стала в буквальном смысле пожирать его, как начало рассасываться в пустоте его тело, или душа, или мысленная оболочка. Как бы то ни было, Хаку это никоим образом не устраивало. Не имея ни малейшего понятия, что ему делать, он положился на импровизацию и на всю мощь несуществующих голосовых связок принялся вопить о том, что он думает по поводу происходящего. Темнота нехотя замедлилась, и ее влияние как-то неуловимо ослабло. Парень даже подумал, что она невольно заслушалась, потому что он не стеснялся в выражениях. Но упускать шанс он не собирался, сделав резкий рывок, отталкиваясь неизвестно от чего воображаемыми руками, отчетливо представляя, что пытается выплыть на поверхность невероятно глубокого и темного водоема.

Хаку не знал, помогло ли ему воображение или это была очередная шутка приколистки судьбы, но через некоторое время тьма вновь расползлась, а парень и вправду вынырнул на поверхность какого-то маленького водоема, похожего на заброшенный пруд. Без малейших проблем держась на поверхности, несмотря на минусовую температуру, он с интересом оглядывал открывшийся ему пейзаж.

Весьма запущенный задний двор какого-то перекосившегося деревянного домика, редкие тонкие деревца, небольшая поленница, деревянный забор, в котором отсутствовала треть досок. Все это выглядело довольно жалко даже для видевшего войну во всех ее проявлениях Хаку. А без конца падавший с неба снег еще больше навевал уныние. Выбравшись на берег, Юкки еще раз огляделся, потому что его никак не оставляла мысль, что что-то тут не так. Нет, на то, где он оказался, ему было все равно. Судя по обстановке, это, скорее всего, одна из деревень в стране воды. На ее территории есть несколько поселений, где снег падает круглогодично. Собственно, клан Юкки в далеком прошлом брал свое начало как раз в одном из них, поэтому сейчас, стоя в промокшей насквозь одежде на улице в зимний день, Хаку не испытывал ни малейшего дискомфорта.

И тут до него наконец дошло, что же было не так в его восприятии. Высота. Высота до земли была значительно меньше, чем он привык. Да и дом неподалеку казался слишком уж большим, можно подумать, там жили великаны. И только после этого Хаку обнаружил, что уже не является непонятным аморфным существом, а обзавелся вполне осязаемым телом, правда, каким-то чересчур маленьким и хрупким. Посмотрев на свое отражение, он только хмыкнул: да, так и есть. Увиденный образ шевельнул в памяти что-то давно знакомое, но отложенное в самый дальний ящик сознания. Кажется, именно так он выглядел лет этак в пять-шесть. Маленький ребенок с торчащими во все стороны непослушными лохмами и огромными выразительными глазищами, порой способный одним взглядом разжалобить почти любого человека. И дополняла этот образ поистине ангельская улыбка, со временем ставшая ничуть не менее грозным оружием, чем ниндзюцу.

Хаку криво усмехнулся, вспомнив яркий эпизод из прошлого. Когда он, натянув на лицо эту добрую улыбочку, отыгрывал роль отмороженного и больного на всю голову маньяка-садиста, она производила просто сокрушительный эффект. Пленные начинали рассказывать даже то, о чем их не спрашивали, лишь бы он не подтверждал слова делом. Эх, было время…

«Забавно, – хмыкнул про себя Хаку. – Как будто вернулся лет на пятнадцать назад. Что за выверты сознания? Какая-то разновидность гендзюцу, действующая даже после смерти? Или это Забуза-сан что-то сделал?»

Чтобы развеять сомнения, Юкки на секунду остановил ток чакры в теле. Будь он во власти гендзюцу, этой нехитрой процедуры было бы достаточно, чтобы оно рассеялось. Но картинка перед глазами и не думала исчезать, и тело в придачу отозвалось приступом легкой слабости. Выходит, все было по-настоящему, и та неведомая сила, что недавно избавила его от страшных мучений, действительно подарила ему второй шанс. В такое с трудом верилось, но факты были налицо.

Решив не гадать, что да как, а разобраться на месте, Хаку пожал плечами и вошел в дом. По сравнению с морозной улицей, там было тепло и уютно, хотя убранство и не могло похвастаться особыми изысками, будучи более чем скромным. Откуда-то, видимо, с кухни, доносился такой сильный аромат жареного мяса и специй, что у парня невольно заурчало в животе, а слюна заполнила рот терпкой волной. Так что, недолго думая, Хаку направился прямиком туда, оставляя за собой лужи от текущей с одежды волы. На кухне действительно полным ходом шла готовка, и молодая женщина с убранными в пучок темными волосами, одетая в самый обычный деревенский наряд, напевая какой-то мотивчик, бойко что-то помешивала в кастрюльках, бросала на сковороду многочисленные приправы, ни на секунду не отвлекаясь от своего занятия на пришедшего Хаку. Но ему не требовалось ее внимание, и подобное пренебрежение не обижало, потому что он смотрел на эту женщину, и губы сами собой растягивались в широкой и теплой улыбке.

Мама… Его мама, Юкки Эйко, воспоминания о которой всегда словно укутывали его теплым пуховым одеялом, растапливая лед, который сковал его сердце непробиваемой коркой. Хаку плохо помнил, как выглядели его родители, слишком рано он их потерял. Так, лишь смутные образы. Но тихий, нежный голос матери, напевающий колыбельную, никогда не забывал.

Но почему они живут в таком захолустном месте? Ведь Юкки – один из сильнейших кланов в стране воды – всегда жил в деревне, скрытой в тумане, являясь своего рода элитой наравне с Кагуя и некоторыми другими. Ну, по крайней мере, до той ночи, когда в селение прорвались шиноби деревни листа и устроили массовую резню. Тогда кварталу Юкки не повезло больше всего, и его просто стер с лица земли какой-то монстр шиноби с горящими алым светом глазами, спалив все дотла невиданной силы черным пламенем.

Выходит, тут что-то подобное уже случилось, и его родителям посчастливилось выжить в той бойне? Расплыться в еще более широкой улыбке Хаку не позволили закономерно появившиеся вопросы. Почему, если его просто закинуло в прошлое, события идут по-другому?

За всеми этими мыслями Хаку не сразу заметил, что Эйко повернулась к нему и, нахмурив брови, начала что-то выговаривать.

– Прости, мама, что ты сказала? – уточнил он, встретив суровый вопросительный взгляд матери.

– Я спросила, почему ты мокрый? – терпеливо повторила она, уперев руки в бока, не выпуская поварешку.

– Ну… я… упал в пруд, – нашелся мальчик. Это было не так уж далеко от правды. Ведь он не знал, как именно он там оказался.

– Я же запретила тебе даже близко к нему подходить, – произнесла женщина, и Хаку не отпускала мысль, что еще немного, и она отлупит его этим половником. – А если бы ты утонул?! Там ведь очень глубоко!

– Прости, я не нарочно, – Хаку всем своим видом изображал покорность. Он терпеть не мог скандалы из-за ничего, поэтому такая отповедь для него была сродни ноющей зубной боли. Да и отвык он уже как-то от подобного отношения, при всем желании не припоминая никого, кроме Забузы, кто бы отчитывал его таким образом.

– Иди переодевайся, – распорядилась Эйко, и ее лицо как-то резко утратило всякий намек на суровость, озарившись теплом и заботой. – А то простудишься.

Эти слова поставили Хаку в окончательный тупик. Чтобы Юкки и вдруг простудился? Это даже звучало абсурдно и нелепо, как бред сумасшедшего. Представители этого клана, имеющие особые отношения со стихией льда, обладали полной невосприимчивостью к холоду и спокойно переносили минусовые температуры без малейшего ущерба для здоровья. И то, что еще недавно он сам спокойно плавал в пруду, когда на улице валил снег, было наилучшим тому подтверждением.

Но возражать что-то по этому поводу он не стал, предпочтя просто уйти к себе. Комнаты в доме можно было пересчитать по пальцам и найти ту, в которой он жил, не составило труда. Происходящее переставало нравиться Хаку с каждой секундой. В доме не было совершенно никаких удобств. Можно подумать, тут живут не шиноби древнего клана, а какие-то безродные крестьяне, не имеющие никаких представлений о комфорте.

А когда Хаку, переодевшись в сухое и вернувшись на кухню, застал за столом совершенно постороннего человека, то чуть было не навернулся на ровном месте. Потому что это мог быть кто угодно, но только не его родной отец, полузабытый образ которого мелькал в памяти. Но что вызывало наибольшее удивление, так это поведение матери, которая определенно вела себя не так, как положено куноичи и наследнице клана Юкки.

Ситуация все больше и больше походила на какую-то больную галлюцинацию, либо на очень жестокий розыгрыш. Невозможность и беспробудная бредовость происходящего на миг даже заставили Хаку засомневаться в собственной вменяемости. Но все затмевал здравый вопрос: на какой планете он очутился? Это точно не та жизнь, которую он однажды прожил, и не тот мир, который он знает. Там такого произойти точно не могло.

Стоило всерьез об этом задуматься, как на ум пришли путанные объяснения Таюи, когда она пыталась объяснить принцип действия своих техник.

«Откуда я знаю, где находятся пространственные карманы? Я там не была, – говорила она тогда, для верности разводя руками и качая головой. – Возможно, где-то на изнанке нашего мира, куда никто не может дотянуться при жизни. А может, вообще в другом времени и пространстве, – и в шутку предлагала: – Если хочешь, могу тебя запечатать, потом расскажешь, как там и что».

Вот, судя по всему, и выходит, что его каким-то чудесным образом забросило в это самое другое время и пространство. Интересно, Кимимаро и Таюя тоже здесь? Как-никак, они перед смертью занимались одним делом. А может, это вообще именно Таюя напоследок задействовала какую-нибудь сверхсекретную и запретную технику клана Узумаки? Гадать об этом можно было бесконечно, число возможных версий росло с пугающей скоростью, и в какой-то момент Хаку отчетливо почувствовал, что если он продолжит размышлять в этом направлении, у него взорвется голова.

Ужин прошел в какой-то странной и неопределенной обстановке, словно за столом сидели не члены семьи, а коллеги по работе. Эйко и ее муж – начать вот так сходу называть совершенно чужого человека отцом Хаку не мог – вяло перебрасывались бессмысленными фразами. Мальчик и вовсе предпочел молчать, не задавая никаких вопросов. Давясь каждым куском удивительно вкусного мяса, он с горем пополам разобрался с едой и ушел к себе в комнату. Подумать было над чем.

Начать хотя бы с того, что тихая крестьянская жизнь в богом забытой деревушке, основанная на животноводстве и земледелии, его совершенно не устраивала ни под каким предлогом. Что бы ни говорил Забуза, он шиноби, пусть и оказавшийся сейчас в детском неразвитом теле. Но тренировка тела и контроля над чакрой – это дело наживное, тем более, если знаешь эффективные способы. Это во-первых. А во-вторых, надо узнать, что же все-таки тут произошло с кланом Юкки и почему мама живет в непонятной глубинке неизвестно с кем и ведет себя так странно. Ну и в-третьих, где-то здесь обязательно должны быть и Таюя, и Кимимаро, и Забуза, надо только их найти.

Спал Хаку очень плохо и беспокойно, за ночь проснувшись раз десять. Ему все время казалось, что как только он закрывает глаза, всепоглощающий зев вязкой хмари, из которой он с таким трудом вырвался, вновь затягивает его. И если это случится, то пути назад и чудесного шанса на спасение уже не будет. Но ничего такого, к счастью, не произошло, и, проснувшись поутру совершенно разбитым, Хаку понял, что все события вчерашнего вечера не были всего лишь красочным сном, а случились взаправду. И это теперь его новая жизнь, хочет он того или нет.

Идти на кухню завтракать желания не было. Чувства голода не ощущалось, а человека, которого Эйко по какому-то недоразумению называла своим мужем, Хаку предпочел бы видеть как можно реже. Так что он уселся на кровати по-турецки и погрузился в медитацию, гоняя чакру по каналам, постоянно меняя ее направление. Это простое упражнение при регулярной ежедневной практике постепенно расширяло каналы, позволяя пропускать по ним большие объемы чакры, а, следовательно, использовать более сильные техники. Оценив свое нынешнее состояние, Хаку остался им категорически недоволен и даже возмущен. В этом мире с ним явно никто не занимался, пустив все на самотек, тогда как в том начали обучать простейшим клановым техникам чуть ли не с младенчества. По крайней мере, упражнения вроде этого давали очень рано. Чакроканалы сейчас были тонкими, как нити, находясь вообще на зачаточном состоянии, и Хаку был намерен во что бы то ни стало исправить положение. А то аж самому тошно. Знаний вагон и маленькая тележка, а применить их на практике невозможно из-за непременного последующего разрушения чакросистемы.

Обстановка в семье была странной и непривычной. Хозяин дома целыми днями пропадал на охоте, которая была едва ли не основным способом добывания пищи в этой негостеприимной деревушке. Уходил рано утром и приходил ближе к вечеру с уловом. Мать крутилась по хозяйству, как белка в колесе, полностью игнорируя свои способности шиноби. Чем занимался Хаку, кажется, никого и не волновало. Сидел ли он у себя в комнате, гулял ли в деревне или в лесу, никому не было никакого дела. Вздумай он уйти, явно хватились бы не сразу, если бы вообще хватились.

Хаку же такое отношение было только на руку, поэтому он все силы бросил на тренировки. Лучше поздно, чем никогда. Хотя, конечно, начинать развивать чакросистему в пять лет – неслыханное опоздание. Когда никто не видел, он выходил на задний двор к тому самому пруду и начинал практиковать простейшие манипуляции с водой, с которой в прошлой жизни сроднился настолько, что почти не тратил чакру на использование техник этой стихии. На то, чтобы устроить хотя бы маленький водоворот, сил пока не хватало, зато заставить летать бесформенной массой пригоршню воды получилось без проблем. Наверное, будь он на самом деле маленьким ребенком, Хаку бы восторженно радовался и таким успехам, но сейчас он только с сожалением вспоминал, как в прошлом/будущем/ином – попробуй тут разбери эти пространственно-временные выверты! – управлял целым озером, осушив его до дна.

Привыкший к жизни на поле боя Хаку, как оказалось, успел капитально подзабыть, каково это – дышать полной грудью и не ждать опасности из-за каждого угла. И сейчас, получив такую своеобразную передышку, делал все возможное, чтобы взять от этой жизни все. Если бы раньше он зарубил эту идею на корню ввиду ее неуместности, то сейчас не без удовольствия скатал огромного снеговика, при этом стараясь свести физические нагрузки к минимуму, используя чакру. Эйко, кстати, снеговик понравился.

То ли детское тело оказывало на него такое влияние, то ли на подсознательном уровне он всегда хотел это сделать, но иногда Хаку просто приходил к матери, зарывался лицом в ее густые длинные волосы и обнимал крепко-крепко, словно боялся, что, разожми он руки, и она исчезнет подобно мимолетному наваждению. Эйко удивлялась таким внезапным порывам сына, но ничего не имела против, хотя обычно и была довольно скупа на эмоции.

С приемным отцом Хаку тоже мало-помалу поладил. Араи Годжо действительно был самым обычным крестьянином, далеким от мира шиноби. Три года назад он женился на Эйко и официально усыновил Хаку. По ее словам, их родную деревню разрушила война, и она отправилась на поиски лучшей жизни. Годжо был потомственным охотником, и его семья жила в этой деревне испокон веков. К Хаку он относился ровно, без особой пылкой отцовской любви, но и без видимой неприязни. Так, наверное, общаются дальние родственники, волею случая впервые встретившиеся на каком-либо мероприятии.

События шли своим чередом, тянулась вереница невообразимо однообразных серых трудовых будней. Каждый из них проходил по давно устоявшемуся распорядку. С того момента, как Хаку оказался в этом странном непривычном мире, прошло два месяца. И, пожалуй, эти два месяца были самым спокойным временем в обеих его жизнях.

За упорными тренировками Хаку не переставал размышлять о том, как и где ему отыскать друзей. В том, что они тоже где-то здесь, он почти не сомневался. И если попытаться найти сильнейший в стране воды клан Кагуя он еще мог, то, как добраться до деревни водоворота, не имел ни малейшего представления. Да и, к тому же, совсем не факт, что Таюя окажется там. С таким характером с нее станется бросить все и тоже отправиться на их с Кимимаро поиски.

– Ты что делаешь?!

Громкий голос матери вывел Хаку из тихого омута размышлений. Однако концентрация не нарушилась, и шар воды диаметром в полметра, зависший между ладонями, не распался. Выругавшись про себя, что забыл о контроле окружающего пространства, он повернулся к Эйко, демонстрируя ей результат своих ежедневных бдений.

– Вода меня слушается, – сказал Хаку, отчаянно вспоминая, как должен вести себя ребенок, впервые в жизни совершивший что-то из ряда вон выходящее. – Правда ведь здорово, да, мам?

Он был готов к тому, что мать похвалит его за успехи или же покачает головой, после чего укажет на ошибку и возьмется, наконец, за его полноценные тренировки. Но звонкая пощечина, сбившая с ног, которую Эйко отвесила ему с выражением неописуемого ужаса на лице, стала для Хаку полнейшей неожиданностью. Щеку словно обожгло, но боли не было. Ее полностью затмило непонимание, когда женщина, словно испугавшись того, что сделала, расплакалась и кинулась обнимать сына, бесконечно шепча утешения и извинения.

Причина столь странной реакции открылась этим же вечером, когда Хаку подошел к матери и напрямую спросил, в чем дело. Эйко же, словно забыв, что перед ней пятилетний ребенок, выложила, как на духу, все, как есть, без прикрас. Об их принадлежности к клану Юкки, являющемуся одним из кланов-основателей деревни, скрытой в тумане. О междоусобицах в деревне, постепенно перешедших на государственный уровень. О том, что со временем кланы, обладающие улучшенным геномом, оказались в страшной опале. О том, как началась кровавая резня между клановыми и бесклановыми шиноби, подчистую уничтожившая не один древний род. О том, как ей чудом удалось с ребенком на руках сбежать и затеряться среди простых людей. И о том, что никто не знает об их происхождении.

– Никто не должен этого узнать, – ёмко произнесла она, тряся его за плечи. – Простые жители до смерти боятся шиноби. И это неудивительно, ведь шиноби – профессиональные убийцы, обучаемые с раннего детства. Для них отнять чужую жизнь ничего не стоит. Поэтому даже если ты не желаешь людям зла, они тебя не послушают. Мы оба погибнем, если о нашем прошлом станет известно хоть кому-то. Ты это понимаешь, Хаку?!

Она говорила с невероятной скоростью, постоянно настороженно оглядываясь по сторонам, опасаясь, что их разговор могут подслушать. Прежний Хаку ввиду возраста вряд ли смог бы хоть что-нибудь понять из этого словесного потока, но нынешнему все наконец-то стало ясно, как божий день. И то, почему Эйко ведет себя, как простая крестьянка, и то, почему в семье никогда не поднималась тема шиноби. И он благодарил неизвестно кого, что ему хватило ума не спрашивать о чем-то подобном раньше, а ведь язык чесался не раз.

Оставалось только горестно вздохнуть и покачать головой. Видать, судьба у клана Юкки такая: так или иначе быть уничтоженным практически полностью. И ничего тут не поделаешь.

– Поэтому, прошу тебя, Хаку, не делай так больше, – немного помолчав, Эйко снова вполголоса затараторила сыну на ухо. – Не делай ничего, что не могут обычные люди. Иначе мы оба погибнем. Обещай мне, что не будешь!

Хаку оставалось лишь согласиться с матерью, потому что резон в ее словах был, и немалый. Он еще не в том состоянии, чтобы дать достойный отпор, особенно если нападающих будет несколько. А она явно за последние годы потеряла форму и скорее всего навсегда. После родов только единицы из числа куноичи способны вновь вернуться в строй.

Но перспектива гнить в этом захолустье до конца дней своих по-прежнему не устраивала Хаку. Об этом он тут же заявил матери, совсем позабыв, что его телу всего пять лет, и такие слова из его уст будут звучать, как минимум, странно. Недюжинное изумление в глазах Эйко несколько поумерило его пыл и заставило вновь обругать себя парой крепких словечек. Дальнейшему развитию спора помешал вернувшийся с охоты Годжо. Продемонстрировав трех упитанных зайцев, он протянул их жене, и та сразу же взялась за приготовление ужина. Хаку вызвался ей помочь. Теперь, когда исчез невидимый барьер непонимания и недоговаривания, что разделял их с матерью до этого, ему не хотелось оставлять ее здесь одну, наедине с Годжо.

Утром Хаку вскочил с кровати еще до того, как проснулся. Сотрясший весь дом громкий испуганный крик, стихший практически в ту же секунду, оказался самым действенным будильником. Создав три ледяные иглы и зажав их в кулаке на манер когтей, он со всех ног бросился на кухню. И обмер, так и не добежав, потому что увиденное словно вышибло из него весь воздух. Пол, стены и даже потолок прихожей были залиты кровью, а у самой двери в неестественной позе лежало истерзанное тело Эйко. Четверо взрослых мужчин, возвышавшихся над ней, продолжали периодически наносить удары всем, что попадало под руку. Особенно усердствовал Годжо, сжимавший в побелевшей от напряжения руке толстую палку. Выражение полного и окончательного безумия запеклось на его лице, по щекам катились слезы, и он никак не мог остановиться, несмотря на то, что женщина уже не подавала признаков жизни.

Звякнули об пол иглы, которые держал Хаку, и сам он невольно попятился, отчаянно мотая головой, твердя, что этого не может быть, и отмахиваясь от застывшей перед глазами страшной картины. Оставив наконец в покое тело Эйко, убийцы повернулись к нему, и глумливые ухмылки на их лицах и издевательские смешки-угрозы окончательно добили Хаку. И, когда он уперся спиной в стену, тело само рванулось вперед, на голых рефлексах формируя новые иглы и швыряя их в убийц. Словно обезумев, Хаку не обращал внимания на крики, когда сенбоны глубоко вонзались в болевые точки. Уходя от ударов, он снова и снова метал иглы, пока все четверо не повалились на пол, не в силах стоять на ногах из-за боли и парализованных нервных узлов. И лишь тогда Хаку наконец остановился. Подойдя к Эйко, он присел возле нее и проверил пульс. Но это было лишним – по своему опыту и по характеру ее повреждений Хаку и так видел, что ей уже не помочь. И так все это напоминало тот момент, когда Забуза умер у него на руках, такой знакомой была волна отчаяния, захлестнувшая его с головой, что слезы сами собой крупными каплями покатились по щекам. Сжатые в кулаки руки задрожали от напряжения и все нарастающей ярости, и занявший его тело кровожадный незнакомец, которого Юкки всегда успешно подавлял, требовал мести и расправы. Уступив ему место, Хаку словно со стороны наблюдал, как его собственные руки складывали печати, и тела Годжо и его помощников содрогались и извивались от невероятной боли, когда иглы превращались в чистую чакру, разрушающую тела обычных людей изнутри.

Когда Хаку очнулся, все уже было кончено. Тела мужчин, на которых красовалось множество ужасных ран, лежали в огромной луже крови, а сам Юкки сидел, уткнувшись лицом в колени и с силой вцепившись себе в волосы. Осознав, что натворил, Хаку не ощутил ни малейших угрызений совести. Вновь присев рядом с Эйко и посмотрев на ее красивое лицо, которое не могли обезобразить даже раны, он впервые за все свое пребывание здесь всерьез растерялся, не зная, что делать. Все мысли объявили забастовку, словно он действительно стал пятилетним ребенком, ничего не знавшим о жизни.

Снежинки падали, оседая на теле Эйко подобно одеялу, по какой-то причине не задевая ни лицо, ни плечи. Стоя у импровизированной могилы матери, Хаку в очередной раз подумал, что строить какие бы то ни было планы в его положении будет бессмысленно. Задерживаться в этой деревне, учитывая произошедшее, он не собирался в любом случае. Теперь его здесь ничто не держало. В душе не было ни уверенности в завтрашнем дне, ни малейшего намека на эмоцию. Им овладела какая-то странная апатия, вызвав равнодушие ко всему.

Простившись с матерью и поцеловав её на прощание в щеку, Хаку резко развернулся и, не оглядываясь, пошел, куда глаза глядят.