Место встречи неудачников

Я приехал в этот небольшой город, чтобы посидеть на пляже и посмотреть на море.
Сегодня первый день моего отпуска. Сегодня я впервые за четыре года слинял от жены. Ни записок, ни сообщений на мобильник, ни чего-либо иного. Я просто хочу сидеть на холодном песке летним вечером и захватывать горизонт своим взглядом. Оставлять на память то, что мне вряд ли в скором времени получится увидеть, когда я вернусь домой.
Но кто сказал, что я хочу вообще туда возвращаться?

Мне уже двадцать девять лет. Я женат, у меня есть десятилетний сын. Я работаю в офисе, в котором воняет резиной и дорогим парфюмом. У меня есть друзья, с которыми я по выходным дням пью до полной отключки. Ну, они считают, что являются моими друзьями, но на самом деле они просто собутыльники. В одиночку я никогда не хотел бы пить, поэтому вечно делаю это в компаниях.
Если спросить меня, когда наступило моё бедственное положение, я бы не ответил. Не вспомню. Возможно, это всё понеслось с того самого момента, когда я неудачно занялся сексом на какой-то массовой попойке в свои тогда ещё восемнадцать. И когда через две недели узнал, что девушка, оказавшаяся в тот роковой день моей партнёршей, забеременела. Я не стал спрашивать, чей это ребёнок. Я знал ответ. Да и те похлопывания по плечу, смех, крики «во даёшь!» — всё это открывало мне глаза, норовя вовсе их выдернуть. Что мне оставалось делать?
Отпихнуться от девчонки деньгами?
Требовать сделать аборт?
Сбежать из страны?
Покончить с собой?

Нет.

Я женился и ждал рождения ребёнка. За это время моя новоиспечённая жена успела изменить ко мне отношение — и влюбилась. Как дурочка. Маленькая, смазливая на лицо девочка, которая оказалась не в том месте и не с тем человеком. Моя молодость подпрыгнула на кочке и свалилась в канаву, сломав все кости. Бывший бунтовщик с идиотским прозвищем, которое я вам не назову, превратился в семьянина в свою даже ещё не полную двадцатку. Нашёл работу, до этого выпинываясь с трёх должностей. Пытался влюбиться в собственную жену. Потом старался полюбить своего ребёнка. Знаете, что из этого вышло? Ничего.
Я не смог полюбить семью. Я всё так же хотел сумасшествия и случайных связей. Брак был для меня грузом, обнявшим меня и тянущим ко дну. Дно, которое называлось «работай-чтобы-обеспечить-свою-семью». В конечном итоге я просто прекратил слушать свой разум. Все эти десять лет были для меня на автопилоте. Пять из них ещё как-то заполнялись извечными ссорами с женой. Я до сих пор не могу вспомнить, как зовут её мать.
А мой сын — редкостный капризный говнюк. Жена всегда в чём-то обвиняет и закидывает счетами. У меня было четыре любовницы. Я часто приходил в «родное гнёздышко» в слюни пьяным. Я почти всегда спал на диване в гостиной. Я не покупаю сыну то, что он с визгами требует ему купить. Я игнорирую мужчин, личности которых моя жена специально раскрывает, дабы воззвать к моей ревности. Мне наплевать. Я ужасный отец и муж. Удивляюсь, почему мне до сих пор ничего не говорят о разводе. И почему сын, которого я так часто ругаю, до сих пор время от времени приходит ночью ко мне в гостиную, залезает на диван и обнимает за шею, на выдохе говоря: «Папа».

И вот я. Здесь. Посреди городка, который я помню ещё со своей молодости. Бурной, громкой, грязной. Помню с улыбкой и грустью. Возобновляя расплывшиеся в памяти лица когда-то моих лучших друзей, которые отошли на второй план, когда у меня появились другие заботы. Забытые компании в пьяном угаре, разбившиеся бутылки ожиданий, агрессивные случайные влюблённости. От моего прошлого осталась лишь большая и незаконченная татуировка в виде головы ощерившегося льва, что в зубах держит нож. И то недоделанный. Этот рисунок — и есть доказательство того, что всё действительно когда-то было. Но прошло.
Море только вдалеке шумит. Темнеть начинает.

На входе на пляж висит какой-то плакат, который гласит о том, что сегодня ночью здесь будет проходить дискотека. Людей на пляже становится всё больше, солнце уже почти потонуло в линии горизонта. Когда веселье начинает разгораться и первая песня грохочет из колонок, я встаю с места и отхожу подальше, чтобы смотреть издалека. Мне нечего делать там, где огромная весёлая толпа. Снимаю свою тёмную толстовку и кидаю её на песок, чтобы позже сесть на неё, достать из джинсов пачку сигарет — и задуматься. При жене и ребёнке я никогда не курил.

Да и мне вообще охота задуматься над чем бы то ни было. Я столько времени жил как в вакууме, никак не утруждая себя мыслями о чём-то. Дом, работа, дом. По выходным ещё добавлялся пункт «бар». Каждое лето для меня было похожим на зиму, осень или весну. То есть такое же. Только снега нет или частых дождей. Ничего не гниёт под ногами в лужах. Я и не заметил толком, как начал делать затяжки и распространять вокруг себя сигаретный дым. А хохот, крики и музыка всё так же были где-то рядом.

Шла уже вторая сигарета. Я вспомнил фразу, в которой говорилось о том, что место, где твоё сердце, и есть твой дом. В голове сразу же всплыл образ жены, сына, квартиры. Эти светлые стены, тёмные столы, большие кресла с поваленными на них стопками детских журналов. Я закашлялся, пальцем два раза стукнув по сигарете. Голова немного кружилась, но я рассмеялся, смотря на ещё виднеющуюся полосу горизонта, разделяющую красно-рыжее небо и море, в котором это самое небо отражалось. Я сам себе дом. Другого дома у меня нет.
Докурив, потушил окурок, втоптав его в песок. Подняв голову, заметил чью-то фигуру, направляющуюся в мою сторону. Сощурившись, разглядел в чужаке юношу. Низенького, со странной причёской сине-зелёного цвета. Такая была у меня в семнадцать лет. Но это было не всё, ведь, когда человек оказался ещё ближе, я понял, что это не парень. Девушка. Которая явно хотела диалога со мной, а не с кем-либо ещё: никого другого вокруг не было.

Я начал подниматься с места, не имея желания заводить случайные знакомства с подростками. Мне всегда было завидно. У них — молодость, страсти, безработица, а у меня что? У меня всё это утеряно. Встав на ноги, я взял свою толстовку и стал отряхивать её от песка, а девушка тем временем была всё ближе. В её правой руке я разглядел бутылку дешёвого пойла.

— А ты чего не веселишься? — вдруг спросила девица меня, приняв наверняка за своего ровесника, хотя выглядел я, откровенно говоря, хреново: с щетиной, отросшими светлыми волосами, уставший и бледный-бледный. В лучшем случае мой возраст угадывали, начиная с цифры 35. Девушка со странной причёской не собиралась помалкивать. Снова заговорила прокуренным голосом: — Тоже не хочешь расставаться с чувством опустошённости в огромной толпе?

Я прокашлялся, всё же взглянув на неё. Босоногая, в пляжных шортах, цветастой футболке, а поверх неё — чёрная джинсовая жилетка, явно сдёрнутая с чужого плеча. И я. В офисной рубашке, брюках и в ботинках. Она бы ещё спросила, почему я на сцене не пою и не танцую.

— Ещё у тебя галстук неправильно завязан, — показав пальцем мне на грудь, произнесла незнакомка, отхлебнув из своей бутылки. Я невольно улыбнулся, отряхнув толстовку и закинув её на плечо. — Сбежал с работы?

Поразительно. Я думаю, её проницательности нет предела. Хотел съязвить, но передумал, когда заметил, как она на меня глядит. С интересом — с интересом детским, который утопал в светлых глазах. Ей явно нет даже восемнадцати.

— Почему «тоже»? — только и спросил я, не намереваясь задерживаться рядом с этой девушкой.

Она усмехнулась.

— Вряд ли человек в офисном прикиде заявится на дискотеку.

— Я и не заявлялся, — ответил устало, вздохнув.

— Но он вряд ли и сидеть будет рядом с местом столпотворения просто так, — уверенно отозвалась девушка, протягивая мне свободную руку, похоже, желая, чтобы я её пожал. Закатив глаза, я согласился на рукопожатие и с удивлением обнаружил, что девичья ладонь ледяная. Незнакомка увидела выражение моего лица, рассмеялась и представилась: — Джета, вечно мёрзну и вечно хочу напиться.

— Зато честно, — проговорил я, почесав затылок. — Ну, я Фил и мне дико не нравится, что ты, Джета, решила со мной познакомиться.

— Брось, — отмахнулась девушка, нахмурившись. — Если уж всё совсем плохо, то мы можем поговорить по душам.

— По душам? — переспросил я не с самой довольной интонацией. — Ты думаешь, что я первому встречному буду рассказывать всё то, что на моей душе?

Серьёзно. Я всегда не мог понять, чего добиваются люди, которые с первой же минуты знакомства считают, что способны убедить кого-то в том, что им всецело можно доверять. Я даже родному отцу не могу и половины рассказать, излить душу эту чёртову, а мне это сейчас предлагает сделать какая-то малолетка.

— Это легче лёгкого! — заявила Джета, выхватывая у меня толстовку и кидая её на песок, чтобы позже усесться на неё, скрестив по-турецки ноги. — Вот я, например, сбежала из дома, запрыгнула к подруге и её парню в машину и укатила вместе с ними сюда! Почему? Потому что мне надоело, что моя мамаша вечно пьёт, а старший брат только и делает, что свою шайку в дом притаскивает, а там сплошь отморозки и меня два раза кто-то пытался изнасиловать! Во-о-от как, Фил, и это только малая часть того, что я могу тебе рассказать. Ты же мой друг, правда?

Я хотел вспылить, выдернуть из-под женской задницы толстовку и уйти куда подальше. Откуда такая наивность? Откуда вообще берутся такие ребята, которые относятся ко всему слишком просто? Джета смотрела на меня и улыбалась во весь рот, поставив рядом с собой бутылку, на четверть закопав её в песок. Только сейчас я заметил у девушки татуировку во всю левую руку. Это было изображение русалки, которая была связана разноцветными лентами различных размеров. Джета же, заметив направление моего взгляда, специально вытянула руку, демонстрируя татуировку.

— Красивая, — вместо оскорблений безобидно произнёс я, садясь рядом с девушкой на корточки. Музыка и людские радостные выкрики были слышны до сих пор.

— Я или эта русалка? — хихикнула Джета, прислушиваясь к музыке и начиная щёлкать пальцами в такт.

Я промолчал в ответ, рассматривая без всякого смущения Джету. Худая, с непонятным цветом волос, растрёпанная. Тонкие губы, загорелая кожа, местами неровные зубы, которые она обнажала в широкой улыбке. И глаза голубые. Ей, кажется, было не в тягость то, что я на неё так бессовестно пялюсь. Только вот у меня теперь сомнения были насчёт её возраста.

— А у тебя есть татуировки? — поинтересовалась у меня девушка, проведя ладонью по своей.

Я вспомнил недоделку на своей спине. С какой-то мерзкой жалостью.

— Нет.

— Мне папа мою татуировку сделал, — доверчиво сказала Джета, улыбаясь.

— Загадай число от пятнадцати до двадцати пяти, — сказал я ей, сменив тему.

Обычно люди, на которых я пробовал эту просьбу, задавали мне всяческие дурацкие вопросы. Я на них не отвечал, после чего забивал на то, чтобы услышать в ответ от человека число.

— Двадцать один! — без всяких вопросов воскликнула Джета, поднимаясь на ноги и начиная радостно прыгать вокруг меня. — Смотри-смотри-смотри! Сейчас салют будет! Пойдём посмотрим! Есть отличное место!

Я отрицательно мотнул головой. Мне это неинтересно. Я вообще хотел сесть подальше от толпы, открыть бутылку с пивом или чем покрепче — и забыться хоть на жалкое мгновение. Почувствовать, что меня ничего не держит там, в большом городе, где я оставил семью, которую никогда не полюблю. Но меня держит обязанность. Больше у меня ничего нет.

Может быть, думаю я всегда, будет лучше. Когда-нибудь я посмотрю на жену иначе. Буду ей дарить подарки, извинюсь за всё то время, которое я был последним мудаком. Сына возьму на руки, скажу что-нибудь хорошее. Перестану давать ему понять, что мне наплевать на него. Что он просто маленький человек, который так же раздражает меня. Ребёнок или взрослый — без разницы. Я всегда так думаю. Думал три года назад. Шесть лет назад. Только ничего не меняется. Мой дом всё так же лишь во мне. Сердце нигде более не приживается. Не хочет. Ему обидно, как и мне. За сломанную молодость. За хруст надежд, которые когда-то были — и стёрлись в порошок, развеянный по моему сознанию. Всё хорошее, что происходило, осталось лишь в моей голове. Ни любви, ни счастья. Я не видел лета уже очень давно.

— Хочешь, я расскажу тебе обо всём? — спросил я Джету, которая тащила меня за руку прямо в огромную толпу на пляже. Я крикнул, пытаясь перекричать музыку: — Поговорю с тобой по душам!

Джета не услышала. Или не захотела. Она просто привела меня к месту рядом со сценой, на которой трое человек что-то старательно собирали и поджигали. Продолжала держать меня за руку, а я оглядывался на тех, кто возле меня, кто позади, кто впереди. Они все улыбались, смеялись, шутили. Все были в яркой одежде, загорелые. Только я очень выделялся среди них. Неухоженный, хмурый и бледный. Именно за такие моменты я больше всего ненавидел находиться в большом кругу людей. В каждом счастливом лице я видел своё прошлое. В каждом родителе, что держал на плечах маленького и заливисто хохочущего ребёнка, я видел несбывшееся будущее.
А потом загремел салют, вспыхивая разными цветами над головами сотни людей. Все смотрели вверх, в чёрное небо со множеством звёзд, которое разрывало это буйство разноцветных взрывов, а я глядел вперёд. В чью-то штанину, на пол сцены, на песок под ногами. Я стал смотреть вниз, пока салют продолжал взрываться над моей головой. Пока рука Джеты сжимала мою руку. И я подумал: «Всегда ли люди чувствуют тепло, когда касаются друг друга?»
Потому что девичья ладонь оказалась горячей. И я чувствовал это. Когда я касался руки супруги, то всегда ощущалась прохлада. Когда руки сына — жар шёл от его ладони, но не от моей. А сейчас наши с Джетой руки были обе горячими.
И я посмотрел вверх. На салют. Захватив взглядом самый яркий момент в своей жизни. Впервые засмеявшись потому, что хотел это сделать. Джета же, повернув ко мне голову, широко улыбнулась и что-то прокричала; я не расслышал, но продолжал держать её за руку. Или она меня. Я не понимал — да и не хотел.
Когда кто-то крикнул «ура!», я тоже захотел прокричать это.
Когда Джета рядом со мной вновь засмеялась, я тоже хотел смеяться.
Небо над головой было тёмным и каким-то очень близким. Я не видел солнца, но мне было тепло. Я не мог разглядеть вокруг зелёные деревья, кусты и клумбы с распустившимися цветами, но я знал — знал и чувствовал, что сейчас лето.

— Теперь пойдём поговорим по душам, — сказала мне Джета, когда салют прекратился, а танцы продолжились вместе с выливающейся из колонок музыкой.

— Я думал, что ты не расслышала, — на ухо ответил я девушке, а та лишь снова рассмеялась, утаскивая меня куда-то с пляжа.

— Просто хотела, чтобы ты на какое-то время забыл о том, что тебя тревожит, — произнесла она через какое-то время, когда мы поднимались по пожарной лестнице на крышу заброшенного магазина. — Не хотелось собственный план рушить.

— Ты аж план приготовила за те полчаса, что мы были знакомы? — удивлённо поинтересовался я, перемахивая сразу по две ступеньки, как в детстве.

Джета погрозила мне пальцем, первой зайдя на крышу. Следом и я забрался, осмотрелся и понял, что эта крыша уже занята. Этой самой девушкой, которая сейчас мне говорила о том, что мы с ней знакомы уже целых полтора часа.

Тут стоял старенький телескоп, пять стульев с подушками на сидениях и один изодранный, но выглядящий вполне прилично диван. Из-за него выглядывал гриф гитары. Для меня осталось загадкой, как вообще всё это занесли на крышу. Но потом, обернувшись, я увидел дверь, ведущую вниз, внутрь магазина.

— Почему мы не пошли этим путём? — указав на дверь без замка, спросил я, наблюдая за тем, как Джета достаёт гитару и шлёпается вместе с ней на диван, закидывая ноги на придвинутый стул без подушки.

— Будто тебе не понравилось, — беззлобно буркнула девушка, приглаживая сине-зелёные волосы и заплетая из косой чёлки косичку. Когда она это сделала, то заправила тонкую косу за ухо и договорила: — Да и вход-то в магазин давно закрыт. Туда если только ломиться, а мы же не хотим проблем, правда, Фил? — Я молча кивнул, подходя ближе к Джете. — Давай лучше по душам говорить! А затем я тебе расскажу, что это за место.

Я сел с девушкой рядом, пытаясь собраться с мыслями. Она настраивала гитару, а я и не отследил момента, когда начал говорить. Обо всём. Рассказывал о молодости, о том, что крайне неудачно женился, что ребёнок хоть и мой, но я его не люблю, что на работе чувствую себя зверьком в колесе и не более. Что так давно не ощущал лета, что поговорить иной раз не с кем, что живу с семьёй в достатке, а всё равно считаю, что на мне всё держится. Что если уйду, то всё рухнет. Что я всё же ушёл. Сбежал. Чтобы сидеть на берегу моря и чего-то ждать, смотреть куда-то вдаль и запоминать цвета горизонта. Джета уже начала играть на гитаре — и в музыку вплетались мои рваные фразы, которые я не боялся сделать чересчур эмоциональными, ибо устал. Я доверился вот так просто человеку, которого знаю всего ничего.

Я спросил: тебе не надоело?
Я спросил: ты меня понимаешь?
Я спросил: правда ведь?

А она кивнула и запела, не отрывая от меня своего ясного взгляда.

Пела она о наркотиках, алкоголе и неудачниках. О провальных попытках найти работу, о непонимании, о местах, которые будут дальше боли. О ненависти к балету, которым заставляли заниматься. О слезах, которые нельзя никому показывать. О папе, что так далеко. О неизбежном насилии. О мечтах о нескончаемом лете. Она пела о том, что все неудачники встречаются в одном месте — и я понял, что она мне рассказывала о себе. В виде надрывной песни, что была приятна слуху, под гитару. Про место встречи неудачников. На выдуманном ею припеве я начал петь вместе с ней. Смотря ей в глаза и видя, как из них текут по щекам слёзы.

Так песня Джеты превратилась в песню Джеты и Фила.
Неудачников, которые встретились в одном месте.



Близился рассвет. На пляже всё так же было много людей и гремела музыка, а мы с Джетой сидели на крыше и даже не притронулись к ящику с алкоголем, который я обнаружил под диваном. Я помнил лишь о том, что мы долго пели. Две наши истории соединились в одну, образовывая долгую-долгую песню с одним и тем же мотивом, который не надоедал. Каждая строка была для нас как жест доверия друг к другу. Когда всё смолкло, Джета всё ещё плакала, но улыбалась. Она рассказала мне позже, что загадала желание, когда встретила меня. Может, говорила она, его кто-то прочтёт ещё, если ничего не стёрлось.

— Я ведь хотела рассказать тебе об этом месте, — прижавшись ко мне без лишних слов, проговорила Джета, доставая из кармана жилетки телефон и посмотрев на время. — Стоит уже отправляться к пляжу, ибо ты должен на это посмотреть на через телескоп.

Солнце уже готово было выплывать к людям. Я поднялся с места и потянулся, смотря на девушку, за ночь с которой я чувствовал какое-то совершенно дикое родство. И симпатию, естественно, тоже. Не зная её возраста, но зная о её жизни, как и она о моей.

— Расскажу по дороге, — улыбнулась мне она, подходя ближе. — Скажу лишь о том, что в этот телескоп я смотрела, когда ты только сюда приехал. Как выключал телефон и выкидывал сим-карту, как пинал камни и хватался за голову, как ругался с работником парковки — я всё это видела. Мне стало интересно, что ты делаешь здесь, поэтому и подошла той ночью, хотя догадывалась, что ты окажешься не из самых общительных...

Я просто взял её за руку и повёл по лестнице с крыши. Я знал, что вместо «не из самых общительных» она хотела сказать «угрюмым стариком», но я, даже если бы это услышал, всё равно бы рассмеялся.

Мы пришли на пляж. Джета начала ходить вокруг меня и посмеиваться.

— Сейчас всё увидишь, — загадочно выдала она, встав рядом со мной и схватив за руку, крепко её сжав. — Только не убегай с криками и старайся ворон не считать по сторонам.

Я послушно ждал непонятного. Рассвет должен был начаться с минуты на минуту. Я готовился к чему угодно, но... не к такому.

С первыми лучами солнца началось твориться что-то совершенно из ряда вон выходящее. По берегу бегала маленькая белобрысая девочка, которая смеялась так громко, будто стояла рядом со мной, но на деле она бегала по воде. Парила над ней. Тело девчонки было прозрачным, а за ней тянулся золотистый шлейф, искрящийся на восходящем солнце. Я не мог оторвать взгляда. Я никогда не верил ни во что чудесное, но это существо, выглядящее как маленькая девочка, было реальным. Это было настоящее, чёрт возьми, чудо! Я будто попал в совсем другой мир, где мог чувствовать лишь руку Джеты и тепло, что от неё исходило. И где существовала эта девочка, из чьих глаз лился ярко-голубой свет.

Когда солнце взошло, существо остановилось, провело рукой, захватывая весь берег, на котором стояло с десятка три людей, и исчезло, жестом будто показав, что что-то забрало у всех наблюдающих за этой фантастикой. Испарилось, издав едва ли слышный хлопок, оставляя после себя золотую вуаль, накрывшую море и потонувшую в нём. Если бы я кому-нибудь рассказал о том, что произошло, меня бы посчитали свихнувшимся. Я тяжело сглотнул слюну.

— Теперь ты знаешь? — спросила меня Джета, снимая джинсовую жилетку с себя, кидая её на песок. Я молчал, не в силах осознать, что всё случившееся было настоящим. — Это был летний дух, который появляется на рассвете каждое чётное число месяца летом. Его ещё называют покровителем везучих. И тот жест был символом того, что дух забрал твоё невезение с собой, превратив его в морскую воду, погрузив на самое дно как тяжёлую память. — Девушка резко пихнула меня локтём в бок. — А вообще, быстро в воду, Фил!

Я вернулся в реальность. Когда я это сделал, Джета уже вовсю толкала меня в спину и просила пошевеливаться, дабы успеть искупаться на удачу. Поняв, что я всё ещё в ботинках, я быстро их стянул, развернулся и, заприметив лишь удивлённое лицо Джеты, подхватил её на руки, забегая в море и со смехом кидая девушку в воду, из которой позже она вынырнула недовольная, но всё же в целом счастливая. Я чувствовал это. Я думаю, что это чувствовали все, кто видел этого совершенно не вписывающегося в повседневную жизнь летнего духа.

— Ого! — воскликнула Джета, подплывая ко мне со спины и упираясь горячими ладонями мне в спину. — Почему ты мне наврал?!

Я непонимающе повернул голову к Джете, но затем догадался, про что она говорит. Незаконченная татуировка, которую видно сквозь промокшую насквозь белую рубашку. Я ведь говорил, что у меня нет ничего подобного.

— Её не завершили, — с тоской произнёс я. — Лет десять как прошло.

Ничего не ответив, Джета нырнула и вынырнула уже не за моей спиной, а перед моим лицом. Смотрела она крайне недобро. Потом вдруг лицо её разгладилось, а на влажных губах вновь зацвела её особенная, самая что ни на есть летняя улыбка.

— Я видела у папы ещё в детстве какой-то странный рисунок, который очень похож на твою татуировку. Там тоже была львиная голова, а в зубах — нож. Только рисунок был законченным...

— И что там было?

Джета показала мне язык, приблизив своё лицо слишком близко.

— Вот приедем к отцу — он тебе сам и покажет!

Когда-то кто-то сказал, что дом там, где твоё сердце. Моё сердце не прижилось у семьи, которая у меня была. Я сам себе дом. Но сейчас, когда я вылезаю с Джетой из воды, промокший до нитки и смеющийся, я думаю о том, что теперь всё должно быть иначе. Я и моё сердце готово поселиться везде, если там будет девушка, которая всё никак не может насмотреться на татуировку на моей спине, требуя, чтобы я снял рубашку.

Потом нам надо высохнуть или взять новую одежду. Купить чего-нибудь в дорогу и отправиться туда, куда укажет Джета. Перед тем, как мы приедем к её отцу, я должен быть готовым встретить то, что потерял. Посмотреть ещё раз на лето и ощутить его через пляжи, чистое небо и тёплые ночи. Через Джету и её игру на гитаре. Через касания её горячих рук. Мне нужно привыкнуть к тому, что я приобрёл, и к тому, что я собственноручно собираюсь потерять.

Стоит написать жене о том, что я помню всё, что она для меня сделала с сыном. Не в плохом смысле, а в самом хорошем. В конце концов, за все десять лет на развод она так и не подала документов, но в скором времени стоит этим заняться. Помню смех сына, его первые слова, первые бессонные ночи из-за его криков. Помню собственную глупость перед семьёй. Помню и то, как я увёз с собой все проблемы. Помню место встречи неудачников. Помню выведенные девичьим пальцем буквы на песке возле моей валяющейся толстовки и бутылки девушки. Помню вкус губ Джеты. Но об этом, думаю, мне не стоит писать.

От моего письма будет пахнуть вином и летним зноем. Оно будет коротким, но прощальным.





Письмо не дойдёт. Пусть. Ведь я ужасный отец и муж, который не вернётся к семье домой.

Но кто сказал, что я хочу вообще туда возвращаться? Я уже дома.