Ломая надежды

Это было отчаянно и безрассудно одновременно.

Она засыпала и просыпалась с одной навязчивой мыслью. Она пыталась много раз забыть и не чувствовать, но это тупик. Это была железная клетка, наваждение, безумство, падение в пропасть. Помешательство. Пустота, если не думать о нем час. Минуту. Даже мгновение. До невозможности медленно таяло время вдали и словно бешенное мчалось рядом. Но ей можно было только наблюдать. Издалека. Незаметно. И от этого желание росло, каждый раз словно воскрешаясь из пепла. Но нельзя.
Хотя почему нельзя?
Первые попытки обратить на себя внимание были безуспешны. Даже не так – провальны. Холод колючих глаз и немое равнодушие. Но даже это не отталкивало. К этому тянуло – сильно, дико, мучительно. И словно законченный мазохист, она возвращалась к началу. Вновь. Еще раз. Разбиваясь на осколки и вновь собирая себя. Склеивая самым прочным клеем – надеждой. Хотя это был, скорее, скотч – трещины-то видны, хоть и замаскированы.
Смелая? Да. Глупая? Определенно.
Но все-таки живая, ведь сердце-то бьется. Колотится как сумасшедшее, когда он тут – на расстоянии нескольких метров. Не смотрит на тебя, но каждая клеточка тела отзывается на любое движение. Простая фанатка. Очередная. Надоедливая. Хотя последнее все же не про нее. Ведь она знала, что он не любит, когда к нему липнут, и хотела казаться особенной. Не такой, как они. Но для этого надо было быть далеко. А далеко значит смерть.

Но все же стоило попытаться, правда?

Она тоже не железная. Наоборот – хрупкая, легкая, ранимая. Живая ведь. Чувствует, что скоро не вытерпит, сорвется. Но не может выкинуть из головы. Потому что ранка не затягивается, когда ее бесконечно дергают. А он неосознанно это делает. И все равно любим. Не знает, но любим. Так близко и бесконечно далеко. Ну конечно, целая мелодрама.
И все же она не железная. И даже чуточку смелая – решилась. Признаться. Просто взять и сказать, ну что с того? Ну скажет, что достала. Она просто вытерпит. Скажет, что он другую любит. Подождет. Скажет, что она не та, кто ему нужна. Станет той. Скажет…

- Сакура, я гей.

Просто. Скажет.
Мир жесток? Нет, мир просто безумен – расчетливая, голодная крыса. Редко справедлив. Подчиняет, наклоняет, бьет. Ломает. Топчется на осколках, превращает в пыль. Сводит с ума.
Она, наверное, стала невменяемой – стояла у зеркала с ножницами в руках и смотрела на свои розовые волосы. Женские. Скулы, губы – женские. Мир редко справедлив.
Собрав волосы, несколько раз щелкнуть ножницами, отправляя локоны в свободный полет на пол ванной. Теперь короткие, топорщатся. Еще час – от розового оттенка нет и следа. Свободные джинсы, тугая повязка на груди и футболка сверху. Запах – не родной, но под образ. Под эту маску.
Терпкий дым сигарет. Терпеть. Ведь он точно где-то здесь. Рядом, ведь сердце колотится. А оно не врет.
Музыка – транс, и люди подстраиваются под ритм. И он здесь, в центре, слился с мелодией, которую трудно распознать. А она ведь смелая. Иначе бы не пришла. Иначе бы не подошла. Не улыбнулась чуть, вызвав почти незаметный блеск в помутневших от алкоголя глазах. И интерес. Да, наконец-то.
И танец был бесконечен, но для нее прошла лишь секунда. Так близко не было еще никогда. Так, что слышно дыхание – его, а не собственное. И почти на ухо. И шепот: «Уйдем отсюда?»
И где-то посреди теплой ночи так глупо поддавшись напору. Она ведь ждала. Мечтала, но не верила, не верила, но надеялась. Что эти губы когда-нибудь прикоснутся – теплые, чуть сухие, с привкусом виски. Почему-то сладкие. Крадущие дыхание. Давно похитившие сердце. На ее губах, не шее. Безумие. Как обычно.
В забытье потерять контроль. Не сдержаться. Стон. Совсем не такой, какой он ожидал услышать. Слишком высокий. Слишком… женский.
- Кто ты? – Отстраняется.
Еще мутные глаза, но она уже пришла в себя. Его голос – иной – отрезвляет мгновенно. Словно в сугроб голышом.
- Девушка? – Видит испуганные глаза. Понимает. Удивляется. Злится.

А кто виноват в одержимости? Далеко ведь значит смерть. Но и близко смерть.

- Я тебя знаю? – Вглядывается. Видит, конечно, видит. Ее глаза – такие зеркала. – Сакура?
Звук собственного имени прям до дрожи. До злых мурашек – колючих и беспощадных. И что-то внутри обрывается, как только встретишься с его глазами. Правда яростных, а не как обычно – холодных.
- Что ты сделала с собой, Сакура? – практически шипит. Приближается. И сердце колотится, шизанутое. – Мы же все выяснили. Ты. Мне. Не. Нужна.
Четко и просто. Услышать, но не принять. Ведь надежда, мать твою.
А он, жестоко обманутый, резко прижимает ее к каменной стене, выбивая воздух из легких. Резко кусает губу – не поцелуй, насилие.
- Ты хотела, чтобы я тебя трахнул? – произносит с отвращением. – Хорошо, будь по-твоему, - срывает одежду. Грубо. – Может, тогда ты от меня отвяжешься.
Боль. Не физическая – в глазах. Слезы. Так нельзя. Только не так. Не с ним.
А он просто обрубает канаты. Рушит мосты. Ломает, как обычно это делает жизнь. Быстро. Резко. Без возврата.
И снова боль. Теперь и физическая. С каждым выдохом, с каждым толчком. Почти разрывает.
И последний шумный вздох – конец. Просто отпускает, забирает тепло и уходит.
А она лишь сползает по шершавой кирпичной стене, грубо царапая кожу на спине. Опускается на колени и запускает пальцы в темные крашеные волосы, сильно сжимая кулаки. Беззвучные рыдания – от безысходности. От страха. Безумие. Так пусто. Так одиноко…

И нет ее. Больше нет. Надежды этой.