Мы будем тебя ждать

Идет дождь.
Но мне все равно, я вообще-то мертвый сейчас лежу в гробу.
Я не смотрю на себя, но отчетливо осознаю этот факт, смотря на твоё лицо. Заплаканное, бледное, с опухшими глазами. По твоим щекам до сих пор бегут слезы, и изредка ты тихонько поскуливаешь, прикладывая пальцы к губам, как-бы стараясь заглушить собственный скулеж. У тебя такое несчастное лицо, что мне хочется подойти и обнять тебя, почувствовать родной запах сладкой вишни. Уж не знаю, какие ты используешь духи или шампунь, но я обожаю этот запах. Хотя, может, это твой естественный? Ведь имя твое… такое необыкновенное. Для моего слуха нет ничего приятнее твоего имени.
- Сакура.
Я произношу твое имя громко, четко, но ты не обращаешь внимания. Почему? Между нами всегда была связь, и она не могла оборваться только потому, что я умер. Пф, это даже смешно!
- Сакура!
Мне это надоело. Я хватаю тебя за плечо с намереньем повернуть к себе лицом. И… не поверишь! Моя рука прошла сквозь твое плечо! Я даже не почувствовал теплоту твоей кожи, её нежность и запах. Я не почувствовал запаха вишни.
Ну да, я ведь умер.
А знаешь, чего мне действительно жаль? Нет, не тех людей, которых я сбил. Я ведь, правда, не хотел, чтобы все так получилось! Ну откуда мне было знать, что за поворотом переходит дорогу семья из трех человек: папа, мама и дочь? Я гнал машину на слишком большой скорости, пытаясь забыть твое виноватое выражение лица: «Я думаю, нам надо расстаться, ты замечательный, но я люблю Саске и не считаю, что я вправе обманывать тебя». Все произошло слишком быстро. Последнее что я помнил, так это режущий скрип тормозов, отчаянные крики и густой запах собственной крови вперемешку с сыростью. И небо почему-то за миг из пасмурно серого, превратилось в темно-багровое.
…Нет, мне жаль, что я больше не смогу почувствовать аромата вишни. Я всё ещё буду рядом и в то же время невыразимо далеко. Знаешь, вот вроде я тут, но для тебя меня больше нет.
И так теперь будет всегда.
Но это самообман и ерунда. Я – есть.
Теперь ты должна прожить жизнь так, чтобы я, улыбаясь, гордо говорил всем тем, кто там, на небе: «Это моя девочка!». Пусть даже и не моя. Но ведь это уже и не так важно, верно?
Он бережно держит тебя под локоть, хмуро смотря на моё мертвое лицо. Изредка мокрая челка падает ему на глаза, и он машинально её поправляет. Ты слишком громко всхлипнула, тем самым разорвав всеобщее молчание. На секунду мне показалось, что губы Саске как-то странно искривились, будто он хочет заплакать вместе с тобой. Будто ему тоже больно. Ну, это было бы слишком! Саске не плакал даже на похоронах собственного отца. Правда, потом он вдрызг напился, и словно десятилетний ребенок рыдал у меня на коленях. Тогда я не мог поверить собственным глазам. Саске я знаю всю жизнь.
Точнее знал. Жизнь-то закончилась.
Ну, тогда я всю вечность буду помнить вас.
Но тебя, конечно, в особенности. Ты для меня всегда была чем-то неземным, подаренным мне Бог знает за какие подвиги и хорошие поступки. Но я всегда – ты ведь это знаешь? – всегда любил тебя. Не было и минуты, чтобы ты меня в чем-то разочаровала или я вдруг рассердился на тебя.
Раздались противные звуки заколачивания гроба. Фу! Мне хотелось закрыть уши и стиснуть зубы, до скрежета. Самое противное, что я не ощущаю себя мертвым, скорее я просто вижу ночной кошмар. Но вот я проснусь, позвоню тебе, а окажется, что я, дурак этакий, забыл, что ты спишь до десяти и раньше не встаешь. Но как быть, если я просыпаюсь в восемь? Ведь мне хочется слышать твой голос постоянно. Это не блажь и не прихоть. Это моральная потребность быть рядом с той кого любишь.
И кстати, я всегда – ты меня слышишь? - всегда помнил твои привычки и предпочтения. Но слышать твой заспанный голос… он у тебя такой… беззащитный, что ли? А вообще, мне всегда казалось, что твой голос похож на звук виолончели, а я, несмотря на свою не образованность, просто обожаю её. Ты говоришь медленно, с большим достоинством и лишь изредка, когда я тебя особенно раздражаю, ты даешь выход эмоциям, распаляясь. Мне всегда казалось, что в такие минуты ты – настоящая. Не играешь в какую-то игру, талантливо делая вид интеллигентной эрудитки. Точнее, ты, конечно, умная, но для меня навсегда останешься веселой и эмоциональной.
Ты резко срываешься с места и, распихивая всех, бежишь к моему телу. Я медленно иду следом, проходя сквозь растерянных людей. И как они ничего не ощущают? Мне это пока непонятно, наверное, скоро привыкну.
С рыданиями бросаешься на гроб, что-то невнятно выкрикивая. Саске быстрее всех подошёл к тебе и попытался прижать к себе. А ты вырывалась. Кричала как от физической боли, кидаясь на мокрую крышку гроба.
Для меня все происходило медленно, тягуче. Как будто кто-то специально, из желания сделать мне больней, включил замедленную съемку.
Твое платье стало мокрым, грязным. Короткие волосы липли к щекам. Рот исказился. Все присутствующие смотрели на тебя так жалостливо. А ты всегда ненавидела жалость. Так почему же сейчас позволяешь всем так на тебя смотреть?
Я подошел к тебе ближе всех, прошел сквозь Саске, неуместно улыбнувшись этому. Он молча стоял возле тебя, не давая никому приблизиться. Так же как и я, Саске понимает, что тебе необходима эта истерика.
- Нет, не надо его погружать в землю! Наруто не любит одиночество, оставьте его здесь! – кричала надрывно, со всхлипами, стонами. Царапала деревянную крышку, ломая ногти, оставляя кровавые дорожки.
Я медленно присаживаюсь возле тебя. Провожу рукой в воздухе над твоей спиной. Мне все равно, что по логике вещей ты ничего не должна почувствовать. В моей ситуации логика вообще не имеет никакой силы. Я знаю, что чувствуешь, я знаю, что услышишь. Хотя бы между стуками своего сердца. Просто прислушайся, ведь я – рядом.
- Сакура, успокойся. Я не умер.
Бред? Отнюдь. Я действительно отрицаю факт своей смерти. Дураки те, кто считают, что то, что лежит в гробу – я. Я жив. Просто живу теперь не на земле.
Я живу в твоем сердце, Сакура.
Ты резко дергаешься и оборачиваешься на меня. На мгновение мне кажется, что ты смотришь прямо мне в глаза.
Ты видишь меня? Или просто чувствуешь мое присутствие? Ты должна знать, что я здесь!
Но вот я понимаю, что ты смотришь сквозь меня. Изумрудные глаза смотрят на небо. Слезы текут медленно, аккуратно огибая каждую черточку твоего лица.
Я тоже любил водить кончиками пальцев по нему, вырисовывая одним нам известные узоры у тебя на щеках, на подбородке, на губах.
Саске быстро подошел к тебе и помог встать.
- Скажи им, чтобы не смели закапывать его. - Ты неловко перебираешь ногами, смотря в одну точку.
- Обязательно, - кивнул он. Так говорят с маленькими детьми, пытаясь выдать им ложь за правду.
А в принципе, мне теперь тоже все равно. Какая разница, что будет с моей земной оболочкой?
Саске увел тебя отсюда. Звуки заколачивания гроба возобновились.
Я тупо смотрел на ваши медленно удаляющиеся фигуры. Твои плечи тряслись, а его фигура была пряма, как напряжённая струна. Он сохранил свою осанку, а ты шла вся скукоженная, несчастная.
Дурочка, не плачь больше. Сейчас-то я понимаю, что наша земная оболочка - ровным счетом ничто.
Я равнодушно посмотрел на то, как гроб аккуратно погружают в землю. Вот на него упали первые куски земли. А меня это совершенно не волнует.
***
Я остался и тогда, когда кладбище опустело, и его накрыла темнота. Кресты, надгробные плиты,
А дождь?
Он продолжается. Подозрительно долго. Я вообще-то не верю во всякие там «Это небо плачет». Ерунда.
Взгляд упал на памятник. Новый черный гранит приличного размера. И моя фотография. Я широко улыбаюсь. Надпись: «Узумаки Наруто. Любим, помним, скорбим. Ты навсегда в наших сердцах».
Улыбнуло. С каких это пор Сакура пишет от себя во множественном числе? Мне отлично известно, что кроме неё и, может быть, Саске, никто особо не любит, не помнит, и уж точно не скорбит. Родители давно умерли, а остальные… а остальные – остальные. Крайние, ненужные, просто знакомые. Близкие мне люди это Сакура и Саске. Всё.
***
Есть ли жизнь после смерти?
Конечно. Я – прямое тому доказательство.
Я ведь уже говорил, что мертв? Тогда снова повторюсь, что осознание этого приходит ко мне, когда я смотрю на твое лицо. Прошел уже месяц, даже мне уже не так грустно, ведь каждый день я вижу тебя. Такой радости со мной не случалось даже при жизни.
А ты… а ты, заставляешь осознавать свою смерть так четко и больно, что мне порой хочется закрыть уши и заорать во всю глотку от безысходности. Я знаю, что вы не услышите, но все равно терплю молча.
А ведь я мог уйти. Правда, я мог уйти туда. Но не захотел… или не смог? Думаю, последнее будет вернее. Я не смог просто так отказаться от тебя. Я с тобой, даже если меня уже нет как такового. Поверь, это не так уж и важно. Я бы даже сказал, совсем мелочи. А ты так грустишь. Плачешь ежедневно, вгоняешь этим себя и Саске в депрессию. Он ходит мрачный, хмурый, пытается поддержать тебя, но выходит из рук вон плохо. Даже отвратительно.
Вы живете вместе со дня моих похорон. Вчера Саске подошел к моей фотографии, стоящей на самом видном месте, и прошептал:
- Мне все время кажется, что на моем месте должен быть ты. По крайней мере, тебе бы точно удалось понять и помочь ей. А сейчас… между ней и мной толстая стена. Я просто не в силах её перепрыгнуть или разрушить.
Я вижу, я знаю, но изменить что-либо не могу. Да и не хочу я твоей смерти. Я просто хочу, чтобы у неё все было хорошо, чтобы она не страдала. Я оставил тебе самое дорогое, что когда-либо было у меня и что в итоге? Ты опускаешь руки и хнычешь, что у тебя ничего не получается. Смотреть противно, особенно если учесть, что все это происходит на расстояние вытянутой руки от меня, а я беспомощен в этой ситуации.
Я близко, но в то же время между нами непреодолимое расстояние.
***
Я полагал, что если буду рядом, то смогу оберегать тебя. Я фатально ошибся.
Я не мог обнять, поцеловать в макушку, тем самым успокоив тебя. Знаешь, я бы душу дьяволу продал, только если б мне дали хотя бы полчаса жизни. Я бы тут же поговорил с тобой, заставил успокоиться, принять все как данность и ни в коем случае не винить себя. А я знаю, что винишь.
Прошло уже полтора месяца. А ты не можешь успокоиться. Каждый день для тебя в черных тонах. Я буквально вижу твой черно-белый мир, в котором все происходит как в замедленной съемке. Ты равнодушно смотришь на окружающих и молчишь. Даже Саске не может тебя отвлечь. Он все время пытается тебя развеселить, что-то рассказывает, водит в кафе, на концерты.
В пустую. Ты не реагируешь. Мне страшно за тебя, я где-то слышал, что от тоски можно умереть.
Сакура, ты любила меня! Ты любишь меня до сих пор! Почему же ты так поздно это поняла? Разве не обидно?..
Ты уже давно не плачешь. Медленно замыкаешься в себе, зачастую не реагируя на происходящее. Саске это уже надоедает. Он ходит мрачнее тучи, частенько вынимает пачку сигарет, выкуривая штук пятнадцать за раз.
Я же сажусь напротив тебя на кухне за столом и пристально всматриваюсь в каждую черточку твоего лица. У тебя теперь всегда одно выражение лица: равнодушное. Но и так я готов любоваться тобой часами. В плане тебя я вообще не привередлив.
- Привет, я скучаю по тебе.
Ты равнодушно смотришь в окно.
- Зима скоро, - говоришь невпопад.
Я машинально бросаю взгляд в окно. И впрямь. Лужи покрываются тонкой корочкой льда по утрам, а столбик термометра опускается все ниже.
- Да, одевайся теплее, я беспокоюсь за тебя.
Ты молчишь.
- Сакура, я тебя люблю.
Молчание.
Пожалуй, если бы я мог, то постучался головой об стенку. Но я всего лишь пройду сквозь оную, не причинив себе никаких повреждений.
Ты молча смотришь в окно. Взгляд любимых мною глаз ничего не выражает. Ты похожа на фарфоровую куклу, без каких-либо чувств и эмоций. Знаешь, я этого больше всего и боялся. Ты заиграешься в бесчувственную интеллигентку и, в конце концов, превратишься в такую же не эмоциональную и холодную, как и он. Просто на просто забудешь как это: улыбаться искренне и радостно, а может и поплакать. Громко и истерично. Нет, это не бред. Я прекрасно знаю, что только истерика помогает тебе прийти в равновесие. Хотя, кажется, я уже упоминал об этом?..
Ты пошевелилась. Я невольно вздрогнул и стал наблюдать за тобой. Вот, неловко придерживаясь за стол, ты встаешь и выходишь из кухни, все это время я следом за тобой как тень. Даже не так. Будь я тенью, был бы хоть как-то заметен. Я иду за тобой как хранитель. Только твой.
Ты пришла в комнату, остановился напротив моей фотографии, которая стоит у вас на тумбочке. Подозреваю, что Саске не в восторге каждое утро натыкаться на мое лицо и тут же вспоминать, что к чему.
Аккуратно вытащив фотографию из рамки, ты села на пол, облокотившись на кровать, и пристально всматривалась в мое изображение.
Твой взгляд начал меняться. Опять будешь плакать? Пожалуйста, хватит! Ты целый месяц рыдала после моего погребения, и я стойко это терпел, но сейчас у меня не хватит никаких сил. Да, меня нет физически, но морально я очень даже существую. Я страдаю, так же как и при жизни, видя твои слезы. Ради Бога, только не плачь.
Хотя, возможно, тебе это надо. Истерики всегда помогали тебе. Ты – форменная истеричка, но от этого, признаться, я никогда не любил тебя меньше. Скорее даже наоборот – это было интересно. Жить как на бомбе, с замиранием ожидая – скоро? Сейчас или чуть позже?..
Но слез не было. Вместо этого ты тепло улыбнулась, слегка прищурила глаза и неожиданно произнесла:
- Бака, бака. Ты там как? Я вот скучаю, просто сил нет.
Я секунду молча смотрел на тебя, но потом сел рядом и почувствовал, как по щекам побежали слезы. Да, морально я есть.
- Я хочу извиниться. Знаю, что виновата в твоей смерти и вряд ли ты меня простишь, но мне очень важно высказаться.
Дурочка! Сколько раз твердить, что прощать нечего? Ты ни в чем не виновата.
- Ты ведь знаешь, я всегда любила Саске. А ты так стойко ждал, упрямо говорил, что тебя я тоже люблю. А помнишь, что я отвечала? Никогда не прощу себе тех слов.
Помню. Но вот стыдиться тебе за них не стоит. По крайней мере, ты была, в какой-то степени честна со мной, а в наше время это дорогого стоило.
- Я раздраженно хмурилась и грубо говорила что-то типа «Ну ты и дурак, Наруто! Ну, какая девушка в здравом уме тебя полюбит?». Идиотка, не правда ли? Но знаешь, если так судить, то выходит, что я далеко не в здравом уме. Я так долго была зациклена на Саске, что даже мысли не допускала о ком-то другом. А на самом-то деле все это время любила вас обоих, просто в какой-то момент поняла, что тебя как брата, как друга, как самого дорогого мне человека. Как мое солнышко, такое теплое и такое надежное. С тобой я бы никогда не обожглась. А Саске вечно занят своим бизнесом. Он так быстро оправился после твоей смерти, а я до сих пор чувствую, что ты где-то рядом.
Ты надолго замолчала, легонько проводя пальцами по фотографии. А мне казалось, что я чувствую, как они касаются моего лица. Так нежно, аккуратно.
- А его я люблю как единственного и неповторимого мужчину моей мечты. Мне никто не нужен был кроме него. Да и сейчас я ни на кого его не променяю.
Я смотрю в пустоту, но перед глазами мелькают картины прошлого.
- А когда ты предложил мне встречаться год назад? Я ведь согласилась лишь затем, чтобы Саске, который всегда был твоим лучшим другом, обратил на меня внимание.
Умоляю, умолкни.
- Мне было стыдно, честно стыдно. Я и сейчас не могу простить себе этого поступка. Как могла? Чем думала в свои неполные двадцать? Вроде и совершеннолетняя, и умом бог не обделил, а поди же... Ты такой родной и дружелюбный, любящей и преданный. На некоторое время мне показалось, что я смогу полюбить тебя не только как брата. А как-то раз Саске позвонил в твое отсутствие, и я взяла трубку. Мы долго разговаривали, смеялись, договорились встретиться. Только как друзья. А потом мы оба начали понимать, что нам этого мало. Он полюбил меня, Наруто.
Замолчи!
Я никогда не чувствовал в себе такую ярость. Не контролируя себя, я с размаху стукнул по полу кулаком. Он, конечно, провалился сквозь него и, не выдержав, я заорал. Так, наверное, кричат дикие звери, когда их ранят. Раненное животное - вот кто я сейчас.
Внезапно ваза, стоявшая на столе, в которой стоял букет красных роз, подаренных тебе Саске, упала на пол и вдребезги разлетелась на осколки.
Ты вздрогнула и, охнув, стала убирать осколки. Поранилась. Из пальцев засочилась кровь, аккуратно капая на нежно бежевый ковер. А я даже не чувствую его мягкость, плотность.
Ты заметалась по квартире с пылесосом и тряпкой, зачастую проходя сквозь меня. А я как столб стоял посередине комнаты и не знал, что мне делать. Это из-за меня ваза упала? Но я ведь не прикоснулся к ней! Да и если б прикоснулся – эффекта не было бы.
Раздался звонок в дверь. Ты быстро побежала в прихожую. Через пару секунд раздался голос Саске. Он что-то рассказывал тебе, а ты долго молчала.
Вы ужинали, а я сидел рядом и смотрел в прострацию.
А ты, кстати, ожила. За едой нарочито весело расспрашивала Саске о его делах и то и дело улыбалась. Правда, улыбка выглядела чуть натянутой, но, думаю, он все понимал.
А я не мог даже так улыбнуться.
Было невыносимо тяжело. Я так и от собственной смерти не страдал. Конечно, хорошо, что Саске тебя любит и у вас все отлично и…
Тьфу! И кого я обманываю? Мне наверняка было бы легче, будь он с тобой лишь из жалости или в качестве поддержки.
Нет, я не желаю тебе ничего плохого, но… как же я?! Что же со мной? Что мне делать?
А видимо ничего. Я теперь ничто, и все, что касалось меня - воспоминания, чувства - тоже теперь ничто.
Сейчас, видя вашу идиллию, мне становится тошно и гадко. Чувство третьего лишнего не покидает меня. Это равносильно тому, если бы я был жив и делая вид, что мне все равно, общался с вами, видел ваши улыбки, посвященные лишь друг другу, видел, как вы шепчетесь, а потом тихонько смеётесь.
…А ночью бы слышал ваши стоны из соседней комнаты, и тихонько сжимался в позе эмбриона, в углу гостиной проклиная все на свете. Так же отчетливо слышны были звуки бьющихся предметов – это вся посуда из «стенки» падала на пол и разбивалась вдребезги.
Когда утром вы это обнаружили, ты сказала, что стоит закрывать окно на ночь. А я молча смотрел на вас обоих, таких смеющихся, нежно флиртующих друг с другом… и улыбался.
***
Ты ожила. Не знаю, что на тебя подействовало, возможно, то, что ты все-таки выговорилась мне. Наверняка чувствовала, что я совсем близко.
Со дня твоего «оживления» прошло две недели. Ты, наконец, начала выходить из дома, то в магазин, то в институт. А я все время был сзади тебя, неотступно идя следом.
Иногда ты улыбалась совершенно искренне, а потом могла вдруг угрюмо замолчать. Мне казалось, что ты вспоминаешь обо мне.
А ночью вы снова были вместе.
Я научился себя контролировать. С трудом, с усилиями, но мне все-таки удалось остаться безучастным ко всему, не считая тебя. Кроме тех случаев, когда ты была с Саске. Тогда я исчезал на некоторое время, любуясь ночным Токио с крыши дома.
А я стал на удивление спокойным. Теперь я не бесился, даже если вы целовались просто так, средь бела дня. Я закрывал глаза и уши.
Было ли это трудно? Нисколько. Чем больше проходило дней со дня моей смерти, тем быстрее у меня пропадали эмоции и чувства. Я становился похож на лед, холод, сталь, дождь. На все вместе и сразу. А Саске наоборот все больше проводил с тобой времени. Улыбался, шутил, водил по ресторанам и кино. Вместе вы рассматривали различные каталоги. Ты была на втором месяце беременности, и свадьба была назначена через две недели.
***
И вот ваша свадьба. Я совсем рядом, тихонько любуюсь тобой. Тебя ещё даже жених не видел, получается, что я первый кто видит тебя в белоснежном платье. Ты… слов подобрать не могу. Великолепна, прекрасна, ослепительна? Это все так пошло и пафосно. Да и к тому же они не могут точно описать твой вид. Платье наверняка выбирала лишь ты, без советов матери и будущей свекрови. Оно как из твоих детских грез, наивных мечтаний. Когда-то давно ты рассказывала об идеальном для тебя подвенечном платье. И я запомнил все в мельчайших деталях, до последней оборочки. Сейчас мне удалось увидеть его. Белоснежное, с невероятно пышной юбкой, корсет тебе видимо слишком тугой, так как ты с трудом дышишь, но это не мешает улыбке прочно укрепиться на твоем лице.
- Сакура, мне кажется, корсет слишком туго затянут. - Твоя подружка суетливо начала расслаблять тесемки. – Так можно и на собственной свадьбе грохнуться от недостатка кислорода.
Ты пожала плечами и, с помощью нескольких подруг, закончила наряжаться. Именно наряжаться. Мне казалось, что тебе сейчас не больше десяти лет и ты, обрядившись в мамины вещи, с упоением крутишься у зеркала. Вот наносишь помаду, пудру, тушь. Только красиво, не по-детски профессионально.
Волосы собраны в высокую прическу, туфли-лодочки на невысоком каблуке, ты никогда не любила особо высокие шпильки, так что я лишь улыбнулся.
Ты выглядела как фарфоровая статуэтка. Красивая, хрупкая, завораживающая. Твой отец держал тебя под руку, а Саске стоял у алтаря не в силах сдержать глупую улыбку счастливого жениха.
Я рад за вас. Честно.
***
Ты родила первенца, дочь, именно в день моих поминок. Ровно год прошел со дня моей смерти.
Держа дочь на руках, стоя перед роддомом, ты как-то печально улыбалась. Маленький кулечек, завернутый в праздничные пеленки, недовольно хныкает, а ты машинально качаешь её на руках. Рядом стоит Саске, видимо, окрыленный отцовством.
Ваша дочь прекрасна. Она взяла все самое лучшее у своих родителей. Яркие изумрудные глаза, чуть вздернутый носик – твое наследство. Черные как смоль волосы, похожие на пух, бледная кожа – гены Саске. Будем надеяться, что и характер будет скоплением всех ваших лучших черт.
Ты плачешь? Вот дурочка! Неужели из-за того, что день рождение дочери совпадает с моей годовщиной смерти? Это все ерунда, ваша дочь – гораздо важнее! В конце концов, день моих поминок можно и перенести. А лучше вообще ничего не устраивать. Чтоб тебе было спокойнее.
- Саске, как мы её назовем? – Ты неловко улыбаешься, видя, как он со страхом держит малышку, боясь даже вздохнуть. Она и впрямь кажется такой пугающе хрупкой.
- Не знаю. - Саске растерянно посмотрел на тебя и тут же перевел полный обожания взгляд на дочь.
- Может, Акеми?
- Да, - пробормотал Саске, с нежностью смотря на дочь. Мне показалось, что он даже не вслушался в твои слова. Теме счастлив.
Ты ласково улыбнулась, наслаждаясь идиллией.
Я тоже улыбался, смотря, как группа бабушек-дедушек, теть-дядь и вообще самых наиближайших родственников облепила вас со всех сторон. Все страстно хотели сфотографироваться с Акеми.
Имя твоей дочери мне как-то на удивление легко произносить. Сам не знаю почему. Может, потому что она так похожа на тебя? Поверь, все, что имеет к тебе отношение, я считаю невыразимо прекрасным, а уж Акеми – в особенности.
Её имя я смакую с каким-то наслаждением. Знаешь, мне и радостно, и печально одновременно. И вообще, за год «жизни втроем», я начал подозревать в себе тайного мазохиста. Видеть, как жизнь весело идет, но мимо тебя – невероятно больно. Это я ещё мягко выразился, передать все мои чувства не представляется возможным.
Я завидую Саске. Будь я живым, мне бы сейчас было уже двадцать четыре года. Чего скрывать – мне бы тоже хотелось доченьку, сын в принципе, тоже неплохо. Но главное – с тобой.
Одно «но» - я мертв, а значит, о подобных вещах не стоит и мечтать. Странно, я думал, что уже давно смирился со своей участью, но, видимо, что-то ещё осталось.
***
Акеми – самая лучшая дочь на свете. Пусть даже и не моя. Мне все равно. Я в таком положении, что никто и ничто запретить мне не может, а значит, могу говорить все, что заблагорассудиться.
Я всегда рядом с ней. С тобой, конечно, тоже, ведь ты по-прежнему дорога мне, но едва ли больше, чем дочь. Да, я искренне считаю её своей девочкой, своей доченькой. Мне так легче и приятней думать.
Вот сейчас ночь. Саске ещё не пришел домой, и ты сидишь на кухне, мрачно смотря в окно. Не думай, у него действительно много работы. Уж если теме нужен моим девочкам, то я и за ним могу присмотреть.
Акеми уже два месяца. Она невероятно выросла за этот срок, и я с удивлением наблюдаю за её дальнейшим развитием. Такая умненькая, пусть ещё и не говорит, но зато как гукает! И улыбается! Улыбка – копия твоей, а потому дороже всего. Дочь вообще полностью твоя копия, даже в поведении. Собственница, упрямица, капризуля. И в то же время я чувствую, что ей, как и тебе, способен простить все.
И самое главное – она видит меня. Да, действительно видит! Видимо, не зря говорят, что дети способны видеть то, что недоступно взрослым. Её ярко-изумрудные глазки смотрят прямо на меня. Это не взгляд, к которому я уже привык – сквозь. Нет, это прямой взгляд, обращенный к кому-то конкретному.
И вот странность – когда она видит меня, то тут же замолкает и со слишком серьезным для младенца выражением лица сосредоточено надувает пузыри из слюней. У меня это вызывает искренний смех, и, видя мою веселость, Акеми тоже радостно гукает.
Я держусь за неё как за нечто ценное. Странно это осознавать, но она становиться центром моего маленького мирка. Может, потому что видит меня, а не просто ощущает? С ней я чувствую себя живым, а это непередаваемо. Для меня очень важно, чтобы кто-то во мне нуждался, и она нуждается. Да, я не могу взять её на руки, зато с легкостью могу построить ей смешные рожицы, видя и слыша её веселый детский смех.
А вы с Саске так удивляетесь! Слышите смех ребенка, прибегаете посмотреть, в чем дело, а она, весело размахивая ручонками, широко улыбается, изредка издавая только нам с ней понятные звуки.
Акеми стала потихоньку вытеснять тебя из моего сердца. Хоть оно и не живое, и уже два года как не стучит, но все это время я бережно хранил тебя в нем, оберегая от невзгод свою любовь. Но вот родилась доченька и я будто ожил! Каждый день я первый кого она видит. Я рассказываю ей разные сказки, какие помню, иные сочиняю сам, третьи просто переделываю на свое лад, чтобы было интересно. В общем, целый день занят, скучать не приходится.
Нет, я не забыл про тебя, Сакура! Ты навсегда останешься для меня любимой и дорогой! Это неоспоримо. Каждый твой выход на улицу – я рядом, порой ты садишься за стол и, как и раньше, задумчиво смотришь в окно – я здесь. Я никогда тебя не покину.
А знаешь, чего я боюсь больше всего? Скоро доченька вырастет, начнет говорить и, как следствие, перестанет видеть меня. Акеми повзрослеет, научиться лгать, совсем как взрослая. И мне грустно от этого. Конечно, хотелось бы верить, что её это обойдет стороной, она вырастет искренним человеком, и всегда будет видеть меня, но… я ведь не наивный.
Все мы в младенчестве и раннем детстве были чистыми невинными душами, совершенно не способными ко лжи, а сейчас? Саске устраивает какие-то махинации на работе, а ты с каждым днем мрачнеешь все больше.
***
Сколько прошло времени? Точно не знаю, кажется, год, или чуть больше, но доченька уже неплохо лопочет, ловко коверкая слова. Но при желании, её можно понять.
Я до сих пор со страхом ожидаю, когда она подрастет, станет чуть постарше и перестанет меня видеть. Конечно, может она и не утратит этой способности. Я только этого и жду, но все же, мне кажется, что это было бы слишком хорошо для действительности. А она – чего уж греха таить – прилично меня попинала. Спасибо большое, но выражение «если тебя ударили по одной щеке - подставь другую» явно не для меня.
Саске снова не приходит на обед, и ты, вздыхая, качаешь головой. Устала это и невооруженным взглядом видно, а мне тем более заметно.
- Ладно, дорогой, как хочешь. Тогда я выйду прогуляться с Акеми, погода сегодня такая теплая. Ты во сколько вечером придешь? – ты криво улыбаешься, сжимая в руках мобильник.
Выслушав его ответ (я уже как полтора года не подслушиваю ваши разговоры, ну, телефонные точно) ты, явно удерживаясь от соблазна зашвырнуть трубку куда подальше, аккуратно убираешь ее в карман.
- Доченька, сейчас гулять пойдем! – Улыбаясь, ты переодеваешь Акеми в ярко-желтое платьице и белые сандалики с белыми носочками.
Акеми уже довольно неплохо ходит, так что ты выходишь из квартиры без коляски или детского велосипеда.
Несешь дочь на руках и радостно улыбаешься, смотря на неё. На моих губах автоматически появляется улыбка.
Мне почему-то кажется, что мы одна семья. Отец, мать, дочь - все правильно. Разве только что я не на своем месте.
Я не чувствую ни ветра, ни тепла солнца, кажется, даже не слышу голоса людей. Зато прекрасно вижу ваши улыбающиеся лица, и до меня доносится твой звонкий голос и гуканье дочери.
Мы стояли у пешеходного перехода. Ты терпеливо смотрела на светофор и изредка улыбалась дочери. Я стоял позади вас и наслаждался кажущейся идиллией.
…И не зря все это лишь кажется.
Все случилось слишком быстро - я не успел ничего предпринять. Понимаешь, не успел!
Ангел-хранитель…
Не сохранил. Не смог.
Произошедшее очень напомнило мне собственную смерть. Также внезапно, быстро, и такой же густой запах крови.
Черная иномарка сбила почти всех находящихся на остановке. Люди лежали тут и там. И кровь. Много крови.
Но мой растерянный взгляд сосредоточился на твоей хрупкой фигурке. Ты тяжело дышала и расширившимися от ужаса глазами смотрела на что-то маленькое, лежащее в метре от тебя в желтом платьице.
Через мгновение я осознаю - эта окровавленная фигурка наша дочь.
Волосы спутались в кровавый колтун, личико обагрено кровью.
Я молча смотрел на тебя и видел, что ты не веришь. Действительно странно - вот был человечек, а вот его и нет. И трудно потом собраться с мыслями. Трудно потом жить.
Но ты справишься. В твоей жизнестойкости у меня никогда не возникало сомнений.
А мне легко. Быть может, я величайший эгоист, но мне до безумия легко. Это, наверное, потому, что я не жив. Чувства постепенно исчезают. Разве что, мне чуть жаль тебя.
А над окровавленным маленьким телом поднимается свечение. И я понимаю - Ангел. Самый что ни на есть настоящий Ангел. Ведь умершие дети - чистые и светлые.
Акеми улыбается своей очаровательной улыбочкой и, задорно смеясь, бежит ко мне, протягивая маленькие ручки, источающие свет…
…А ты выживешь, ты обязательно оправишься и станешь жить дальше. С Саске. Пройдет много лет, но знаешь…
Мы будем тебя ждать, Сакура.