Начало противостояния. Глава 6.

Сознание не желало возвращаться ко мне сразу и полностью. Его тоненькие обрывки периодически вспыхивали разноцветными огоньками перед моим внутренним взором, роились в ушах невнятными далекими голосами. Эти голоса, почти что знакомые, сливались в один неразличимый гул, тяжелый и грозный, словно морской прибой. Медленно, волна за волной, шум то наступал, то откатывался назад…
Голова болела нещадно. Все внутри черепной коробки налилось мучительным жаром и ритмично пульсировало. Я попыталась открыть глаза, но в ту же секунду захлопнула их. Царящий в комнате приглушенный свет показался болезненно-ярким.
Сморщившись от неприятных ощущений, я оставила попытку пошевелиться или открыть глаза. Кто-то завозился рядом со мной, и сквозь шум в голове пробился родной голос:
- Госпожа Сэн, вы пришли в себя? Слышите меня, госпожа?
Кеншин… Ну кто еще мог быть рядом в самую трудную минуту?
- Да… - все же я рискнула открыть глаза еще раз. Сквозь слезы и резь я увидела смутный силуэт старика, контрастно выделяющийся на фоне светлого прямоугольника окна.
- Глаза болят… - тихо прошептала, снова опуская веки. Осторожным касанием промокнув слезы чем-то приятно-прохладным, Кеншин пояснил.
- Не переживайте, Химе. С вашими глазами все в порядке. Это последствия резкого удара и небольшого сотрясения.
- Ааа… - как-то бессмысленно протянула я, с наслаждением чувствуя холодящее прикосновение компресса теперь на лбу.
- Давно я лежу здесь, Кеншин?
- Ваш брат принес вас полтора часа назад.
- Брат? Принес? – моему удивлению не было предела. Последнее, что я помнила до обрушившейся на меня темноты – это явное желание Мадары пустить мне кровь.
- Да. Мадара-сан был не на шутку перепуган и взволнован. Он принес вас сюда, а потом бросился искать меня. Говорил что-то невнятное про поединок и про то, что он, кажется, чуток переборщил.
Я равнодушно хмыкнула, не желая сейчас напрягать готовый расплавиться от адской боли мозг и думать над мотивациями поведения непредсказуемого старшего братца. Вздохнув, тихонько прошептала:
- Сумасшедший…
Рука Кеншина, держащая второй компресс на моей нижней челюсти, чуть дернулась. Старик снова заговорил:
- У вас на шее приличная царапина, госпожа. А у вашего брата – две. Что случилось? Кажется, вы чуть не поубивали друг друга.
Говорить было не намного тяжелее, чем просто молчать, поэтому я решила не откладывать разговор с Учителем на потом. Медленно, тихо, я поведала ему всю историю. От визита Мадары в мою комнату после поединка с Хаширамой до событий сегодняшнего дня.
- Знаешь, Кеншин, у него такие глаза были, когда он схватил меня за шею и грозился перерезать вены… Мне впервые было так страшно… - под конец рассказа эмоции все же взяли верх над апатичным разумом, и мой голос задрожал, выдавая тщательно захороненные в самой глубине душе страхи. – Кеншин, ведь он на самом деле убьет меня, не раздумывая, если будет случай…
Что он мог сказать мне в ответ? Какие слова успокоили бы меня и опровергли возродившиеся кошмары? Мой Учитель был потрясающим человеком, не раз находившим нужные слова в сложных ситуациях, но сейчас…
- Не бойтесь, Химе. Ваш брат не тронет вас. По крайней мере, пока вы принадлежите к клану Учиха. Тем более, вы все же победили его.
Довод старика показался неожиданно правильным. Даже настроение поднялось до привычного жизнерадостного уровня. Захотелось даже пошутить:
- Кеншин, своим предположением ты просто поставил крест на моем замужестве!
Старик рассмеялся, ласково пожурив меня за все еще мрачные мысли. А потом долго рассказывал мне своим убаюкивающим тихим голосом любимую с самого детства легенду. И так до тех пор, пока я уснула.

Проснулась я лишь к утру. Приятный теплый ветерок шевелил светлые занавески на приоткрытых окнах, а солнечные лучики робко заглядывали в комнату.
Осторожно опираясь на руки, я села в кровати, чуть щурясь и вспоминая вчерашние события. Негусто, но… Чудесная размеренная утренняя тренировка в укромном местечке и, на контрасте, молниеносный поединок с братом. Челюсть еще чуточку ныла, и было трудно двигать шеей. И, конечно же, совершенно не хотелось вставать и куда-то идти. Хотелось проваляться в кровати целый день на грани между сном и явью, чтобы в очередной раз не окунаться в собственное прошлое. Но выбора не было.
Сегодня был единственный день в году, который подчинял себе все существующие в клане строгие порядки. В этот день никогда не бывало привычных тренировок и веселых шуточек воинов, рассказов Кеншина и прочей домашней возни.
А еще я вряд ли смогла бы продолжить знакомство с так приглянувшейся мне деревней.
В этот день, ровно пять лет назад, был убит предыдущий глава клана. Мой отец…
Окончательно загнав желание полежать в теплой постели далеко-далеко, я энергично поднялась, на ходу потягиваясь и разминаясь. Голова кружилась самую капельку, но не настолько, чтобы мешать передвижению.
Быстро умывшись, одев самое простое черное кимоно и заколов волосы в тугой узел, я вышла из комнаты и направилась к домашней часовне.
В клане Учиха никто и никогда не молился. Подчиненные строжайшей дисциплине и каждодневным многочасовым тренировкам, воины просто не находили для этого времени. Да и зачем молиться тем, кто привык надеяться лишь на свою силу? И потому часовня пустовала большую часть дней в году. Лишь Кеншин появлялся там каждый день – проветривал небольшое полутемное помещение, а потом подолгу сидел перед неровно трепещущим дымком курительной палочки. А когда волею случая я стала его ученицей, то и меня с собой приводил.
Мне нравилось проводить там время. В тишине, изредка прерываемой размеренным дыханием Учителя, я находила некое успокоение, отдых от беспорядочного вихря проблем и забот. Свежий ветерок и мягкий свет струились сквозь не до конца задвинутые седзи, аромат благовоний ненавязчиво расслаблял и сводил на “нет” все напряжение. В такие мгновения я забывала обо всем; мне даже начинало казаться, что боги действительно существуют…

FB
- Кеншин!
У нас в горах наступила осень. Целыми днями дул пронизывающий до костей холодный ветер, срывая с редких низеньких деревьев чахлые желтые листочки. На дальних перевалах поблескивал так и не стаявший за непродолжительное лето снег, а в небе, кристально-чистом и высоком, сияло солнце.
В двери кланового замка Учиха все увереннее и громче стучалась моя десятая осень…
- Кеншин! – я нетерпеливо дернула задумавшегося Учителя за рукав кимоно. Улыбнувшись, старик ласково потрепал меня по макушке.
- Да, госпожа Сэн? – мы шли из часовни, где провели без малого пару часов. За это время Кеншин не проронил и слова, полностью растворившись в таинственной волнующей тишине небольшого храма. А я буквально извелась от скуки, не имея терпения думать о чем–нибудь другом, кроме продолжения тренировки.
- Кеншин, скажи, как ты ухитряешься так легко выносить эту скукотищу?
- Госпожа? – голос старика был полон непонимания. Остановившись, он положил руку мне на плечо; будто бы пытался поглубже вникнуть в царившей в моей голове бедлам. Я тихонечко вздохнула – сказанные пару секунд назад собственные слова уже стали казаться непростительной глупостью. Сделав шаг вперед и вынудив старика продолжить наш путь, я заговорила.
- Я не понимаю, Кеншин, в чем смысл этих многочасовых сидений в храме. Богам мы не молимся – Учихи никогда такими вещами не занимались.
- Госпожа? – кажется, в тот момент я сильно удивила старика.
- Я знаю это, Кеншин, потому что с четырех лет, едва выучившись читать, успела перерыть почти всю клановую библиотеку. Парочка договоров о временном перемирии с Сенджу, одно сказание о великом и ужасном прародителе клана… А все остальное – наставления воинам и свитки описания техник. Так вот… Везде и всюду во главу воинских уставов ставится сила. И молиться воин должен только своему оружию. А еще наши сидения не похожи ни на одну из перечисленных медитаций, способных ускорить пробуждение Шарингана.
Учитель снова стоял, и ни тени эмоции не отображалось на его всегда добром и приветливом лице. А его голос, раздавшийся после длительного мучительного молчания, заставил меня содрогнуться.
- Вы жаждете силы, маленькая Химе. Жаждете признания, почтения, уважения, равноправного отношения. Вы хотите научиться всему, что приблизит вас к поставленной цели хотя бы на шажок. Но желание и действие – не одно и то же. Вы не научитесь взрываться, если не будете знать, что такое покой и умиротворение. Вы не станете истинно сильной и милосердной, не приняв свое нынешнее положение со смирением. Вы никогда не узнаете, чего желаете на самом деле, не научившись слушать свое сердце, свою душу. Я впервые ставлю вас перед выбором, госпожа Сэн. Вы можете уйти прямо сейчас – и идти тем путем, которые считаете наиболее быстрым. А можете позволить мне продолжать идти рядом с вами. Решать вам, Химе, - и, поклонившись, старик развернулся и быстро зашагал в сторону своих покоев.
Весь день я не находила себе места. Проклинала вспыльчивость и нетерпение – прямое наследство крови Учиха. Проклинала себя – такую нетактичную по отношению беспредельно уважающего меня Учителя. Заклинала весь мир вокруг отмотать время назад и дать шанс не зародиться тем мыслям и словам, что причинили боль доброму Кеншину.
Вечером, измучившись и поняв, что проступки нельзя забыть, можно лишь исправить, я пошла к Кеншину.
Старик привычно сидел возле камина, полируя и без того идеально блещущую катану. Конечно, он слышал мои шаги чуть ли не за сто метров, но… Сказать что-либо я все равно не решалась. Сев на колени рядом с Учителем и прижавшись ноющим лбом к его плечу, я прошептала, смущаясь и боясь собственного голоса:
- Прости меня, Кеншин, и… Позволь мне идти рядом с тобой…
Старик лишь коротко хмыкнул. Щелкнув по клинку, отправил его в ножны.
А после мы долго сидели в тишине. Лишь когда пламя в камине начало гаснуть и холод потихоньку стал пробираться через каменные стены, старик тепло и заботливо, будто и не было утреннего непонимания, сказал:
- Идите спать, Химе, уже поздно, а вам надо набираться сил.
Послушно встав, я пожелала ему спокойной ночи и уже почти вышла за дверь. Но неожиданно вспомнила, что забыла Учителя спросить еще кое о чем.
- Кеншин, почему ты всегда называешь меня на “вы”?
- Вы нуждаетесь в этом, госпожа.
Тогда я не поняла, что старик имел в виду. Закрывая за собой дверь, я неожиданно услышала тихий, полный необъяснимой боли и горечи, голос Кеншина:
- И я тоже…
/FB

В затаившемся в ожидании полумраке часовни не было ни души. Поклонившись и про себя обратившись к душам предкам, я подошла к маленькому камину, который горел круглые сутки напролет, поддерживаемый кем-то из ребят. А их, в свою очередь, контролировал Кеншин.
Взяв специальными щипцами небольшой красноватый уголек и положив его в маленькую керамическую тарелочку, села спиной к входу и лицом к большому, во всю стену, свитку, разрисованному кроваво-золотыми языками пламени.
Учиха, как и заклятые враги Сенджу, когда-то поклонялись огню. Яростному в гневе и нетерпеливо сметающему все на своем пути. Дарующему тепло и новую жизнь в минуты умиротворенного спокойствия. Раньше для посвящения в воины молодые ребята должны были пройти своеобразное испытание огнем. Оставшись в пустых каменных стенах темной комнаты лишь с одним единственным угольком, взятым из камина часовни, претендующий на гордое звание воина должен был возродить огонь из готового угаснуть навеки уголька. Если в нем была сила жизни, желание защищать тех, кто ему дорог, то у него это получалось. Если же он был еще не готов ко всем тяготам воинской доли, то призвать огонь было непосильной задачей. Следующую попытку провалившему испытание давали лишь спустя пять лет.
Со временем этот правильный обычай ушел в небытие. Улучшенный геном Учих закреплялся, становился все живучее и сильнее. Все больше и больше черноволосых красноглазых бойцов появлялось на стороне нашего клана в битвах. Медитации и испытание огнем стали почти что ненужными… Лишь единицы из тех, кто не желал быть зависимым от прихотливой воли капризных генов продолжали упорно тренировать силу духа и тела. Единственным в предыдущем поколении был Кеншин. Не скупясь, он делился своими знаниями со мной и молодыми воинами. И так вышло, что сейчас в нашем клане вернуть огонь жизни из холодного забвения могли многие.
Привычно сев в позу лотоса и сосредоточившись на алом дымящемся угольке, я постепенно расслабила зрение, будто бы пыталась провалиться сквозь мерцающий искорками будущий зародыш огня. Представив, как призванный мной огонь будет греть и светить, защищать и обнадеживать, я во всех деталях представила его красочное сияющее великолепие. А еще несколько мгновений спустя быстрая волна жара обожгла кожу лица – малюсенький, совсем еще робкий огонек неуверенно танцевал на плоском дне тарелки, улыбаясь и подмигивая мне.
Внезапно сильный порыв ветра ворвался в часовню, чуть ли не затушив мой огонек. Кто-то пришел с теми же целями, что и я. Но кто? Обернуться - показать тем самым, что меня потревожили, было бы не очень вежливо. И потому я продолжала делать вид, будто бы ничего не заметила.
А за спиной тем временем послышался характерный скрип щипцов и легкий удар уголька по глине. Затем пара едва слышимых шагов и…
Скосив вправо взгляд, я чуть ли не вскрикнула.
Безразлично глядя перед собой, непривычно строгий с собранными в низкий хвост волосами, Мадара, как ни в чем не бывало, сидел в метре от меня. Сложив бледные пальцы рук в идеальную форму, необходимую для медитации, он с головой ушел в себя. И вскоре из безжизненного уголька перед ним начал испаряться легкий обнадеживающий дымок.
Лишь необходимость поддержания собственного огонька и невозможность бросить начатую медитацию на половине пути заставили меня оторваться от неожиданного зрелища. Вдохнув поглубже пару раз и постаравшись забыть о возможных неприятных последствиях встречи, я впервые в жизни последовала за примером старшего брата.



Стремительно уносясь на запад, прозрачные воды широкой реки искрились и переливались в лучах полуденного солнца. За прошедшие пару дней весна вошла в полную силу. Солнце грело вовсю, подгоняя растущие травы и недавно вылезшие из плена тугих почек зеленые листочки. Бледные и нежные бутоны сакуры, цветущей в этих теплых краях непривычно поздно, готовились распуститься со дня на день.
Поджав под себя колени и крепко обхватив их руками, я рассеянно смотрела на потоки воды, завороженная игрой блестящих волн. Образуя маленькие водовороты и буруны, пузырясь и сверкая, река неслась по проложенному не за один век пути прямо и уверенно. Кое-где на ее пути вставали невесть откуда взявшиеся необъятные валуны высотой в два-три человеческих роста. Игриво извиваясь, река обходила эти кажущиеся неприступными препятствия. На первый взгляд казалось, что она скрывает за своей беспечной уступчивостью бессилие. Но если вглядеться в уже прилично изгрызенные бока каменных исполинов, можно было понять – река и не думала отступать. Медленно, но верно, шаг за шагом, она делала свое дело.
В таком зачарованном оцепенении я провела примерно час. Покоя не давала утренняя встреча с Мадарой в часовне. И удивляло не столько отсутствие какого бы то ни было внимания к моей персоне. До глубины души пораженная увиденным, я пыталась найти объяснение поступку брата и понять причину странной перемены в нем.
Когда Кеншин впервые предлагал некоторым воинам освоить древнюю технику медитации, завлекая особо тщеславных возможностью проверить свои силы, Мадара первый отошел от пустившегося в объяснения старика с презрительно-каменным лицом. Безапелляционно заявив, что сила крови в проверке не нуждается, он больше ни разу не появлялся на наших тренировках. Я же, внимающая каждому слову Учителя, практиковалась каждый день. И лишь спустя полтора года от начала работы я смогла разжечь огонек, просидев над безжизненным угольком несколько часов. Впоследствии, научившись лучше понимать и контролировать заложенные в себе силы, сократила этот срок до нескольких минут.
В этом было что-то чарующее и магическое. Стремительный и яркий, огонь появлялся каждый раз так неожиданно, что мне до сих не представлялось возможным точно угадать этот момент. Несмотря на приложенные усилия, кусочек яркой своенравной стихии жил своей жизнью. Манил за собой, каждый раз указывая на так и не достигнутые высоты. Согревал, не давал впасть в черное отчаяние.
Если в этом мире и существовали Боги, то всю свою священную суть они вложили в это чудо – живой, беспокойный и одновременно такой гармоничный огонь.
И то, что Мадара нашел в этом чуде что-то интересное для себя, было мне совершенно непонятным.
Вздохнув, я решила перестать в очередной раз думать о том, что лежит за пределами моего понимания. Прошлый опыт и интуиция подсказывали, что в нужное время все откроется в своем истинном виде…
А пока лучше потренироваться. Ничем другим мне пока заниматься не хотелось. Книг и прочих наставлений я начиталась еще в детстве, а затем в монастыре. Рукоделие не любила и не понимала. Единственное, что привлекало меня – вышивание. Гладью, исключительно в черно-красно-золотых тонах. Видимо, дух Огня слишком уж прочно вошел в мое сознание. И вышивала я только пламя. Во всех его прекрасных и величественных видах.
Но позавчера во мне родилась совсем еще слабая и неуверенная тяга. После всего пережитого за несколько дней в родном клане на новом месте мне остро захотелось изложить все то, что накопилось в душе, на бумаге. Наверное, еще никто из клана Учиха не утруждал себя такими делами. Этим занимались старики вроде Кеншина, отошедшие от воинских дел и управления кланом. Молодых же интересовали лишь драки и тренировки, походы и перемирия.
Странно, что во мне возникло подобное желание… Если подумать поглубже над причиной столь неожиданных стремлений, то…
Нет, думать об этом я тоже не хочу. И здесь все станет на свои места со временем.
В последнее время я вообще слишком много думаю. Слишком много переживаю, размышляю, сравниваю и мечтаю. А надо делать.
Решительно тряхнув головой и скинув с себя юкату, я прямо с берега шагнула в ледяные потоки реки, задыхаясь в первые мгновения от их обжигающе-бодрящей свежести. Но через пару энергичных гребков против течения тепло широкой волной начало накрывать все нутро. А еще спустя какое-то время, отчаянно борясь с течением и выровняв дыхание, я совершенно не чувствовала разницы между температурой воды и прогретого весеннего воздуха.
Кеншин любил рассказывать про монахов, которые тренировались подобным образом. В самые лютые морозы, обмотавшись мокрыми простынями, они садились прямо на голые камни и, концентрируя внутри себя огненную энергию, высушивали одеяния прямо на себе. Для меня же Учитель упростил задание. Через два года активного закаливания он просто предложил тренироваться в мокрой одежде до тех пор, пока она не высохнет.
Вот и сейчас, спустя четыре часа после первого заплыва, я продолжала предложенную Учителем тренировку. За прошедшее время хакама и бинты на груди успели высохнуть до последней нитки семь или восемь раз. Признаться, особо точно я не считала – ориентировалась на технику Огненного дракона.
Катон – излюбленная и распространенная среди Учих стихия. А Огненный дракон – одна из сильнейших техник. Я обучилась ей еще с полгода назад, потея на одиночных тренировках в горах втайне от монахинь. И заодно приноровилась выкручиваться из самых нелепых ситуаций и придумывать действенные отговорки – ведь надо было как-то объяснять дотошливым монашкам причины появления на белых одеждах послушницы пятен копоти и ожогов на нежной кожи “достойной девицы Учиха”.
Солнце перевалило за середину неба. В воздухе, сквозь дым и гарь, начиналась ощущаться приятная вечерняя прохлада.
- Катон: Великий Огненный Дракон! – энергия внутри меня была готова вылиться через край. Сложив необходимые печати и направив мощный поток чакры в сторону противоположного берега, я пустила извивающийся чешуйчатый огненный силуэт на тот берег реки. Когда рассеялось облако белесоватого дымка, поглотившего хвост созданного стихийного чудовища, на том берегу несильный порыв ветерка сорвал с могучих дубов обгорелые листочки.
Все, пожалуй, на сегодня хватит. Радиус Огненного дракона рос с каждой тренировкой, равно как и количество повторов техники.
Грустно улыбнувшись, я подумала, что Кеншин был бы доволен, если только мог бы видеть меня… К сожалению, изменить что-либо было мне не под силу. А вот рассказать старику то, что доставит ему настоящую радость – это я могла. Все же хоть немножечко, но удалось перенять манеру учителя красиво и выразительно рассказывать.
Придирчиво осмотрев руки – сплошь в пятнах сажи и небольших ожогах – неторопливо натянула косодэ и…
Что-то безусловно тяжелое и объемное упало в кусты с ближайшего к поляне дерева. Дернувшись и обернувшись в сторону сочного хруста сломанной ветки и многоголосого хора шелеста смятого кустарника, я успела лишь заметить какую-то невнятную тень.
В два прыжка оказавшись возле изрядно покалеченных кустов, я, не задумываясь, запустила руку в переплетение свежей, недавно распустившейся, зелени и тугих ветвей. Нащупав что-то похожее на вихры, жесткие и непослушные, резко дернула за них, извлекая на свет божий носителя этой растительности. И в тот же миг, разжав руку и широко распахнув глаза, отказывающиеся верить увиденному, закипела праведным гневом вкупе с тщательно скрываемым смущением.
- Сенджу Тобирама, - четко и ясно произнеся это имя едва ли не по слогам, я отступила на пару шагов назад, давая красному, как рак, мальчишке возможность поустойчивее закрепиться на земной поверхности.
- Брат Хокаге, - продолжила я, отмечая, что краснеть Тоби уже некуда, но он все равно ухитрился усилить насыщенность окраски своих щек еще на пару тонов.
- Честный судья, - театрально вздохнув, я возвела глаза к небу, изобразив оскорбленную невинность. Мальчишка, засопев и силясь пробормотать какие-то невнятные извинения, растерянно почесал взъерошенный затылок.
- Химе-сан, я… Это не то… Совсем не то, что вы…
Рассмеявшись, я решила добить Тобираму окончательно:
- Наверное, твой брат перестал заниматься такими вещами в силу возраста, большого веса и обязывающего к солидности титула Хокаге, - рассудительно вещала я. – И ты решил, что это будет достойно – продолжить хоть какое-то из начинаний старшего брата, верно?
Кажется, это был перебор. Мальчишка закусил губу, отчаянно глядя на меня, и не находя слов. А потом…
- Да нет же, Химе-сан, вы все не так поняли! Я… Я не подглядывал за вами, честно! Точнее, я подглядывал, но… - он снова запнулся, сжав обеими руками белобрысую макушку. – Я смотрел, как вы тренируетесь, правда! У меня и в мыслях не было ничего плохого, клянусь вам своей честью! – он замолк, окончательно потерявшись и смутившись.
Признаться, в тот момент мне стало неловко. Действительно, мои последние слова были лишними. Не стоило упоминать в таком ключе его брата – ведь мальчишка любил Хашираму без памяти, это было видно сразу. А я… Эх, я просто не сдержалась, почувствовав странную тягу хоть как-нибудь сказать о Сенджу в надежде услышать о нем что-то новое.
Подойдя к парнишке, я положила руку на его мелко подрагивающее плечо.
- Тобирама, прости, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть, - ответом моим тихим словам послужили удивленно распахнутые голубые глазища мальчишки.
- О чем вы, Химе-сан? Вы обидели меня? – он даже улыбнулся, сочтя мое предположение нелепым. – Даже не думайте об этом, вы все правильно сказали. Я… Я действительно пока еще не достоин называться братом Хаширамы. И у него пока нет ни одной причины гордиться тем, что мы живем под одной крышей. Я хотел поговорить с вами, Химе-сан, - неожиданно твердо и совсем по-взрослому сказал Тобирама.
Но начал он по-прежнему сбивчиво и неуверенно. Голос его то звучал достаточно низким приятным басом, то срывался на высокий взволнованный фальцет.
- Знаете, я хотел извиниться перед вами. Вы, наверное, сочтете это глупостью, но для меня это вопрос чести и честности.
Я внимательно смотрела в горящие странным огнем голубые глаза.
- Я… Я обманывал вас, Химе-сан. Тогда, на празднике, я был любезен с вами, шутил и смеялся. А на самом деле я так ненавидел вас в тот момент! – мальчишка горестно опустил голову, обхватывая ее руками и пряча от меня взгляд. – А теперь ненавижу себя… Я поддался слабости, глупому детскому предрассудку, и теперь мне невыносимо стыдно от того, что я посмел судить о вас лишь по принадлежности к определенному клану…
Участливо улыбнувшись, я спросила:
- Нелегко забыть столетия войны и… смерть отца. Верно?
Тобирама лишь сильнее сжал плечи, будто бы пытался спрятаться от меня и терзавших его противоречий.
- А вы… Вы спокойно забыли все это?
Я вздохнула, неосознанно принимая ту же позу, что и мальчик. Только взгляд мой был устремлен куда-то далеко-далеко, за горизонт, в толщи голубых воздушных масс.
- Жить в клане Учиха почти то же самое, что вести войну. Ты зовешь меня принцессой, думая, что это титул, обозначающий мое высокое происхождение. А это на самом деле лишь прозвище, данное мне моим учителем и друзьями. А еще иногда это звучит как оскорбление.
- Как? – Тоби удивленно посмотрел на меня. – Что вы имеете в виду? Разве вы не сестра главы клана?
Я горько усмехнулась.
- Сводная…
Мальчик затих, что-то обдумывая, а потом вновь подал голос:
- Но… Вы так похожи на Мадару. Внешне, конечно же. И Шаринган… Кэн с Нориаки говорили, что вы смогли пробудить Шаринган, хотя никто и не верил в это. Разве те, кто…
- Не бойся называть вещи своими именами, - видя, что Тобирама медлит, боясь произнести слово, которое могло обидеть меня, я уже без стыда открыла ему всю глубину своих проблем. – Вероятность, что полукровка сможет овладеть Шаринганом – достоянием чистой крови Учиха - ничтожно мала. Настолько мала, что когда я узнала величину этого шанса, то почти потеряла веру на успех. Но это было жизненно необходимо. Я должна была доказать, что… Что я не хуже старшего брата. Я должна была получить от него признание собственной силы и долю положенного уважения. Я должна была стать лучше, сильнее, достойнее! И именно поэтому я не могла проиграть Хашираме! Знаю, ты и за это ненавидел меня. Ведь ненавидел же, правда?
Тобирама снова покраснел и кивнул.
- Я не могу сказать, что понимаю тебя до конца, Тобирама. У меня никогда не было такого старшего брата, как у тебя. Но я представила на миг, что волею Судьбы такой брат появился…
Тепло улыбнувшись, я решила сменить тему разговора:
- Скажи, Тоби, а старший брат… Это здорово?
Мальчик мгновенно просиял. И я никогда еще не слышала столько добрых, восторженных и искренних слов, адресованных одному человеку.
И лишь в самом конце, когда хоть немного утих поток ликующей гордости, Тобирама улыбнулся немного грустно.
- Он так добр ко мне, что я до сих пор не верю, что все это правда. Ведь… Мы ведь с Хаширамой не родные братья. Я – найденыш. Отец нашел меня на одном из полей битв, когда мне был от силы год. И я помню лишь одну семью – клан Сенджу, и лишь одних родителей, и лишь одного старшего брата – Хашираму.
Потом мы долго сидели молча, любуясь стремительно расцветающими весенними пейзажами и наслаждаясь непривычной легкостью и гармонией внутри наших душ.
Понять друг друга совсем не сложно – надо лишь сделать обоюдный шаг навстречу.
Когда солнце начало клониться к западному горизонту, и по моим расчетам было примерно четыре вечера, мы засобирались домой. Нервно одергивая темно-синюю с серой каймой по вороту юкату, Тобирама сказал, что сегодня Хаширама обещал с ним потренироваться. А я, в свою очередь, попросила мальчика не называть меня “Химе-сан” и на “вы”.
Подружившись окончательно и пожав с радостными улыбками друг другу руки, мы разошлись в разные стороны.



Вернувшись домой, я неспешно шла по длинному коридору, ведущему в мою комнату. В его немного запыленном полумраке шаги отдавались особенно гулким эхом. Минуя поворот и выходя на финишную прямую, я неожиданно столкнулась с кем-то, стремительно шедшим на встречу.
Поднимать глаза не хотелось. Но внутри так же не было желания признавать свою слабость. Усилием воли я заставила свой взор подняться вверх, вдоль ворота черного косодэ, по белоснежной коже шеи, пересеченной багровой корочкой пореза, по надменному лицу к презрительно прищуренным глазам.
- Прости, - тихо сказала я, пытаясь обогнуть застывшего на моем пути брата и продолжить путь.
Он коротко усмехнулся.
- Прости? – в его голосе под явной усмешкой плескалась призрачная угроза. – Этого слишком мало. Просто “прости”, Сэн, совершенно не годится.
Я нервно передернула плечами, начиная загораться каким-то необъяснимым бешенством. Гордо вскинув подбородок и глядя на Мадару снизу вверх, я с вызовом спросила:
- Может, еще один поединок сможет разрешить этот конфликт?
Он молчал, а в глазах потихоньку нарастало привычная необузданная ненависть.
- Давай же, Мадара, устроим еще поединок, - я подошла к брату впритык, яростно сжимая и разжимая опущенные вдоль тела кулаки. – Давай выясним окончательно, кто из нас лишний под этим небом. Мне… Мне надоела такая жизнь.
Молчание, сплетаясь с полумраком коридора, повисло вокруг нас тяжелым туманом. Грудь брата бешено вздымалась, дыхание с шумом вырвалось из тонких ноздрей точеного носа, а в глазах…
И тут хриплый, едкий смех разбил тягостное молчание.
- Ха-ха-ха! Глупая девчонка! Да что ты о себе возомнила? – он сделал шаг вперед, вынуждая меня отступить. Упершись лопатками в стену, я запоздало поняла, что своей неуместной гордостью загнала себя в угол. А брат, торжествующе скривив тонкие губы, навис надо мной, отрезая пути к бегству приставленными по обе стороны от моей головы руками.
- Неужели ты думаешь, что я буду еще раз драться с тобой? Неужели ты думаешь, что я окажу тебе столь великую честь и перережу твою рождающую лишь пустые глупости глотку? Не обольщайся, я не запачкаю свой меч твоей никчемной кровью.
И смерив меня последним, просто уничтожающим, взглядом, резко повернулся и пошел прочь.



Руки тряслись, дыхание судорожными всхлипами вырывались из высоко поднимающейся груди. Кислорода не хватало, и голова кружилась, рождая предательскую дрожь в коленках.
Я стояла на веранде своей комнаты, прислонившись лбом к теплому деревянному столбу и пытаясь хоть немного успокоиться. Злость на себя, свою вспыльчивость, несвоевременную гордость и постыдную нерешительность в ответственный момент буквально пожирали меня изнутри – кусочек за кусочком, мучительно торжественно, постепенно. Было очень стыдно…
Прошел уже почти с час после нашего столкновения с Мадарой, а я все никак не могла прийти в себя. Наконец, взяв себя в руки и силой приказав забыть о происшедшем, направилась в последнее место, где должна была побывать сегодня.
Нет, на этот раз не было никаких ритуалов. Точнее, не было ритуала общего значения – лишь мой - личный.
Почему-то во всех подобных местах – часовня, зал для медитаций – царил таинственный полумрак, нарушаемый лишь светом пары светильников и изредка залетавшими порывами ветра. И оружейная клана не была исключением.
На первый взгляд оружейная как оружейная. Просторная комната, заваленная, уставленная и увешенная оружием всевозможных видов. От простых катан и нагинат до замысловатых, древних, представленных единичными экземплярами, вещей.
Оружие отца была как раз таким. Уникальным, единственным и неповторимым. Смутно поблескивая, переливаясь холодком закаленной стали, испещренное крохотными, едва заметными глазу, пятнышками ржавчины, оно покоилось на специальной подставке аккурат под перерубленными и так не отмытыми до конца от кровавых пятен доспехами. Два идеально круглых, один примерно в полтора раза больше другого, стальных круга, остро заточенных по всей окружности и соединенных между собой, и рукоятью непонятным мне механизмом. С одной стороны к кругам была прикреплена вощеная кожа бордового цвета. С другой же зеркальную поверхность отполированной стали покрывали узоры с символикой клана.
Кеншин как-то говорил, что сражаться таким оружием очень сложно. При первом же ударе механизм, связующий в одно целое круги и рукоять, деактивируется. И то, насколько долго воин сможет удерживать их вместе, напрямую зависит от количества чакры и умения ее контролировать. Так же говорили, что никто до моего отца не использовал эту диковинку в настоящем бою. А перед показательными долго и упорно тренировались.
Я с детства любила приходить сюда и любоваться загадочным мерцанием своенравного орудия. Два круга, соединенные таинственной силой и слушающие лишь волю человека. Это казалось мне потрясающим образом того идеала, который я жаждала вылепить из себя. Сильное тело – а в нем не менее сильный дух. Обе эти субстанции – основа для другой. Будет трещина в духе – никогда не хватит сил заставить свое тело работать. Будет больное и слабое тело – дух немедленно последует за ним в пучину немощи и безволия. И при этом важно оставаться самой собой. Это основа основ.
Затаив дыхание, зачарованно следя за игрой света на поверхности стали, я почтительно приблизилась к отцовским доспехам. Вытянув руку вперед, провела кончиком пальца по преломляющей свет серебристой грани малого круга…
Вздрогнула, отдергивая руку и с неподдельным испугом отмечая, как капли густой, темно-вишневой крови срываются вниз и разбиваются о гулкий каменный пол.
- Ксо… - прошептала я, снова вздрагивая. На этот раз от непозволительно громкого звучания собственного голоса под низкими сводами оружейной.
Вдруг кто-то хватил меня за запястье холодными пальцами, и через мгновение на порез легла шероховатая поверхность мягкого носового платка.
- Какая же ты неуклюжая, принцесса, - я замерла, боясь повернуться, не веря, что этот почти доброжелательный голос принадлежит человеку, неудержимую ауру которого я узнаю из тысячи.
Перемены в настроении брата действовали на меня как никогда удручающе.
Все еще не поднимая на Мадару глаз, я неловко высвободила свое запястье, защитным движением прижимая руки к груди.
- Спасибо… - сбивчиво ответила я, нервно комкая пальцами концы белоснежного платка, крепко повязанного поверх кровоточащей царапины.
Мадара лишь коротко хмыкнул, продолжая неподвижно стоять сзади, обдавая мой затылок размеренным глубоким дыханием. Его близость была еще более невыносимой, чем причудливое, неподдающееся прогнозированию, настроение. Прошла от силы минута, а меня уже несколько раз поочередно кинуло то в жар, то в обжигающий холод. Пробился знойный пот, а ему на смену тут же пришли противные, зябкие мурашки. Чувствуя, что скоро я не смогу выговорить и слова, изо всех сил вцепившись в ни в чем неповинный платок, я поспешила к выходу.
- Прости, пожалуйста, - чуть не задыхаясь, прошептала я на прощание брату.
Мне показалось, или… Или все же раздалось за моей спиной глухое, презрительно-отчаянное ругательство?



Кеншин сидел на веранде внутреннего дворика, подставив лицо лучам солнца, готового скрыться за низенькой крышей пристройки. Рядом с ним дымился небольшой глиняный чайничек, распространяя вокруг себя умиротворяющий аромат мяты. Неторопливо потягивая чай, старик едва заметно улыбался.
Подойдя, я без сил буквально рухнула рядом с ним, прижимаясь лбом к теплому родному плечу, и прошептала:
- Кеншин… Он точно убьет меня когда-нибудь…



Затравленным зверем Мадара метался в своих строго, со вкусом, убранных покоях. Бешенство, ненавистное желание и влечение к этой невыносимой девчонке грозило разорвать его на части. Он ненавидел ее до потери пульса, до белесого тумана перед глазами, захлебываясь и задыхаясь от тех чувств, что рождались в его душе, стоило ему лишь воскресить в памяти черноволосую головку и тоненькую фигурку. И эти глаза – глубокие, хранящие в себе немой укор и покорное повиновение выпавшей участи, но с упрямой частотой загорающиеся огоньком борьбы.
Она стала серьезным противником, обретя все те преимущества, что неизменно получает красивая душой и телом девушка. Но в то же время, сама того не понимая, провоцировала его на такие грязные мысли, как та, что он буквально с секунду назад подавил в своем сознании. Открутить время назад и, воспользовавшись ее боевым задором и упрямством, взять прямо там, в темном коридоре, наплевав на весь остальной мир…
Скрипнув зубами, мужчина с глухим рычанием сел за стол, уткнувшись разгоряченным лбом в ладони. Нет, нет, нет! Так нельзя. Нельзя быть таким зависимым от этой чертовой куклы! Но и убить ее уже хочется чуть меньше. Куда как больше желание одарить невинную девчонку жестким поцелуем, пройтись нетерпеливой рукой по всем совершенным изгибам упругого юного тела, запустить пальцы в копну шелковистых черных волос, оттягивая назад такую маленькую головку с изящным, как у фарфоровой статуэтки, личиком.
- Как же я тебя ненавижу! – сдавленно процедил сквозь сжатые зубы Мадара.
Громко и небрежно задвинув стул, на котором только что сидел, он вышел из комнаты, с треском закрыв многострадальную дверь.
Его путь лежал к тренировочной площадке, а в душе теплилась надежда, что глупая девчонка не ухитрится пересечь ему путь в сумраке второй раз за день.



- Хорошо потренировались! – улыбаясь и щурясь на солнце, довольно проговорил Хаширама.
День неторопливо шел к завершению. В небольшом, обособленно стоящем на краю деревни, доме Хокаге царила привычная вечерняя обстановка. Свежий ветерок приятно обвевал ароматами распускающегося и просыпающегося леса, охлаждал разгоряченные после тренировки тела. На полу веранды, запотев и покрывшись крупными каплями влаги, стояли две большие кружки; наступала пора охлажденного чая, сдобренного ободряющей свежестью лимона.
Шлепая босыми пятками по теплому деревянному полу и шмыгая носом, Тобирама взял кружки и сел рядом с братом, протягивая ему одну из них. Пара минут, как обычно, прошли в молчании, изредка прерываемом глубокомысленным сопением младшего и задумчивым посвистыванием старшего. Наконец, когда кружки были опустошены почти на половину, завязался разговор.
- А ты вырос, братишка, - похлопав Тоби по заметно раздавшимся за прошедшие полгода плечам, одобрительно подмигнула Хаширама. Мальчишка вмиг просиял, грозя затмить своей радостной улыбкой спелое оранжевое солнце.
- Юката, сшитая мамой в конце осени, уже трещит по швам, стоит мне сделать даже самый маленький вдох, - важно и торжественно, стараясь придать своему голосу как можно больше взрослой охриплости, сказал он. Хаширама рассмеялся, сразу же заметив все уловки любимого младшего братишки.
- Ты смотри, не перестарайся, а то в один прекрасный день перестанешь в двери пролезать, - покачав головой и озабоченно вздохнув, выдал старший. Мальчик было надулся, но потом выкрутился.
- Боишься, что однажды я стану сильнее и тебе придется отдать мне пост Хокаге?
- Я жду этого дня, и чем раньше он наступит, тем лучше, - уже серьезно, без тени улыбки, но с бесконечной теплотой в голосе проговорил Хаширама.
Тобирама нахмурился и отвернулся, засопев еще громче обычного.
- Я не достоин этого, брат… - проговорил он, пряча взгляд. – Мне никогда не стать таким, как ты. Ты сильный, мудрый, великодушный, терпеливый. Ты словно бы уже родился таким, Хаши, и мне никогда не быть даже отдаленно похожим на тебя.
- Ты и не должен быть как я. Будь самим собой – честным, прямым, гордым. Тренируйся упорно, и однажды ты вырастешь в непобедимого воина, лидера, за которым пойдут сотни. Ты рожден для этого, Тобирама, и когда наступит миг твоего расцвета, я, не задумываясь, уступлю тебе свое место.
И снова молчание. Поставив кружку на пол, Хаширама снова принялся насвистывать какую-то до боли знакомую мелодию. А руки его, быстро двигаясь и совершая точные движения, сформировали вновь призванный деревянный проросток в какую-то фигурку. В голове Тобирамы на краткий миг промелькнула мысль, что старший брат неимоверно тяготится выпавшей ему судьбой, но не бросает ношу, понимая, что никто не подхватит. А после мальчишка заворожено уставился на то, как Хаширама легко и непринужденно использует свой редкостный дар в новом формате.
- Хаши! – восхищенно выдохнул он. – Это просто чудо! Как у тебя так получается? – на ладони Хаширамы, отливая янтарным светом, покоилась маленькая статуэтка – головка женщины. И черты ее были чертами их матери.
- Мама совсем как живая! – воскликнул Тобирама, разглядывая протянутую братом фигурку со всех сторон. – Послушай, а почему ты не используешь свою технику для строительства деревни? Это в разы сократило бы время, уходящее на все работы.
- Да, сократило. И в то же время развязало бы руки наиболее злопамятным из нашего клана и из Учих. А так, работая плечом к плечу, они вполне могут забыть о том, что когда-то были врагами.
- Разве… Разве такие вещи забываются? – тихо переспросил мальчик. Хаширама задумался лишь на секунду.
- Они переживаются внутри и рождаются в нечто новое – в понимание прошлых ошибок и желание их исправить, - уверенно сказал он.
Мальчишка возвел глаза в прозрачные толщи расцвеченного закатом неба.
- Ты и в правду веришь, что мир возможен?
На этот раз Хаширама молчал непривычно долго. Словно бы сотню раз задал этот вопрос самому себе, но так и не получил ответа. И потому ответил то, что повторял себе постоянно:
- Если не верить в это, то во что тогда вообще можно верить?
Падая в объятия багряно-алых облаков, солнце медленно уходило на запад, даря небесам последние отблески дня.



Солнце зашло, и братья перебрались в дом. Чуть похолодало – весна еще не набрала своей окончательной силы. Накинув домашние юкаты и неторопливо попивая теперь уже горячий чай, они делились друг с другом событиями прошедшего дня. Залившись алой краской, пряча взор и запинаясь на каждом слове, Тобирама поведал о своем сегодняшнем падении с дерева и произошедшем после разговоре. Хаширама, в меру посмеявшись над младшим братом, внимательно выслушал его. А после читал ему любимую обоими книгу, читаную-перечитанную ни один десяток раз, но не утратившую своей новизны и свежести восприятия. И когда главный герой, честный и простой парнишка, которому была уготована роль спасителя мира, почти расправился с многочисленными воплощениями зла, взгляд Хаширамы скользнул по лицу сидящего рядом с ним Тоби. Положив свой упрямый подбородок на сложенные руки, мальчишка уже вовсю сопел, улыбаясь чему-то во сне.
Вздохнув, Хаширама отложил книгу в сторону.
- Тоби, - позвал он, легонько теребя брата за плечо. В ответ – ни звука, лишь на краткий миг взметнулись вверх светлые брови мальчишки, и улыбка его стала еще шире, еще счастливее.
Улыбнувшись, будто бы в ответ, Хаширама взял расслабленное тело брата на руки и понес в комнату, следя за тем, чтобы длинные руки мальчишки ненароком не задели какой-нибудь угол или дверной косяк. Положив Тобираму на кровать и накрыв одеялом, старший брат еще с пару минут постоял рядом, наблюдая за его сном.
“Совсем вырос”, - промелькнуло в его голове.
Не переставая улыбаться, Хаширама вышел и отправился в свою спальню. Было уже далеко за полночь, а завтра, как всегда, вставать ни свет ни заря.



Сон, тягостный, мучительный, затягивающий своей неизвестностью, казался почти кошмаром. В нем не было ни крови, ни призраков, ни прочих ужасов; лишь бесконечная, утягивающая в свои алчные лапы, пустота непонимания.
Он шел куда-то через лес, и деревья, окружающие его плотной высокой стеной, были почти знакомыми. Казалось, стоит подойти чуть ближе, коснуться потрескавшейся коры ладонью, произнести пару слов заветной техники, и лес откликнется на его призыв, сбросит с себя нелепую, навеянную непонятно кем, маску.
Но тщетно пытался он приблизиться к древесным гигантам хотя бы на шаг. Будто бы в издевку, на каждое его робкое движение вперед они отодвигались чуть ли не к горизонту, оставляя после себя ужасное на вид распаханное, будто после взрывов мощных огненных техник, поле. Не хватало лишь трупов и луж крови, стонов умирающих и хриплого карканья спешащего на отвратное постыдное пиршество мерзкого воронья.
Не в силах видеть безжизненные пустоши, напоминающие об ужасах кровавых стычек, наполнивших до отказа его юные годы, он перестал пытаться приблизиться к деревьям, и те снова обступили его непроницаемой стеной.
Вдруг где-то там, среди обросших мхом древних стволов, мелькнул странный огонек. Мерцая в полумраке, становясь то красным, то синим, он плыл в зыбком, густом воздухе, переливаясь и оттеняя испарения, исходящие от местами влажной земли. Посмотрев наверх, он понял, что небо надежно укрыто переплетенными ветвями деревьев. Значит, это не мог быть преломленный солнечный луч.
Огонек сиял, манил и звал к себе. Забыв о страхе вновь увидеть ужасающие картины прошлого, он бросился и побежал вперед, не разбирая дороги. И все вокруг замелькало, закружилось в сумасшедшем хороводе. Сменяя друг друга с бешеной скоростью, мимо него проносились, словно вспышки, все когда-либо виденные им поля сражений. Изредка эти ужасные видения перемежались умиротворенными лесными или степными пейзажами, но лишь затем, чтобы потом вновь оказаться поглощенными густой пеленой кровавого тумана. Крики раненых и клекот приближающихся стай ворон переплетался с шумным ревом ветра, тихим журчанием лесных ручьев, перешептыванием невидимых глазу людей, колыханьем и поскрипыванием раскачивающихся на ветру деревьев, крон, ветвей.
Бежать было все тяжелее и тяжелее; то тут, то там, аккурат под ногами, неизвестно откуда вылезали на земную поверхность узловатые корни столетних дубов. Ветер крепчал и уже совсем безжалостно бил по разгоряченному лицу то своими упругими ладонными, то бросался низко нависшими ветвями деревьев.
Щурясь и закрывая лицо руками, спотыкаясь и задыхаясь, решительно ничего не видя за возникшим неизвестно откуда туманом, он все равно упрямо продвигался вперед, ни на секунду не упуская из виду ставший менее ярким огонек.
Наконец, с силой преодолев последний заслон из деревьев, он оказался на небольшой поляне. Оглядываясь по сторонам в поисках приманившего его огонька, неожиданно замер.
Спиной к нему, чуть покачиваясь из стороны в сторону, напевая смутно знакомую песенку, сидела девушка. Тоненький ее силуэт, облаченный в кимоно непонятного цвета, казался таким хрупким и невесомым, будто бы любой порыв ветра мог унести ее далеко-далеко. Длинные волосы, то ли черные, то ли каштановые, струились вдоль спины роскошным плащом, сливаясь со смутными очертаниями серого тумана, начавшегося смешиваться с тем страшным, густым и кровавым, туманом его прошлых кошмаров.
Сердце неприятно кольнуло и начало биться быстрее. В воздухе все явственнее чувствовалась тревога, необъяснимый страх; на спине крупными каплями выступил пот.
“Надо увести ее отсюда, как можно дальше, по возможности в безопасное место”, - пульсировала в сознание контрастно четкая по сравнению с окружающим миром мысль.
Сделав пару шагов в сторону согнувшейся фигурки, он чуть не вскрикнул. Расплываясь все дальше и дальше, покрывая густым ковром цветущие на золотистом фоне кимоно безобидные и доверчивые нежно-голубые цветы, безобразные пятна крови почти что поглотили всю их жизнерадостную яркость.
Девушка была тяжело ранена. Удивляло то, что при таких ранениях она все еще ухитрялась сидеть. И словно в подтверждение догадки, слабый голосок стих на пару тонов, прерываемый глухим кашлем и свистящими хрипами.
Понимая, что любое промедление может стоить раненой жизни, он в пару шагов преодолел оставшееся расстояние, и положил руку на худенькое плечо, вынуждая девушку повернуться к нему.
Медленно, будто выныривая из омута темных, пропитанных все той же ужасной багровой кровью волос, она повернула к нему свое бледное, испятнанное алыми разводами, лицо. Пересохшие растрескавшиеся губы растянулись в неуверенной улыбке; грязная, с торчащими во все стороны нитками, повязка закрывала ее глаза. Широкие, совсем не похожие на следы от слез, дорожки пролегли вниз по впавшим, покрытым пылью, щекам.
- Хаши, - слабым, прерывающимся голосом прошептала она. – Это ты, Хаши?
Неожиданно в образовавшийся просвет между деревьями проглянул свет полной луны и Хаширама в ужасе отшагнул назад. Мертвенно сияя в лунном свете, две широкие кровавые струи текли по лицу девушки, беря начало под грязной тряпкой на ее глазах.
Поднимаясь высокими волнами, кроваво-серый туман поглотил протянувшую к нему руки страдалицу. Налетел сильный ветер, и все вокруг него закружилось, словно в калейдоскопе, грозя свести с ума ужасающими картинами прошлого.



С диким вскриком, обхватив голову руками и тяжело дыша, Хаширама проснулся, резко вскочил, а затем обессилено сел на смятой постели.
Сердце бешено колотилось, кровь пульсировала в висках, дыхание прерывалось, судорожными хрипами наполняя предрассветный полумрак спальни.
Глянув на светлеющее на востоке небо, Хаширама поднялся с кровати, оделся, небрежно накинув на враз обессилевшие плечи юкату, и спустился вниз, на кухню. Налил стакан воды, сел за стол, невидящим взором рассматривая прозрачную жидкость в стакане. Вздрогнул, услышав чьи-то легкие шаги.
- Хаши, - мамин голос был не похож ни на один другой. Нежный, переливчатый, словно звон колокольчика, теплый и приветливый, он одним своим звучанием отогнал подальше все еще властвующий над парнем ночной кошмар. Теплые руки легли на его плечи, заботливо поглаживая и разминая. Втянув воздух, Хаширама с удовольствием вдохнул такой родной аромат горной лаванды.
- Мама… - прошептал он, совсем как в детстве, забывая обо всех проблемах под прикосновениями любящих рук.
- Ты так рано, - заботливо пожурила сына Томо.
- Сегодня много дел – договоры, отчеты Дайме Огня и что-то еще, - напряженно нахмурив лоб, ответил Хаширама. А мать тем временем уже в который раз отметила нездоровый оттенок смуглой раньше кожи, темные круги под глазами, осунувшееся лицо. Обняв сына и прижавшись подбородком к его макушке, женщина сказала:
- Оставайся сегодня дома, Хаши, отдо…
- Нет, я должен все сделать. Отдыхать буду потом, - не терпящим возражения голосом прервал нежный материн напев сын.
- Ну, не стоит так загонять себя, Хаши. Я все сделаю за тебя, все договоры и бумаги. Или ты забыл, что я вела дела клана, когда отца воевал?
Парень ничего не ответил, лишь тихонько вздохнул.
- Помню…
- А раз так, то иди сейчас же наверх и спи. А потом гуляй столько, сколько захочешь, хорошо? Я со всем управлюсь, сынок, не переживай. И не делай такое недовольное лицо – никуда работа не убежит, на тебя еще хватит, - и уже вдогонку медленно идущему к выходу Хашираме, - я сейчас принесу тебе молока с медом.
Молоко с медом – чудо. Лучшее средство от всех тревог и нежданных бессонниц. Его вкус, домашний, уютный, бесконечно согревающий и убаюкивающий, навевал на засыпающего Хашираму воспоминания счастливого детства. Отец, вернувшийся из очередного похода, мама, поющая ему и улюлюкающему в колыбели Тобираме любимые песни, потрясающие степные закаты и безмятежные звезды в высоком темном небе…
Нахмуренные брови разошлись в стороны; морщины на высоком лбе разгладились, и робкий намек на улыбку появился на тонких губах спящего молодого человека.
Поцеловав мирно спящего сына и забрав с собой опорожненную кружку, Томо вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

От автора: дорогие, уважаемые читатели! Вы, наверное, даже не представляете, как это приятно - читать отзывы. Неважно, плохие или хорошие. Все они в итоге идут писателю на пользу и не проходят незамеченными. Поэтому, прошу вас, не ленитесь черкануть хоть пару слов о произведенном впечатлении. Видит Бог, мне это нужно как ничто другое!
С уважением и любовью, ваша Химе^^