Намерение жить, пришедшее через смерть.

Держусь за холодный поручень и чувствую, что под воздействием теплоты моей вспотевшей правой руки он постепенно нагревается. Это странно, я знаю, ведь любой другой человек вцепился бы в этот поручень, как за свой последний шанс выжить, но я, замечая все до последней детали, начинаю отпускать его. Я не смотрю вниз, но знаю, что произойдет, когда я отпущу эту потеплевшую полоску металла.
И, чувствуя, как медленно, один за другим, разжимаются мои пальцы, чувствуя, как мизинец остается единственным, что сберегает меня, как он не выдерживает и соскальзывает. Я почти радуюсь. Я слышу, как сила притяжения зовет меня. И я…
Я знаю, что могу остановить падение. Снова вцепиться в поручень, послать чакру в ноги, да что угодно. В моих силах все это прекратить, но я…
Я падаю. Падаю и, будто это действительно реально существовало, ощущаю, как удушающая лента вины, одиночества и тоски, что надежно закрепилась на моей шее, начинает исчезать.
Исчезает, оставляя легкость и невесомость. Исчезает, освобождая меня. Исчезает, возвращая мне долгожданный покой.
Я лечу. Понимая, что не вверх, а вниз, но все равно лечу. Ни о чем не думая, ни о чем не сожалея. Нет последствий, нет условий, нет рамок, ограничений, правил. Ничего. Я просто лечу вниз.
Мнимая свобода.
Я смотрю в небо, голубое небо, и солнечный блеск ослепляет меня. Закрываю глаза. И улыбаюсь.
В тот момент я представляла себе Ино. Как она смеряет меня своим осуждающим взглядом бездонных бирюзовых глаз, как сжимает губы, не в силах остановить меня. И это все так похоже на нее, что я не могу сдержать улыбку.
Внезапно я понимаю, что солнечный блеск больше не попадает мне в глаза, будто на меня упала тень. Но это невозможно. И я резко распахиваю глаза.
На большой скорости я мчусь к земле, зная конец этого великолепного полета, и… со мной летит мой лучший друг. Ветер крадет слова, срывающиеся с его губ, и не доносит до меня, но все нужное, чтобы понять его ярость и отчаяние – это рот, раскрывшийся в немом для меня вопле.
Он протягивает ко мне руки. Но мы оба знаем, что он не успевает. И не успеет.
Я закрываю глаза вновь и отдаюсь этому захватывающему полету. Несколько мгновений, пока я не столкнусь с землей, я могу быть свободной. Мнимой, фальшивой, лживой, но свободой.
Я не могу плакать. Но не потому, что проплакала все эти часы, дни, недели, прошедшие со дня ее смерти. Просто впервые обстоятельства не дают этим соленым каплям воды выйти из моих глаз.
И я вновь улыбаюсь. Пусть горько, пусть вымученно, пусть у меня не до конца получается даже улыбнуться.
Мне глубоко плевать, что ветер и скорость, подарившие мне минутную свободу, отняли у меня способность проявлять свои чувства.
Я лечу. И этот полет подарит мне возможность больше не вспоминать со слезами на глазах, с криком, полным боли, о своей лучшей подруге.
Когда до земли остается всего несколько метров, я резко разворачиваюсь, преодолевая, сопротивляясь ветру, что всего несколько секунд назад был моим самым дорогим союзником, переворачиваюсь и лечу, с трудом вытянув свою руку вперед и судорожно собирая в ней всю свою чакру.
Кулак с огромной силой врезается в землю, образую в ней невероятно большую яму. Боль пронзает руку, и я чувствую, как несколько костей хрустнуло.
Я сломала руку.
Потом, едва помня себя от боли, кричу, свернувшись на дне ямы, оттого, что больно, оттого, что все чувства вернулись, оттого, что… просто хочется кричать.
Я не думаю о нем, зная, что он справится.
Плевать. Неважно. Этот идиот прыгнул за мной. Этот дурак ничего не понял. Этот придурок… единственный лучший друг, что все еще со мной.
И я плачу. Я так любила ее…
Встаю и, шатаясь от боли, что приказывает закрыть глаза и расслабиться, отдаться в руки забвению, бреду к госпиталю.
И плачу, улыбаясь. Боль пронзает все мое нутро. Нестерпимо, невыносимо, невероятно сильно. И все равно улыбаюсь. Ведь именно это с самого начала я задумывала.
Ведь я с самого начала…
Не собиралась умирать.

Две женщины стояли рядом, смотря в окно, за которым только что пролетели двое. Одна выглядела удивленно, другая – понимающе.
Женщина постарше, нахмурившись, помассировала виски руками, будто страдала от сильнейшей головной боли. Потом, отвернувшись от окна, тихо сказала:
- Иди, подлечи ее. Она будет сопротивляться, но это мой приказ. И дай ей несколько дней выходных.
- Вы не будете наказывать ее? – брови девушки взлетели вверх.
- За дружбу не наказывают, - со вздохом произнесла Цунаде. И, видя, что ее помощница не двигается с места, желая объяснений, продолжила: – Это ее расплата. Расплата за то, что в нужное время ее не было рядом.
- И что дальше?
Повернув голову к окну, Пятая Хокаге уставилась на него, будто что-то вспоминая, что-то такое, что приносило лишь боль. Ее глаза остекленели. В них не появилось слез, но горечь потерь, оставляющая следы, которые не заживают никогда, появившаяся на лице Цунаде, сказала все.
И потом тусклым безжизненным голосом женщина ответила:
- Будет жить.