Маленькие Учихи горчат

Солнце клонится к горизонту. Облака, плывущие по небу тучными взбитыми сливками, окрашиваются в розовый цвет. Назойливая мошкара дорожной пыли золотым туманом вздымается от каждого шага, тусклым налетом оседает на черных плащах усталых путников.
- Ненавижу Страну Камня, - зло выдыхает Кисаме, едва шевеля растрескавшимися губами.
Итачи поправляет широкие поля соломенной шляпы и бросает быстрый взгляд на напарницу. А ей действительно приходится туго - заточенные под высокую влажность генные модификации плохо переносят сухой и жаркий климат пустынных территорий: нежная кожа вокруг жаберных щелей ссохлась, покрылась сетью кровоточащих трещин, белесые, «рыбьи» глаза помутнели, грудь под тонкой сеткой майки вздымается, словно кузнечные меха.
Итачи редко видит Хошигаке такой раздраженной. Обычно она собрана, расчетлива и насмешлива, но сейчас, кажется, на грани.
Наконец, за час до заката, когда Учиха уже начинает осматриваться по сторонам в поисках места для ночлега, напарница, неожиданно останавливается и, словно гончая перед стартом, замирает в неестественной напряженной позе.
- Засада? – Итачи сбавляет шаг и тянется к сумке с кунаями, он давно привык к тому, что чутье на неприятелей у Кисаме действительно звериное.
- Неа… - медленно отвечает она и поводит головой из стороны в сторону, словно принюхиваясь к чему-то.
Итачи озадаченно оглядывает горизонт, но его интуиция молчит.
- Вода… Вода! - выдыхает Хошигаке и, схватившись рукой за ремень Самехады, резко срывается с места.
Учиха хмурится, но послушно следует за напарницей, которая стремительно, словно это и не она минутой раньше плелась полуживая, летит в сторону куцей растительности виднеющейся впереди. Итачи надеется на источник или, если повезет, даже на целый ручей, но реальность, вопреки всем ожиданиям, оказывается гораздо щедрее.
- Да это же, мать его, гребаный оазис! - радостно скалится Хошигаке и, не теряя ни секунды, начинает снимать с себя одежду.
Учиха деликатно отводит взгляд, когда абсолютно голая Кисме с разбегу прыгает в озеро. Отводит, а потом сам себе усмехается: остатки кланового воспитания, как оказалось, выветриваются дольше, чем гордость.
Памятуя об осторожности, он осматривает окрестности, расставляет сигнальные печати и только после этого вновь возвращается к берегу. Сложив оружие на большой плоский камень, он расстегивает кнопки на плаще и морщится от резкого запаха пота и крови, ударившего в нос. Короткая стычка с песчаниками и почти неделя пути… Неудивительно, что он теперь благоухает, как табун лошадей.
Итачи вздыхает и, сняв задеревеневшую от чужой крови одежду, в задумчивости замирает, взявшись за резинку трусов. Снять или оставить?
Кисаме он часто видел голой: истинное дитя природы, она никогда не смущалась напарника, спокойно расхаживая по номеру обнаженной. Но он сам… Стеснительность или профессиональная этика?
А впрочем… Чего Хошигаке там не видела?
- Снимайте, - будто читая его мысли, фыркает Кисаме, всплывая на поверхность в тридцати метрах от берега. Намокнув, ее обычно серо-синяя кожа темнеет и начинает переливаться, словно чешуя карпа. – Я это дело по-всякому видала. С владельцем ли, отдельно ли… Не удивишь.
Итачи хмыкает и стягивает белье.
- А неплохо, - хихикнув, комментирует женщина. - А то я уж боялась, что все в шаринган ушло.
Не слушая подначек напарницы, Итачи собирает волосы в высокий хвост и заходит в воду.
От ощущения прохладной, податливой влаги, он на секунду замирает, а потом погружается в ласковые объятия озера по самую шею. Откинувшись на спину, зависает в иллюзорной невесомости. Но вдоволь насладиться долгожданной прохладой ему не удается.
- Слушайте, Итачи-сан, я тут совсем забыла.
Учиха лениво приоткрывает один глаз и натыкается взглядом на крупный, темный, словно спелая черника сосок.
- О чем?
- Помните, нам на дайме одного разнарядка в прошлом месяце была?
- И? – без особого энтузиазма спрашивает Итачи. Близость напарницы оказывается неожиданно волнительной. Наверное, он просто слишком давно не был в квартале красных фонарей.
- Меня тогда медик гражданский штопал, а я про нитки-то и забыла.
Учиха вспоминает, что во время миссии Хошигаке умудрилась словить аж несколько отравленных кунаев, да по самую рукоять. И раны эти, даже несмотря на нечеловеческую регенерацию напарницы, все никак не хотели зарастать.
- Вытащите, а? Врастет же, чесаться потом будет.
Кисаме поворачивается спиной, Итачи внимательно осматривает почти зажившую, с десятком белых швов, покрытых тонкой пленкой новой кожи рану на лопатке.
- На берег, - командует Учиха.
Хошигаке послушно выходит из воды. В лучах заходящего солнца ее кожа сверкает, как ожерелье на шее знатной дамы: горит так, что смотреть становится больно. Итачи отводит взгляд.
Отряхнувшись, напарница устраивается поверх камня, на котором лежат вещи Итачи. Учиха выбирается следом и достает из вороха одежды плоскую коробку аптечки.
Смазав плечо напарницы антисептиком, он обрабатывает кунай и приседает рядом.
Швы снимаются неохотно – нитки вросли в кожу так, что их приходится отдирать с частичками плоти. Пытаясь вытащить особенно глубоко сидящий шов, он опирается рукой о другое плечо Кисаме и с удивлением отмечает, что на ощупь кожа у Хошигаке, как шляпка гриба – гладкая и нежная.
Неловкость ситуации крапивным жаром обдает лицо. Не вовремя, очень не вовремя накатившее возбуждение рискует стать поводом для целого месяца скабрезных шуточек. А это – последнее, чего хочется Учихе, ведь несмотря на неплохую работу в команде на поле боя, в жизни, все же, они были слишком разными.
- Много еще?
- Половина, - после небольшой паузы отвечает Итачи.
Вдох, выдох. Вдох, выдох… Разум спокоен и ясен.
- Все, - говорит Итачи и, убрав кунай, отворачивается и идет к воде.
- Эй, обождите, - доносится ему в след. – Тут еще.
Закрыв глаза, Учиха несколько секунд собирается с мыслями, оборачивается. Хошигаке замирает, а потом ее взгляд медленно опускается ниже. И еще ниже…
- Шикарный стояк, - присвистывает она.
- Спасибо.
Да… Жизнь – странная штука, думается Итачи, пока он под пристальным взглядом светло-серых глаз приближается к камню, - можно спокойно выкашивать целые селения, но быть смущенным одним лишь взглядом напарницы, на которую неожиданно встало.
- Где?
- «Где-где»… Не поверите, Итачи-сан, - гогочет Хошигаке, недвусмысленно указывая пальцем себе между ног.
- Шутишь?
- Да ни в жизнь, - Кисаме беззастенчиво разводит литые ляжки и демонстрирует глянцевую полосу лилового рубца на внутренней поверхности бедра.
- С этим, думаю, ты и сама справишься.
- Сомневаюсь. Здесь нужна квалифицированная помощь, - издевательски тянет Хошигаке, но потом, поймав предостерегающе полыхнувший алым взгляд Итачи, добавляет серьезно. – Не с моей спиной, Итачи-сан…
Учиха закрывает глаза и считает до десяти.
Кисаме была сильной. Сильнее, чем все женщины, которых он когда-либо знал. Но и у Хошигаке была ахиллесова пята – гибкость, значительно снизившаяся после сильной травмы позвоночника. Кажется, мироздание, смилостивившееся было над ним и подарившее оазис посреди песков, предъявляет счета к оплате. В двойном размере.
Итачи вздыхает и, взяв кунай, подходит к напарнице. Та со скучающим лицом раздвигает ноги и, о чудо, даже прикрывает самые интимные места ладонью.
Присев, он наскоро обрабатывает рубец и краем сознания отмечает странный запах, исходящий от напарницы. Это не пот, не кровь, не едкая смесь запахов взрывных свитков, не полироль для Самехады… Украдкой, Итачи вдыхает этот запах поглубже и, неожиданно, испытывает острое сосущее чувство пустоты в желудке. Что-то похожее на голод – грызущее изнутри, наполняющее рот вязкой слюной... Но Учиха готов поклясться, что это не голод.
Пытаясь выбросить странные мысли из головы, он принимается за швы. Один, второй, третий… Двигаясь от колена и выше, Итачи, невольно, приближается почти вплотную к широкой, мозолистой руке. В этот момент Кисаме вдруг дергается и лезвие в руке Итачи срывается, оставляя недлинную светлую полосу, быстро наливающуюся алыми каплями.
- Зараза!
- Что случилось?
Учиха смотрит на Хошигаке снизу-вверх, и в этой позе, в их близости ему чудится что-то до неприличия интимное.
- Овод, - пожимает плечами Кисаме и показывает ладонь, на которой темнеет размазанное, все еще подергивающее лапками насекомое.
Итачи вновь опускает голову, да так и застывает.
Его взгляд помимо воли скользит по сильному, в четком рельефе мышц животу, а потом ниже, к крутому выступу курчавого лобка и стекает туда, куда ему, по идее, смотреть не полагается.
Кисаме, отчего-то, не спешит прикрыться.
В неуютном молчании и неподвижности секунды ползут томительно медленно. А потом Итачи, словно попавшись в какую-то хитрую иллюзию, прижимает холодный кунай к бедру Хошигаке. Прижимает и двигает выше, в опасной ласке скользя кромкой лезвия по соцветью темных, уже увлажнившихся складок между ног напарницы.
Над головой Учихи раздается отчетливый стон. Кисаме дышит прерывисто, Итачи видит, как бьется жилка на ее шее. И это… Похоже на откровение.
Ведомый странным, неосознанным желанием, он наклоняется ближе, приникает ртом к темным, покрытым жесткими волосками внутренним губам в диковинном поцелуе.
Никогда прежде он не делал ничего подобного. Весь его предыдущий опыт ограничивался редкими походами в бордель, где он без особого энтузиазма тыкал пальцем в первую попавшуюся «жрицу любви». Совокупление же всегда было сродни тренировке – размеренные фрикции, участившееся дыхание, испарина, проступающая повсюду… Это едва ли было похоже на то, о чем шептались в раздевалках или отпускали сальные шуточки во время привалов: ни вожделения, ни страсти, ни даже чувства… Простая механика, в которой он идет на поводу у зова тела.
Но в этот раз все иначе.
Быть может, дело в длительном воздержании. Или в странном запахе, волнами исходящем от Кисаме. Или в чем-то другом… Беспокойный поток мыслей обрывается, все в нем сосредотачивается на ощущениях. Возбуждение, до этого смирно охватывавшее лишь пах, словно круги по воде от брошенного камня, распространяется по всему телу, сладкой истомой отдаваясь в каждой его части.
И Итачи отпускает себя, властно обхватывает Кисаме за бедра, стискивает до синяков. Ощущения невероятно гладкой кожи играет на контрасте со стальными мускулами, вздувающимися под ней, и это оказывается до безумия приятно.
Хошигаке стонет, когда Итачи проталкивает язык в ее горячее, тугое от сжимающихся мышц нутро.
- Черт, да! – Кисаме выдыхает шумно, со всхлипом, и от этого звука Учиху словно током прошибает, протряхивает от макушки и до самого копчика.
Когда чужие руки, сильные и властные, зарываются в его волосы, а голова оказывается поймана в плен мощных бедер, Итачи теряется окончательно.
Это что-то на уровне подсознания.
Что-то глубокое и древнее, как сама жизнь: быть со всех сторон окруженным плотью, словно стать частью чего-то, потеряться и растворится. Оставить свое «я», забыв о долге и обязательствах… Эта мысль кипятком обжигает его.
Итачи резко отстраняется и расширенными глазами смотрит на Кисаме.
Что же он делает? Они напарники, нет… Только не с ней!
- Ну уж нет, Итачи-сан, - Хошигаке недобро щурится. Нагая, с искаженным страстью лицом, она совсем не похожа на женщин, из тех мокрых снов, что Итачи видел еще в Конохе. Она другая, эта Кисаме, совсем другая
В ней больше от зверя, чем от человека.
И Итачи вдруг понимает, что отступись он сейчас, то шаткое перемирие, связывающее двух профессиональных убийц, пойдет трещинами.
В одно плавное, слитное, полное хищной грации движение Кисаме поднимается с камня и на добрую голову возвышается над Учихой.
Итачи оглядывает ее с ног до головы. Он вдруг вспоминает их первую встречу и то, как поразила его тогда, тринадцатилетнего, новая напарница. Поразила ростом, которому бы позавидовали и мужчины, низким голосом, легкостью, с которой она обращалась громадой своего меча и полным отсутствием манер.
Вот и теперь, глядя на нее, абсолютно далекую ото всех канонов женской красоты, он неожиданно отчетливо осознает одну простую вещь: он хочет эту некрасивую, полудикую женщину так, как не хотел еще никого прежде.
Дело даже не в физиологии, не в запахе секса, разлитом в воздухе, не в ее доступности… Дело в нем самом. Потому что, возможно, именно сейчас, впервые оказавшись во власти первобытного желания, он оказался свободен быть собой.
Кисаме чувствует его готовность сдаться на ее милость, поэтому, без прелюдий и колебаний делает шаг вперед, подцепляя острыми ногтями подбородок Итачи.
- Закройте глаза, - говорит она хрипло.
У Хошигаке Кисаме много имен: Демон Тумана, Бесхвостая Биджу, Дьявол Киригакуре… Все они даны ей за яростный, необузданны нрав, жестокость и силу. Но Итачи знает напарницу так, как никто другой. Он уже был в ее власти, когда больной и беспомощный, неделями боролся с приступами лихорадки.
Итачи закрывает глаза.
На изнанке век горит оранжевое марево уходящего света, Учиха чувствует тепло близкого тела. Секунда, другая, и его рот накрывают чужие губы. Жесткие, в колких кусочках сходящей кожи.
Их поцелуй похож на битву: острые, как бритвы зубы ранят до крови, но Итачи не сдается. Не может сдаться – бросает плащ на камень и толкает Хошигаке на спину.
Щелчок, и все детали паззла встают на место.
Мужчина и женщина, отступники, убийцы. Они борются за выживание. Каждый по своим причинам, разумеется. Но есть в их борьбе и кое-что общее – переплетение тел, одно дыхание на двоих.
Итачи едва сдерживает стон, когда Кисаме оплетает его талию ногами и трется своим влажным, скользким о болезненно чувствительный член. Горячо, почти невыносимо… Учиха подается вперед, скользит в шелковое, тугое нутро совсем неглубоко на пару сантиметров, а потом… Скрипнув от напряжения зубами, засаживает по самый корень, да так и замирает, обхваченный со всех сторон сильными мышцами и бархатной, влажной плотью.
Хошигаке, словно кошка, выгибает спину и приоткрывает рот, Итачи касается сухими губами ее шеи, скользит ниже, чувствуя рельеф из застарелых шрамов, ловит ртом крупный, напряженный сосок.
- Двигайся, Учиха… Твою же мать, двигайся! – шепчет она хрипло и упирается жесткими, шершавыми пятками ему в ягодицы.
Итачи стискивает упругую, нежную мякоть груди в пальцах, мнет ее, щиплет соски. Ему нравится чужое нетерпение, чужая искренность, болезненная, оголенная, одна на двоих.
Он приподнимается на руках и толкается вперед. Вновь и вновь, с силой, без капли жалости, без оглядки и сомнений. Вокруг них закручивается тугой кокон из звуков и запахов: пот, антисептик, шлепки кожи о кожу, частное, прерывистое дыхание… А потом Кисаме хватает его за волосы, наматывает пряди на кулак, с силой, до боли тянет и выскальзывает из-под него с неожиданной ловкостью. Итачи позволяет ей вести, ему любопытно, что еще задумала напарница.
Хошигаке довольно потягивается, отчего под кожей играют гладкие, сильные мышцы, проводит рукой у себя между ног, собирая влагу, разводит длинные пальцы с облупившимся лаком и между фаланг натягиваются тонкие прозрачные нити смазки. Кисаме улыбается хищно, подходит вплотную и подносит руку ко рту Итачи.
Учиха медлит всего секунду, прежде чем разомкнуть губы и вобрать в рот чужие пальцы. Жесткие, мозолистые, как и у всех шиноби, солоноватые и даже чуть пряные от внутренних соков.
Напарница сощуривается довольно, почти сыто, а потом скользит второй рукой по его животу и ниже. Чуть тянет курчавые волоски, смыкает ладонь в тугое, тесное кольцо, обхватывает у основания, пережимая, гладит выпуклые венки, играется с плотной, отяжелевшей мошонкой.
Итачи неосознанно толкается вперед, ему кажется, что все, что было в нем, все, чем он являлся, вдруг сосредоточилось именно там – в паху, на самом острие. И теперь весь он во власти другого человека.
Кисаме тоже чувствует это. Смотрит ему в глаза: внимательно, остро и цепко. И нет в ее взгляде привычной насмешки, зато есть что-то, чему Итачи не может дать названия.
- Запомни это, Учиха. Поверь, это то немногое, что можно уносить с собой в могилу, - говорит она.
А потом напарница седлает его бедра, и связных мыслей не остается вообще.
Это так хорошо, так узко и так жарко, что от остроты ощущений поджимаются пальцы на ногах, Итачи едва может сдержать громкий вздох. Кисаме движется плавно и ритмично, словно покачиваясь на волнах, на лице ее застыло торжество, как во время хорошей битвы, когда она пьяна от крови и азарта.
Учиха кладет руки на чужую талию, оглаживает пальцами впадинку пупка, касается шрамов, курчавого лобка и, наконец, опускает ладонь вниз, туда, где горячо и влажно. Он не слишком опытен в любовных делах, но физиологию знает превосходно.
Кисаме вздрагивает как от удара, прогибается в спине и на секунду сбивается с ритма, но потом запрокидывает голову, жмурится. Итачи понимает – ей нравится.
Их движения ускоряются, на телах проступает пот, он соленый и терпкий, словно морская вода, каждый стремится взять свое, получить удовольствие. Наконец, Учиха чувствует, как сладко и ритмично пульсирует внутри Кисаме, как плотно, словно желая оставить себе, она сжимается вокруг его члена.
Напарница негромко вскрикивает, ее живот каменеет, очерчивается рельефом, и она почти падает на него, щекоча жесткими волосами, опаляя жарким дыханием. Итачи осталось совсем чуть-чуть: он подкидывает бедра, впивается пальцами в расслабленные ягодицы и в несколько мощных толчков изливается в жаркую глубину.
С минуту они лежат неподвижно. Итачи думает, что сейчас Кисаме отстранится, но она только удобнее устраивается на нем, тяжелая, с мягкими полушариями грудей и твердыми мышцами. Учихе нравится, что его член все еще внутри нее, в этом нежном тепле.
- Отлично трахаетесь, Итачи-сан, - хмыкает Хошигаке и теперь, после всего, что между ними было, это «Итачи-сан» звучит, как тонкая, беззлобная издевка. – Знала бы раньше…
Она не договаривает, просто улыбается. Расслабленно, почти рассеянно, и в этой улыбке так мало привычной Кисаме, что Итачи с трудом узнает в ней жесткую, полную темной жажды до чужой крови напарницу.
Учихе вдруг кажется, что он мог бы пролежать так целую вечность: неподвижный, расслабленный, полный неги и довольства в каждой клетке… Не думая о судьбе мира, о долге шиноби, о брате. Остаться здесь, вплавиться в этот момент, словно в янтарь, застыть…
Последние лучи заходящего солнца скрываются за горизонтом, на землю опускаются синеватые сумерки. От воды веет холодом, кожа покрывается мурашками, тянет засохшей солью пота.
Когда Кисаме встает, по ее бедрам обильно течет густое и белое. Она собирает одну каплю пальцев, размазывает, пробует на вкус.
- Маленькие Учихи горчат, - говорит она серьезно, но Итачи не может не фыркнуть.
Кисаме улыбается в ответ и идет в воду. Но зайдя по грудь, останавливается, оборачивается:
- Не сидите на камне, Итачи-сан. Здесь холодные ночи, простынете.