На волю. Глава 6.

Тихий треск листьев под ногами. Сизая мгла раскинулась на всю территорию городка Оссин. Молочный туман медленно сползал с гор, радостно вбирая в себя всё, что попадалось на его пути. Всё тот же лес, мрачный, сырой и тёмный, в котором кроны охряно-бурых сосен смыкаются где-то над головой, а земля усыпана грязно-коричневым ворохом гниющих игл. Она уже не видела в этом месте ничего прекрасного, а главное — свободного. Каждый день, будто под прицелом.

Порывы ветра лохматили короткие волосы и заставляли слезиться глаза. Белый пар, не прекращая, тянулся из приоткрытого рта девушки. Тревога и беспокойство сквозили в каждом движении сутулой фигуры. Голова постоянно озиралась по сторонам, а зелёные глаза, блестя от слёз, лихорадочно бегали по окружающей окрестности.
Что-то неприятно свербело в груди — как это бывает, когда чувствуешь опасность, но не можешь определить её источник. Ощущение, что некто следует за тобой по пятам, буквально дыша тебе в затылок, ни на секунду не отпускало её уже долгое время. Она не помнила насколько долго. Всё смешалось в голове с тех самых пор, как девушка дала себе обещание.
Сакура резко обернулась назад и оцепенела. Ветер свистел вокруг неё, набирая скорость. Рваные облака, седые от влаги, мокрые и грязные, как старые половые тряпки, лениво ползли над головой. Страх прочно засел в животе, пригрелся и не собирался покидать молодое тело. Руки сжались в кулаки в карманах куртки. Тусклый жёлтый свет от фонарей, закопанных вдоль тропинки, выглядел мёртвым и ужасающим. Сакура увидела человека в нескольких десятках метров от неё. Всего лишь местный житель, прогуливающийся перед сном, наверно. Однако девушка как ошпаренная понеслась в сторону своего дома, уверенная, что нормальные люди не станут выходить в такую погоду ночью подышать свежим воздухом. Да и подобных ему Харуно замечает уже не в первый раз.
Буквально взлетев по ступенькам, Сакура лихорадочно теребила ключи, пытаясь открыть замок. Последний всё же поддался. Переступив порог и закрывшись, девушка бросилась в спальную комнату, на ходу скидывая одежду. Оказавшись в кровати, Сакура с головой накрылась одеялом и застыла. Бешеное сердцебиение никак не успокаивалось, и Харуно стала медленно глубоко дышать. Тепло обволокло её тело, а мягкая постель зазывала отойти ко сну. Она так и уснула под одеялом. Как будто эта тёплая ткань каким-то образом могла спасти её от зла. Как будто она являлась неким кругом, за который невозможно пробраться. Если бы это действительно было так...

Бывают люди, которым не веришь. Вот так сразу не веришь и никогда не станешь, даже если они ни в чём не провинились. Бывают те, которым почти всегда веришь, но необоснованно. Это, как успела убедиться Сакура, встречается чаще всего и порождает разочарование на пустом месте. А попадаются и такие личности, с которыми вопрос доверия вообще не встаёт — доверие к ним приходит само и утверждается на своём месте, заслоняя все подозрения или даже факты явного предательства. Саске относился к последней категории.
За месяц, проведённый в этой части земли, жизнь Сакуры кардинально изменилась. Конечно, она этого и хотела, только девушка никак не ожидала, что всё получится именно так. Что когда-либо будет пытаться спасти заключённого убийцу, что будет нарушать закон. С помощью обретённого друга-охранника, Харуно добралась до архивов Рексора. Пользуясь отсутствием начальства, Сакура изучила всю подноготную этого места. Оказывается, тюрьма существует уже с тысяча восемьсот девяносто третьего года, а совсем не с восьмидесятых годов. Основателем был далекий предок нынешнего хозяина. За все сто девятнадцать лет от неизвестных болезней умерло несколько тысяч заключённых. Медик была уверена, что все эти люди погибли так же, как и те в лесу. Ничто не могло убедить её в обратном. Да, ей было тошно от того, что они стали жертвами пыток. Но душило горло не из-за уголовников. Руки тряслись не от жалости к погибшим. Сердце ныло не из-за покалеченных душ. Сакура боялась. Боялась, что в любой момент одним из подопытных может стать Саске. Осознание этого заставляло девушку переходить все грани безопасности и рисковать собой. Лишь бы вытащить его из про́клятого места. Чувство страха полностью атрофировалось у девушки, и она просто искала хоть что-то, что могло помочь в освобождении Саске.
Бред.
Как может девушка в одиночку вытащить человека из тюрьмы, явно незаконным способом?! Да это не каждой специально обученной группе солдат под силу. Что уж говорить о хрупкой девушке, не имеющей ни малейшего отношения к военной подготовке? Однако, несмотря на отсутствие какого-либо опыта в военном деле, Сакура придумала план, который был действительно идеальным, хоть и опирался в большем счёте на удачное стечение обстоятельств. Оставалось только втянуть в это абсурдное дело Сэма и предупредить Саске.

Девушка перевернулась на другой бок и застыла в одной позе. Сон был напряжённым и гнетущим. Как всегда.

*****

Его снова преследовал всё тот же навязчивый, мучительный сон. То, о чём он старался не вспоминать, то, что было тщательно скрыто в уголках памяти, упорно лезло наружу, демонстрируя бессилие разума в борьбе с внутренними монстрами. Учиха тихо застонал — то ли в действительности, то ли только во сне. Снова всё та же невозможная картина, и снова он, замерший, не в состоянии ничего изменить. Саске открыл глаза — резко, мгновенно включившись в действительность, несмотря на цепляющиеся за край сознания рваные обрывки кошмара. Ему показалось, что он проснулся от собственного крика. Так с ним бывало, и не раз. Но на этот раз, похоже, кричал кто-то другой.
Ощущая вялое состояние, Саске смахнул ладонью капли пота со лба, поднялся с койки и подошёл к железным прутьям. В широком коридоре разразилась настоящая битва. Заключённые и охранники смешались в одном месиве. Почти все камеры были открыты. Неподвижные тела и охраны и заключённых валялись под теми, кто ещё вёл борьбу. Они сталкивались друг с другом, ногами размазывая по полу чужую кровь. На лицах убийц выступало больное наслаждение, когда те голыми руками дотягивались до людей, под кожей которых бежала жизнь.
Заключённым было уже всё равно, ведь и так сидеть в этом месте до конца жизни. И совсем неважно, кто и за что сюда попал. Даже если человек защищался, воспользовался самообороной — он стал убийцей. Тюрьма — это насильственная ломка всей жизни. Лишение свободы. Когда не можешь вот так запросто выйти за каменное ограждение на Большую Землю и сам решать, куда идти и что делать. Когда нет возможности каждый день видеть тех, кого любишь. Вынужденное общение с теми, кого не выбираешь. Необходимость быть всегда на людях, видеть и соприкасаться с некоторыми, к которым кроме отвращения ничего не испытываешь, невозможность уединиться, сосредоточиться и продумать что-нибудь углубленно, бесчисленные трения... — всё это подтачивает нервную систему... У некоторых в тюрьме происходят психические сдвиги. Вот мир, в который попадает человек — виноват он или нет.
Ад на земле, тёмное, страшное царство.
Почему бы не развлечь себя тем, что умеешь делать лучше всего?

С каким-то весельем и радостью один из зэков набросился на охранника. Молодой работник дико закричал от боли, когда пальцы убийцы вдавились в его глазные яблоки. Ноги подкосились, и под напором двух тел фигура жёстко ударилась об каменный пол. Пальцы переместились на бледную шею, заканчивая игру разума.

Настоящая война. Реальная. Он знал, что это такое. Знал, каково терять своих людей, знал, каково спать с пистолетом под подушкой, он знал, каково это — быть жертвой войны. Воспоминания некстати всплыли перед глазами.

Flashback.

Бледное расколотое небо. Мелкие злобные тучи постепенно съели солнце, и теперь пасмурное небесное пространство давило на подсознание, омрачая и так нерадостное настроение. Город, если это каменное кладбище можно было так назвать, был полностью разрушен. Их окружали лишь обломки и остатки некогда цельных домов и зданий. Потрескавшееся во многих местах асфальтовое полотно напоминало лицо неизлечимо больного измождённого старика. Разнообразный мусор, будь то изуродованные огнём детские игрушки до кусков арматуры, валялся под ногами. Покорёженные машины покоились тут и там, словно великан просто сплющил их в своих громадных ладонях и сбросил в кучу. На некоторых уцелевших стенах были отчётливо видны глубокие шлейфы от пуль. Копоть покрывала ещё стоящие камни. И кровь. Где-то капли, где-то пятна, а где-то и кровавые лужи — они казались такими же яркими и свежими, будто только что пролитые. И ни одного живого существа. Только мухи, кружившие над трупами людей. Останки жителей повсюду. Он никогда раньше не видел столько мёртвых людей.
Афганистан. Богом забытое место.
Чисто справа, чисто слева, то же самое — прямо по курсу, стерильно, как в хирургическом отделении. Но всё равно что-то не так. Шестым, двенадцатым, хрен знает каким ещё по счёту чувством Учиха ощущал неясную угрозу — словно откуда-то издалека тёплый ветер вдруг принёс едва различимый гнилостный запашок.
Солдаты под его командованием двигались быстро и слажено. Саске поднял руку, согнутую в локте и сжал кулак*, а через несколько секунд приложил руку к глазу, ладонью образовывая подобие бинокля*. Вооружённый отряд сразу остановился, а затем солдаты рассредоточились по разным сторонам, прячась за стенами и машинами. Сам Саске залёг в десяти метрах от своей группы вместе с двумя солдатами. Снайпер, мать его. Старший лейтенант сплюнул. Капли пота скатывались по его сурово-сосредоточенному лицу, покрытому грязью. Указательный палец лежал на спусковом курке, как-то нежно поглаживая его. В другой руке Учиха держал бинокль у глаз и осматривал окрестности.
«Покажись, ублюдок. Давай же».
Он поднял голову и выглянул из-за машины. Тут же раздался выстрел, и пуля не достала до цели нескольких сантиметров. Саске рухнул обратно, вдавившись в землю. Снайпер, не останавливаясь, поливал укрытие военных свинцом.
— Заметили его? — проорал он в рацию. В ответ она только зашипела и затрещала. — Чёрт.
Снова очередь — отрывистый, свистящий пунктир прямо над головой. Красиво — если не задумываться о смерти. Саске не думал о смерти: само чувство страха было у него атрофировано с того момента, когда он впервые осознал себя. Было другое чувство — чувство опасности. Но оно скорее приятное, оживляющее тело, заставляющее чаще биться сердце, насыщаемое впрыснутой дозой адреналина.
Тело солдата рухнуло рядом с ним. Из маленького отверстия на лбу сочилась кровь. Ещё живые глаза уставились на Учиху.
Они ударили неожиданно, намеренно разделяя отряд от командира. Но у них не получилось посеять панику в душах обученных людей. Сильные руки покрепче перехватили стволы автоматов, тела приняли боевые стойки, в глазах зародился азарт. Засвистели пули в воздухе, уже слышались крики и ругань. Саске крепко держал в руках родной АК-47 — тот словно слился воедино с человеческой рукой — и палил по фигурам в чёрных одеждах. Он старался отходить к своему отряду, но спустя минуту всё прекратилось. Взрывная волна от нескольких осколочных гранат откинула Саске на десятки метров от группы. Он дико закричал от боли в глазах. Что-то словно вонзилось в них.
Учиха ещё был в сознании, когда чьи-то руки вцепились крепкой хваткой в его бронежилет и потащили по земле. Чувствуя жар от огня, он слышал крики его соратников.

End of flashback.

Кто-то открыл камеру. Железная дверь со скрипом потянулась назад. Саске не двигался, по-прежнему наблюдая за развернувшейся картиной безумия. Многие сегодня не вернуться в свои обители. И Учиха не собирался стать одним из них, просто... Это чувство, когда кто-то барахтается под напором твоей мощи, не в силах бороться за свою жизнь. Эти глаза, в которых зарождается осознание собственной беспомощности. Этот животный страх. Давно забытое старое. Так трудно сопротивляться. Всё-таки события прошлой жизни сделали своё дело — Саске признал себя палачом. Более того — он чувствовал себя им. Да, когда-то он сражался за свою страну, но всё это было до того, как самое дорогое просто исчезло.
Учиха полагал, что хороший человек — это не тот, что не вершит зла, а тот, кто не творит его первым. Кто идёт на зло изначально, тот плохой. Кто ждёт повода, тот вроде как хороший. Вот так просто.

Учиха усмехнулся в полумраке. Боль пульсировала в бедре. Горячая и тягучая кровь стекала по бедру, пропитывая собой ткань штанов. Приятно. Глупец, неудачно выбравший свою жертву в лице этого заключённого, недолго дышал этим грязным, пропитанным потом воздухом.

Кажется, Сакура что-то говорила про «не ввязываться» во что-то. В последнюю их встречу, Саске понял, что не хотел бы сделать девушке больно. Благодаря ей, понял, что впервые за четырнадцать лет, проведённых за решёткой, он вспомнил о том, какая жизнь по ту сторону. И сейчас, отталкивая от себя уже мёртвое тело Хопкинса, вспомнил, как давал себе клятву — не проливать чужой крови. Всего лишь месть за свои обожжённые руки. Учиха тот, кто не делает зла без повода.

Прибывшее подкрепление быстро придавило заключённых к полу, сковывая движения наручниками на запястьях. Под напором двух пары сильных рук, он приложился щекой на ледяной камень, тихо выпустив сквозь стиснутые зубы воздух. Совсем не сопротивляясь, Саске просто смотрел, как «Погоны» в шлемах наводили порядок, помогая себе тяжёлыми резиновыми дубинками и слезоточивым газом. Несмотря на крики, стоны, всеобщий шум, ему было спокойно лежать на этом полу и наблюдать. Как будто он упал в ледяную чистую воду. Она нежно касалась его бренного тела, бережно качая в своих объятьях. Саске открыл глаза, поднял руки к лицу. Золотистый свет слился с этим безопасным пространством воедино и мягко переливался по ладоням, покрытым мелкими шрамами и мозолями. Сейчас, они казались такими...чистыми. Во всех смыслах. Эта необыкновенная сила будто смыла чужую кровь с рук убийцы. Саске казалось, что должен был упасть ко дну, однако нет... Вода качала его медленно, безмятежно, будто пьяно. Чёрт возьми! Это ощущение свободы... Как в далёком прошлом. На той самой крыше, где маленький мальчик пускал бумажные самолётики в небо и мечтал когда-нибудь также взлететь. Счастливый, свободный, живой. Так давно.
Он перевернулся в пространстве и увидел, как сквозь сизую черноту проявляется её силуэт, лицо, волосы, глаза... Он оттолкнулся от ничто и приблизился к Сакуре. Хотел сказать, но смог лишь подумать: «Не молчи». Бледная рука под лучами света легла на его грудь, туда, где бордовый шрам, туда, где должно быть сердце.

«Вниз», — услышал он в голове успокаивающий голос. Хотелось подчиниться. Убийца опустил голову и увидел, как от его тела тянется кровавый шлейф.
«Что за...».
Нечто тяжёлое и сильное, резко ухватившись покрепче, потянуло Саске на дно. Свет постепенно пропал. В наступившей темноте Учиха остался наедине с пустотой. В этот раз это было страшно. Он схватился руками за шею, вдруг почувствовав, что трудно дышать. Страх сковал тело, впервые за многие годы. Она осталась в свету, наблюдая печальными глазами, сжимая зубы, хватаясь руками за голову. Больно...
Прошло несколько тихих мгновений. Или вечностей?..
Здесь, почти на дне, холодно, тихо и одиноко. Как всю его жизнь после смерти семьи. Что-то или кто-то не хотел отпускать его, забирая силы.
Звук. Громко, слишком громко. Что это? Как громко! Её голос...

«...Остановись...».

Словно очнувшись, Саске резко оттолкнулся от дна и попытался плыть наверх, борясь за свою жизнь. Убийца чувствовал что-то неприятное, что больно сдавило лёгкие. Он продолжал грести руками, расталкивая воду на своём пути, что было совершенно бесполезным. Как холодно! Сакура кричала. Её голос был повсюду, даже в его голове. Саске увидел свет, тот самый — переливающийся. Ещё немного. Вновь появилась его кровь, лентой связывая руки и ноги. Нечто резко оборвало все ниточки его сопротивления, которые и так были тонкими и хрупкими. Медленно, Саске снова падал ко дну, извиваясь и дёргаясь, вспенивая воду, от чего маленькие пузырьки обволакивали его тело. Плач Сакуры остался в свету, на воздухе, на воле...

*****

Очнувшись, он долго не мог связать в единую логику разрознённые картинки. Сначала показалось, что он продолжает дремать, но вдруг понял, что не может пошевелить руками. Картинка перед глазами стала более чёткой, теперь убийца увидел белый потолок лаборатории и понял, что находится в просторном кресле под сканером. Его руки пристёгнуты крепкими ремнями к подлокотникам, а ноги примотаны к основанию кресла. Он вспомнил всё. Резко повернул голову, изогнулся, насколько хватило сил и увидел Орочимару.
В этот момент Саске почувствовал свою полную беспомощность, даже обречённость — такие забытые чувства. Он многое отдал бы, чтобы никогда в жизни не познать их снова. Но всё уже происходило, и время будто бы остановилось, растягивая в бесконечность минуты ожидания неизбежного. Хотелось кричать, звать на помощь — но не было сил, впрочем, как и не было смысла в таких криках. Да и не стоило доставлять ещё больше удовольствия этим самодовольным мерзавцам. Было лишь досадно от того, что свойство растягиваться в бесконечность имеют лишь самые гадостные моменты, а отнюдь не моменты счастья.
— Это ведь так здорово, Саске! Тебе выпала честь быть в этом кресле, — ядовитым голосом протянул Орочимару, заглядывая в непроницаемые глаза, желая обнаружить в них страх. Но Учиха не доставит им такого удовольствия. Его взгляд, — в такой ситуации с трудом, — оставался таким же равнодушным и холодным. Словно это и не он находится в кресле в обществе двух психов.
— Ох, и нравится он мне! Давно мы хотели поработать с тобой.
Начальник тюрьмы подкатил металлический столик на колёсиках ближе к креслу. Посмотрев на него, Саске ощутил прилив тошноты, но ничем не выдал свои ощущения. Разные хирургические инструменты у кого угодно вызовут подобную реакцию.
Острая боль пронзила запястье: Кабуто делал надрезы скальпелем, снимая лоскуты кожи — чтобы та не мешала электропроводимости. Ощущая обнажённым мясом впившиеся зубцы контактов, Саске прекрасно понимал, что эта боль — ничто по сравнению с тем, что ещё предстоит. Сердце билось, как зажатая в кулаке птица, а этот монстр в белом халате улыбался, словно подпитываемый страхом своей «подопытной крысы».
— Сейчас мы пустим ток, — сказал он, смакуя каждое слово.
Учиха тяжело дышал и скрипел зубами, по его лбу стекали тонкие струйки пота. Орочимару опустил на кронштейне цилиндр сканера, остановил его на уровне груди подопытного.
— Ублюдки. — Саске сплюнул в их сторону.
— Ты лучше молись Иисусу.
— Я не верю в бога.
— Давай, — с нетерпением сказал Орочимару, — начнем с двенадцати вольт, пожалуй...
Кабуто повернул чёрный регулятор на плоской вертикальной панели. Что-то низко загудело. И тут же тело свело болезненной судорогой. Стон, казалось, сам вырвался наружу.
— Увеличивай помалу.
Тело скрючилось, мышцы напряглись, готовые лопнуть от запредельной нагрузки. Дышать стало невозможно и, казалось, глазные яблоки готовы выпрыгнуть наружу в кровавых брызгах. В глубине тела зародился отчаянный, нечеловеческий вопль, но из горла вырвался лишь хрип, да поползла изо рта густая кровавая пена.
— Пульс зашкаливает. Как бы не подох раньше времени.
— Перерыв.
Оба негромко переговариваясь, ушли за пределы поля зрения.

Саске продолжал лежать, выпученными глазами неподвижно пялясь в потолок. Голова работала с трудом, и даже думать не хотелось о том, что же будет дальше. Стали слышны голоса:
— ...или же сразу вскрыть ему черепную коробку?
— Даже не знаю... Хотелось бы сначала на живом проверить.
— Ну что, тогда продолжим.
Над лицом Саске склонилось лицо Кабуто. Он принялся натягивать латексные перчатки. Орочимару поднял веко глаза Учихи и посвятил фонариком. Сил сопротивляться просто не было.
— Х-м-м. Как интересно. Кабуто, ты это видишь? Мужчина склонился над «подопытным».
— Желтовато-зеленые помутнения. Если я не ошибаюсь, то это — халькоз*.
— Именно. Только странно, что он видит. Посмотри! Отсутствует отслойка сетчатки и атрофия глазного яблока. Поразительно...
Орочимару стал рассматривать второй глаз. Саске казалось, что он находится в вязком кошмаре. Безумно хотелось проснуться. Только вот проснуться никак не получалось.
— Всё-таки Саске бывший военный, возможно, получил проникающее ранение.
— Граната? — предположил Кабуто.
— Да. И думаю, что осколки до сих пор в его глазах.
— Но как?! Он бы давно ослеп!
Ответа не последовало. Орочимару сам не мог понять, как на протяжении стольких лет Саске жил с медными осколками в глазах и не потерял зрение.
Он отложил фонарик и взял из шкафа векорасширитель. Саске с силой дёрнулся — ремни надежно держали его. Он даже зарычал от бессилия.
Кабуто придавил голову Учихи к креслу и Орочимару закончил подготовления. Теперь правый глаз заключённого был широко раскрыт, благодаря плоским ложечкам, которые оттянули веки. Саске почувствовал, как его сердце ускоряется. Слух уловил лязганье металла: начальник тюрьмы перебирал инструменты. Спустя какое-то время над ним снова нависло лицо Орочимару, а перед глазами предстала длинная игла с ромбообразным концом.
— Что думаете делать, Орочимару? — спросил Кабуто.
— Предлагаю для начала взять пункцию на биопсию, потом проведём диафаноскопию*. Понадобится — сделаем энуклеацию*.
— Чудненько.

Это была совсем другая боль. Его крик разнёсся по лаборатории, заставляя «исследователей» морщиться и отвлекаться от дела. Они заткнули его рот какой-то грязной тряпкой и продолжили. Орочимару медленно ввёл иглу в радужку глаза Саске. Осознание всего происходящего усиливало нарастающую боль. Его даже лишили права на крик, и всё, что он может, — лишь заходиться в глухом мычании.

И тут что-то произошло. Он ощутил будто удар тока внутри себя. Тело выгнулось и рухнуло обратно. Его кожа горела. Боль и ненависть пополам захлестнули его жаркой волной. Он вспомнил всё. Тело затряслось и также резко остановилось. Уши заложило. Саске уже не видел ни Орочимару, ни Кабуто, ни белого потолка. Его глаза двигались из стороны в сторону, словно он был в бреду. Губы изогнулись в дикой усмешке.
Бесчисленное множество картинок прошлого предстало перед ним.

«*» - воинский жест «Внимание».
«*» - воинский жест «Снайпер».
«*» - Халькоз — комплекс изменений в тканях глаза, вызванных воздействием на них солей меди. Появляется из-за проникновения медных осколков.
«*» - Диафаноскопия — исследование глаза путем просвечивания его тканей.
«*» - Энуклеация — один из способов удаления органов.