На волю. Глава 3.

Здесь хорошо соблюдались все правила санитарии. Заключённые были сытые, чистые, в тепле и здоровые. Режим никогда не нарушался. Их поднимали рано утром и под конвоем вели в столовую. Серое помещение с металлическими скамьями и столами, приваренными к полу, и еда, не имеющая ни вкуса, ни запаха, а только дающая силы. Никакого наслаждения она не приносила, лишь сытость. Час утром заключённые могли находиться на свежем воздухе. Два раза в неделю уголовники должны были посещать общую ванну. Кучками по пятнадцать человек они заходили в душ. Такие понятия, как стеснительность, неловкость или стыдливость не были знакомы этим людям. Всё это не имело значения, потому что всем всё равно. Преступники находились там десять минут, и если кто-то не управится за это время — его проблемы. Каждый день они выполняли какие-то работы. От подметания пола до строительных трудов. Это занимало всё дневное время. Вечером им снова позволялось выходить на улицу. Всеобщий отбой строго соблюдался. Как только стрелка на часах переваливала за десять часов, в камерах гасили свет.
Камеры были тёплые, несмотря на то, что в других помещениях тюрьмы без тёплых вещей не обойтись. В целях экономии тепло пустили лишь в зону преступников. Никто из сотрудников не понимал, почему Орочимару в первую очередь заботился, а иначе, как забота это не назовёшь, о заключённых. Как он говорил сам: «Чтобы никто из них не заболел и тем самым не оказался за пределами тюрьмы. Иначе могут возникнуть проблемы». Однако многие не верили в это. У босса явно были свои планы, неизвестные. Он вообще мало кому нравился. Но были несколько работников, которые с каким-то больным стремлением, старались быть похожими на своего начальника.

Его камера ничем не отличалась от других по обстановке. Ничего лишнего, потому что не помещалось, да и потому что не нужно. Железная койка, приваренная к полу, стояла у правой стены. Тонкий матрац, явно многолетний, но в хорошем виде, не спасал от жёсткости металла. Но ко всему привыкаешь, и он привык. Санузел в углу. Полка для личных вещей, на которой стояло лишь необходимое, такое как зубная паста и щётка. Всё. Но было одно отличие от других. Заключённым позволялось вешать на стены рисунки, картинки или фотографии семьи. И если у всех, кто находился в тюрьме, что-то, да висело — его стены были пустыми, потому что у него не было никого, и ничего его не интересовало. Никто ни разу не пришёл на встречу за то долгое время, что он здесь. Они исчезли из жизни этого человека. Они не справились. Они оставили...
Почувствовав, как нога затекает от неудобного положения, черноволосый парень согнул её в колене. Руки лежали, вытянутые над головой. Саднящая боль не приносила дискомфорта, напротив, было приятно ощущать своё тело. Взгляд чёрных глаз застыл на потолке.
Конечно, он видел, как к другим заключённым приходили их родные люди, друзья, дети. Было даже забавно наблюдать, как глаза убийц менялись, как просачивались тепло и что-то наподобие любви. Смешное слово любовь. У него было всё. Любимая работа, девушки, деньги, семья, друзья,...дом. Постепенно он терял одно за другим, пока не оказался там, где есть сейчас. С таким сильным характером и волей он бы смог пережить любую утрату, любое горе, но потеря семьи не сравнится ни с чем. Это было первое и единственное, о чём молодой парень когда-либо сожалел. Если бы он заметил, если бы прислушался, если бы, если бы, если бы... Но, чёрт возьми, он не Бог, он не мог за всем уследить! Ненависть, неистовство зародились в сердце молодого парня, прочно засев в самых глубоких недрах души, постепенно взращивая, холя и лелея жажду мести. И она настала. Он шёл по головам, переступая через всех, кто был замешен, всех, кто пытался мешать. Убивая людей, ничего не чувствовал, ни радости, ни печали. Он просто мстил, и отплата была жестокая. Никто из виновных не избежал неизбежного, никто не выжил. Чужая кровь потоками текла по его рукам, смывая раздирающую боль в сердце от потери. Темнота всё больше и больше сгущалась вокруг него, закрадываясь в разум, выталкивала из сущности молодого парня все жалкие останки доброго и светлого. Он так хотел лицезреть их гнилые трупы, наивно полагая, что станет легче, но видя их навсегда застывшие глаза, вспоминал, что глаза его родных тоже навсегда замерли, понимал, что теперь ничего не изменить. Эта месть не имела смысла, ведь он отомстил, но не почувствовал свободы от ненависти. И ярость, и гнев вновь охватывали всё нутро убийцы, а уродливая душа, прислушиваясь к мыслям, жаждала смерти. И получала.
Резкий лязг металла раздался в тишине.
— Так, так, та-а-ак, Учиха, что тут у нас? — человек в униформе охранника ехидно улыбнулся, языком касаясь губ. Пот выступал на лице, от чего оно поблёскивало на свете ламп. Короткие пухлые пальцы крутили в руке длинную резиновую дубинку, маленькие глаза, непрерывно бегая, смотрели с ненавистью. Его полное тело находилось близко к решётке. В правилах безопасности чёрным по белому было написано: «Нельзя подходить к камере заключённого слишком близко без сопровождения двух или более конвоиров, если нет на то причин». Заключённые выполняли все требования, но время, которое после всех работ они посвящали делам, что им нравились, будь то чтение книг, или рисование, или даже молитва — считали чуть ли не святым и не любили, когда их тревожили.
Молодой охранник знал, что не следует делать этого, особенно с этим человеком по ту сторону железных прутьев. Но желание унизить распирало его изнутри и приглушало все сигналы об опасности. Хопкинс знал, что абсолютно все заключённые ненавидят его за то, что частенько он занимался грязными делишками, подставляя преступников, за то, что мог без особой причины избить своей сраной палкой, совершенно не заботясь куда бьёт, будь то голова или палец.
— Ну что, Учиха? Ручки-то не болят? Ай-яй-яй, какой ты неосторожный! — он наигранно приложил ладонь ко рту, изображая на лице волнение. Парень, к которому он обращался, встал с постели и двинулся к решётке.
— Как твоя рука, Хопкинс? — ледяной голос, с нескрываемой угрозой разрезал тишину. Стены камеры сразу впитали в себя мрачный тон своего хозяина, что редко появлялся, а точнее никогда. Такой шанс он упустить не мог.
Учиха вышел из тени своей обители, свет упал на его красивое бледное лицо, спокойное и равнодушное. Убийца остановился на некотором расстоянии от железной преграды, но ему было достаточно.
— Да она в порядке, что не скажешь о твоей. Жаль, что рядом никого нет, кто мог бы пожалеть тебя, — при этих словах у преступника в голове почему-то нарисовался образ недавней розоволосой знакомой, — ну например, твоя ма-а... — он резко закричал от неожиданности. Его рука была просунута через прутья и крепко сжата чужой рукой. Взгляд убийцы был жёстким, но лицо намеренно исказилось в садистском блаженстве, вызывая у жертвы панику и страх, от того, что теперь настало неминуемое. Потянув руку на себя, Учиха резким движением выгнул её во внешнюю сторону, ломая. Сделав то же самое и наверх, и вниз, он буквально дробил кости в локтевом суставе. Преступник не ощущал боли в своих руках, несмотря на недавние ожоги, он чувствовал лишь желание наказать, что отчётливо колотило в голове. Дикий крик боли оглушал, но будто ободрял всё его существо. Заключённые били по решёткам, кричали и свистели, создавая оглушительный рёв в поддержку того, что происходило. Наслаждение и приятная истома разливались по телу, будоража кровь. Как же они хотели вновь ощутить это чувство, когда в твоих руках чья-то жизнь, когда кто-то беспомощен перед тобой, но словно мышка продолжает сопротивляться, заранее зная, что это бесполезно.
Учиха брезгливо отпустил руку жирного ублюдка и, обтерев об свою робу руки, хоть они и были в повязках, занял место на койке. Закинув ногу на ногу, он с невозмутимым лицом смотрел в потолок. Словно ничего сейчас и не было. Словно это не он сейчас раскрошил кости живого человека.
Шум продолжался, но прибежала толпа охранников, быстро и чётко наводя порядок. Хипкинс валялся на полу, истерично вопя и разбрасывая проклятия на тех, кто пытался его поднять.
— Ты ответишь за это, падонок! Ответишь! — кричал он, но Учиха не обратил никакого внимания на угрозу.

Вскоре долгожданная тишина вновь вернулась в обиталище убийц, свет потух — отбой. Часы отсчитывали время до следующего, аналогичного дня. Он вновь вернулся к размышлениям. «Жаль, что рядом никого нет, кто мог бы пожалеть тебя...» — вспомнились слова Хопкинса, и тот образ новой медсестры. Уголок губ потянулся вверх, даря темноте бесовскую ухмылку.
Девчонка посмела жалеть этого человека.

Глупая...

Она решила, что это место не для него. Бросилась помогать, будто этот убийца и не убийца вовсе, а в тюрьме оказался случайно. Ничего не зная и не понимая, Сакура смотрела на него сочувствующими глазами, волнение тогда охватило её хрупкую фигуру, а руки дарили нежность и тепло. Он помнил, как она вздрагивала, когда делала ему больно. Сакура была уверена, что он другой, она верила в это.

Наивная...

Учиха не отрицал, что, когда эта девушка касалась своими тёплыми пальцами его кожи, тело отзывалось на каждую порцию той нежности, что она вкладывала в прикосновение. Тогда он не сводил с неё взгляда, почему-то было приятно от понимания того, что Сакура несчастлива, что муки и страдания застыли на её лице, когда он с охраной неожиданно появились в кабинете, что внутренние пытки терзали её сердце. Учиха увидел это в ней, потому что когда-то был таким же. Теперь же ничего не осталось. Холодная пустота навсегда стала спутницей его жизни.
Завтра они снова встретятся...

*****

Она с самого начала знала, что этот поступок очень странный и глупый. Подобное поведение было совершенно противоестественно. Но внезапный порыв сделать что-то подобное, захватил её разум, заставляя мучиться от посторонних мыслей. Карин стояла в магазине у стеллажа с шоколадом разных вкусов и видов. Она перечитала составы всех вкусностей, которые по её мнению понравились бы новой коллеге, и теперь не могла определиться с выбором. Изобилие шоколадных изделий всё же поражало. Карин чувствовала себя странно, неловко и даже чудно. Ведь такое поведение и такие мысли были ей не свойственны, потому что уже давно она не старалась кому-то понравиться и тем более с кем-то подружиться. Но после той встречи с Сакурой в ней будто «что-то» щёлкнуло, и это «что-то» теперь снова хотело испытать давно забытые чувства. Девушка вдруг захотела быть не одной.

До поступления в школу Карин была обычным ребёнком с обыкновенным детством. Её родители не были богаты, но окружили дочь всем необходимым. Нельзя было сказать, что они души не чаяли в единственном ребёнке. Слишком рано им пришлось принять на свои плечи груз ответственности за чужую жизнь, но никогда не относились к девочке плохо, хоть и не проявляли особой любви. Всё изменилось, как только Карин исполнилось семь лет. Школа показалась ей самым страшным местом на земле. Почему-то рыжую девчушку сразу невзлюбили и воспринимали только как вещь для насмешек и издевок. Она была очень красивой и, возможно, поэтому одноклассницы не приняли её. Поводом для колкостей в адрес маленькой Карин становилась любая деталь, начиная от забавных веснушек на щёчках, и заканчивая неестественно-насыщенным рыжим цветом волос. Однажды, снова получив приличную порцию гнусных издевательств, сопровождающихся применением силы, маленькое ранимое сердечко взвыло от боли, от несправедливости того, что она родилась с такой внешностью. Перед глазами стояли образы противных девчонок, что бесчеловечно наказывали Карин за её красоту, за ум, за то, что все комплименты учителей относились к ней. Их голоса безжалостно кричали в голове: «Страшная!», «Уродка!», «Пугало!», когда она со слезами на глазах обрезала длинные волосы. Её мать нашла Карин в ванной. Девочка сидела на коленях в окружении своих волос, тихо повторяя лишь одно слово «уродка». На голове маячил короткий ёжик.

С того дня девочка изменилась навсегда. И теперь, повзрослевшая Карин, никогда не испытывавшая любовь и заботу родных людей, столкнулась с человеком, который отнёсся к ней с теплотой. И она была обескуражена, впервые в жизни не зная, правильно ли поступает...

*****

Сакура распахнула шторы и открыла окно. Сегодня выдалось тёплое утро, солнце ласково пригревало, лёгкий ветерок трепал пряди волос. Губ тронула невесомая улыбка. Она чувствовала, что правильно сделала, приехав в это место. Вчерашняя встреча только подтвердила её ощущения. Они столкнулись с Карин на улице. Она выглядела немного неловкой и хмурой. Что-то невнятно бормотала, и когда Сакура улыбнулась, стараясь разрядить повисшее напряжение, замерла, не сводя взгляда с розоволосой девушки. А потом на лице Карин возникло такое решительное выражение, а в глазах твердость, и она протянула руку, держа небольшую коробку с молочным шоколадом.
Тут Сакура снова улыбнулась, вспомнив лицо коллеги, когда она со словами «спасибо» обняла девушку.
Подойдя к столу, Харуно открыла подаренную коробочку и, поводив пальцем над конфетами, словно считалочкой выбирая, взяла одну и положила в рот.

— Постарайтесь побыстрей закончить. Дальше его ждёт карцер, — охранник строгим голосом оповестил, что Сакура в кабинете не одна. Она резко обернулась и встретилась с безразличным взглядом. Насмешка в глазах, холод и опасность — ничего не изменилось за эти два дня. Но она уже дала себе слово, что больше глупости, как в прошлый раз, не повторятся. Медсестра кивнула конвоиру, и тот покинул помещение, оставляя её наедине с преступником. Учиха обвёл взглядом комнату и учуял какой-то знакомый запах. Червячок любопытства слегка дёрнулся в нём.
— Присаживайтесь. Как вы себя чувствуете? Боли были? — Сакура не стала заострять своё внимание на уж очень красивом пациенте. В прошлый раз из-за неожиданности такой ситуации и последующих эмоций, она почти не замечала его облика. Теперь же было трудно заставить себя отвернуться от столь волнующего вида. Но, преодолев внутреннюю борьбу с собой, Сакура подошла к шкафу и достала все необходимые медикаменты. Она обернулась к заключённому и от неожиданности выронила лекарства из рук. Он стоял вплотную к ней, и будто заглядывал в самую глубь души. Хриплый баритон рассек тишину:

— Я хочу попробовать этот шоколад...