"На окраине Бруклина"

Я попала в маленький блюз-бар на окраине Бруклина случайно. Тогда мое сердце оказалось в очередной раз разбитым, так обыденно и предсказуемо, что удивляться или горевать сил не осталось. Помню, в тот день - а он выдался довольно дождливым - я бесцельно блуждала по городу, лишь краем сознания отмечая, куда иду, что вижу.
Кажется, прогулка затянулась, и я решила зайти в бар – закончить вечер в компании приятной меланхолии.
Открытые двери манили теплом и приглушенным светом, казавшимся таким ярким на фоне пасмурных, недружелюбных улиц. А мягкое, чуть хрипловатое контральто звало к себе. Я не удержалась; что-то невообразимо сильно потянуло внутрь. Будто магнит.
Блюз-бар так и назывался «На окраине Бруклина» и был совершенно другим миром. Миром, где круглые столики для двоих украшены тюльпанами, где улыбчивый бармен протирает бокалы, где в маленьком полукруге сцены поют блюз, реже – джаз. У самой сцены тогда, впрочем, как и сейчас, сидели пары молодых людей. Они тихо разговаривали, иногда останавливаясь, чтобы послушать хрипловатый голос и снова продолжить беседу.
Иногда сюда заглядывают группы друзей. Они приходят по двое, трое, иногда по четверо, и, заказав виски со льдом, что-то обсуждают. Чаще темой для разговора становится литература, живопись или поэзия. Нередко мнения собеседников расходятся, но они никогда не ссорятся и не кричат. Возможно, это магия места.
Но основные посетители - это, конечно, молодые люди. За чашкой чудесного горячего шоколада с ромом зарождается любовь. Не та вульгарная химия тела, а что-то высокое, более душевное. Здесь, за столиком с жёлтыми тюльпанами, все кажется настоящим, волшебным, почти внеземным.
Хотя каждый вечер заходить сюда заставляет меня отнюдь не чужое счастье. Куда интересней за чашечкой крепкого кофе с корицей и коньяком наблюдать одиноких посетителей. Кто-то заходит в поисках места для чтения или работы, но они неинтересны. На них неинтересно смотреть, их неинтересно слушать – они слишком погружены в другие Вселенные, более далекие, чем моя. Куда интересней наблюдать за отстраненными, задумчивыми людьми.
Обычно такие люди заходят неожиданно. Они неподвластны постоянству и пунктуальности. Они заглядывают под влиянием минутного влечения или просто на чашечку чая в перерывах между прогулками. А кто-то бежит сюда от депрессии или проблем. Я замечала и тех, кто бежал от самих себя.
Однажды вечером после работы я зашла намного позже обычного. Мой любимый столик у дальней стены, где зал и посетители видны лучше всего, оказался занят. Делать было нечего, я села в центре: достаточно далеко от сцены, чтобы слышать разговоры соседей, но, определенно, слишком близко к окнам. Сделав обычный заказ, я огляделась: со всех сторон мило беседуют парочки, тихо шушукаясь и краснея. Интригующей оказалась только одинокая женщина за столиком у самого окна.
Было в ней что-то такое, что заставило присмотреться. Я видела ее и раньше, но никогда не уделяла внимания. Я смотрела, но не видела. Искала другой типаж, другую Вселенную разума, может, более схожую, может, иную. И тогда нашла.
Она, подперев одной рукой голову, всматривалась в темную улицу сквозь стекло, занавешенное завесой дождя. Ее тонкие пальцы елозили ремешок от сумочки, редко прерываясь, чтобы поднести к губам стакан с бренди. Казалось, она полностью поглощена собой, затянута в омут уютной симфонии блюза и дождя.
Казалась какой-то внеземной от своей красоты и этой музыки бара. Ее черные волосы, собранные в тугой узел, равнодушно-заворожённый взгляд синих очей и плавные линии лица создавали искомый мною идеал. Кто знает, для чего. Может быть, ее образ стал музой моих картин?
Помню, она просидела тогда очень долго. До самого закрытия. И я вместе с ней.
Мне вдруг стало так интересно разглядывать холодные капли на стекле, их узор и текстуру, что несознательно мой блокнот наполнился их зарисовками. После я стала посещать блюз-бар ежедневно. Я стала будто зависимой от странной красоты той женщины, от погоды за окном и людей на темной улице. Но она появлялась редко. Настолько, что я начинала забывать черты ее лица, и рисунки получались ложными, а она будто чувствовала это и заходила вновь.
Мы не говорили, скорее всего, она даже и не замечала меня никогда.
А однажды - кажется, это была майская суббота - к ней подошел мужчина. Высокий, статный, в строгом костюме, со стаканом виски в руке. Он казался идеальным, но только не художнику: пожалуй, слишком безупречное у него лицо: симметричное и плавное, будто наколдованное, а не созданное природой. Хотя на одном полотне они станут воплощением равновесия мужского и женского начал, их Вселенных.
Он молча поставил бокал на стол и сел, но она, казалось, не заметила этого. Закат сквозь блестящее стекло оказался интереснее.
Он не стал ждать, заговорил. Я сидела достаточно близко, чтобы разобрать мягкий баритон:
- Ты - музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?
Она, оторвав взор от окна, заглянула в его глаза. Смотрела и смотрела, жадно что-то изучая, а потом неожиданно звонко рассмеялась.
- Стихи мне читали и раньше. – Ее голос оказался хрипловатым, будто от долгого молчания, и равнодушным.
- Вы не любите поэзию?
- Отнюдь.
- Значит, Вы не цените Шекспира?
- Отчего же? – В мелодию ее голоса вплелись заинтересованные нотки.
- Вас не впечатлило!
Она снова засмеялась. Господи, как прекрасен был ее смех. Чистый, как родниковая вода, и такой же холодный. Непроизвольно блокнот заполнился эскизами скал с горной рекой.
- Вздор! – Она улыбнулась одними глазами. – Я просто не разбираюсь в поэзии.
- Так, значит, мне нужно было озвучить автора? – Его голос наполнился доброй издевкой.
- Не думаю.
Они замолчали. Это была не заминка и не неудобство в разговоре. Просто они смотрели друг на друга, жадно и испытующе. А быть может, «говорили» взглядами?
- Я закажу нам выпить!
- Не нужно! Я слишком трезва для алкоголя. – Ее голос казался счастливым.
- Тогда давайте говорить. Я Дэвид.
- Агата.
Помню, тогда мне показалось жутко неестественным это имя. Совершенно ей не подходящим. Агата должна быть непременно спортивного телосложения, рыжей и кудрявой. Но вместе с тем это имя дополняло образ женщины, делая ее существом абсурдным, почти идеальным.
- Как вы относитесь к музыке?
- Так же, как и к поэзии, - она улыбнулась.
- Ну, тогда к живописи?
- Тоже.
На лице Дэвида поселилось удивление:
- Но вы не выглядите глупой!
- Разве это показатель глупости?
Он поднял вверх указательный палец:
- Необразованности!
Агата засмеялась:
- Это не обо мне. Но что все-таки есть признаком глупости?
- Определенно недостаток знаний, - он пожал плечами. – Вы не согласны?
- Нет.
- Почему?
Она снова рассмеялась, снисходительно глядя в серые глаза Дэвида.
- Вы противоречите сами себе, Дэвид! Ведь получается, что глупость и необразованность - это одно и то же?
- Выходит, так. Вы считаете иначе?
- Да, считаю, - она опять улыбнулась. – Необразованность поправима. А глупость – никогда!
- Почему?
- Глупость – это неумение использовать полученные знания, – она пожала плечами и получилось это так обыденно, что поразило меня.
- В таком случае Вы поразительно умны для своей глупости.
Агата снова засмеялась, казалось, ее до невозможности забавляет эта ситуация.
- Удивительно взаимоисключающие вещи, не находите?
- Вы парадоксальная женщина, Агата. Удивительное сочетание обаяния и ума. Почти идеальное. Как такое возможно?
- Вы ценитель?
- Нет, дегустатор.
- О, так я не первая?
Дэвид не смог оторвать взгляда от синей бездны ее очей.
- Нет, Вы особенная.
- Не стоит льстить.
- Ну что Вы, к Вам лесть абсолютно неуместна. Вы вполне идеальны без нее.
- И все же Вы мне льстите. К чему разговоры про идеальность? Они наводит уныние.
Теперь улыбнулся он:
- Вы особенная, Агата. Умны, красивы и очень самодостаточны.
Она опять засмеялась:
- Ума от женщины не ждут,
И ничего, что та спесива.
Ей все простят и все поймут,
Коль эта женщина красива!**
- Вы все же разбираетесь в поэзии…
- Будьте уверены, это моя худшая черта. Впрочем, к чему эти разговоры? Пойдемте танцевать.
Помню, они танцевали долго. И то ли это было танго, то ли страстный вальс, не знаю точно. Вот только в определенный момент я перестала понимать, где танец Дэвида и Агаты, а где моя фантазия…

*Сонет 8. Уильям Шекспир
** ©Уильям Шекспир.