Намертво

Она помнит пронизывающую сырость подвала. Помнит приторный запах плесени и неприятный влажный холодный воздух, гадко оседающий в легких. Тогда, кажется, был вполне солнечный осенний день, прохладный, но на небе не было ни тучки, хотя здесь, на глубине нескольких метров вниз, все равно промозгло.

Хотя она совсем не может вспомнить, когда согласилась, втянулась в это. Это ведь Ино, та самая студентка-практикантка судмедэкспертизы. Недоследователь-недоврач, и эта пустая, маргинальная должность прочно за ней укрепилась, урезая спектр ее обязанностей.

Она тогда впервые резала тело. Впервые на новой работе, разумеется. Жуткий, изуродованный труп, кожа которого была покрыта струпьями и гноем, волосы, сожженные прямо с головы, опалили череп, а обрубки отсутсвующих конечностей издавали мерзкий, особо гнилостный запах. Ее это не пугало, не отвращало. Только вызывало некоторое недоумение: как же человеку хватило жестокости такое совершить и зачем было так отчаянно издеваться над человеком, которого он, вероятно, и не знал-то толком? Ее интуиция дозволила ей предполагать только такое развитие событий.

Девушка провела скальпелем от ключиц ниже, к пупку, создавая продольный порез; труп смрадил более чем обычно, его разрезанные куски плоти порой туго натягивались на лезвии, после разрываясь. Ино могла точно сказать, что увечья нанесены прижизненно: сломанные ногти она отметила чуть раньше, а отчасти зажившие загноенные порезы подтверждали ее выводы. Она всматривалась в уродливое, обезображенное лицо, исполосованное, отекшее, навечно замершее, и все время улавливала что-то знакомое, из давно забытого прошлого. Позже она просмотрит дело и вспомнит. Преобразит в уме изувеченный труп в своего давнего школьного учителя и прочно увязнет в этом не предназначенном для нее омуте.

Ино не знала, зачем она начала расследовать это дело, оказавшееся маленькой толикой большого, запутанного расследования, к которому допущены были самые опытные, вышестоящие люди. Ей там места не нашлось: ее уделом оставалось вскрытие трупов и анализ тканей. Но она, имея невероятную упертость, сама привязала к себе балласт и нырнула на дно. Но тогда она еще не знала, что веревка затянется намертво.

Она почти не спала, почти не ела, даже взяла больничный, по-тихому просматривая доступные ей архивы. Звонила родственникам Сарутоби, представившись приближенной ученицей, и скрупулезно узнавала, где и когда был ее якобы любимый преподаватель. Так она вышла на этот старый, вонючий бар, находящийся недалеко от побережья. Там, у моря, кажется, проходили похороны какого-то монаха.

Там она впервые пересеклась с ним. Безупречный саксофонист с столь убогом, отвратительном месте бельмом выделялся на фоне общего омерзения и тлена. Ее привлекла его харизма, улыбка, похожая на оскал, и та самая, давно полюбившаяся ей легкость в людях. А еще интуиция, непомерно, как назло, развитая, подталкивала ее к нему. Все происходило как-то неправдоподобно быстро, и Ино точно не могла сказать, почему сейчас здесь, в промозглом подвале, она стоит, неморгающе глядя прямо перед собой, а не прикована к стене, как та девушка. Она сидит, сжавшись, и поскуливает, как щенок, вздрагивая, а руки связаны цепью намертво. Не выдернуть, не пошевелиться даже.

Ино облизнула иссохшие губы, повернув голову влево, посмотрев на его профиль. Он тоже стоял прямо, не шевелясь, не двигаясь, как и она сама. Ухмылялся, ожидая, вероятно, что она убежит. Но Ино не могла и сама ответить, почему она стоит здесь, сжимая в руке холодную сталь охотничьего ножа, а не позвонила в полицию еще тогда, когда впервые побывала здесь. Когда после долгих поцелуев, после которых у нее потрескались и покрылись кровью губы, продолжения не последовало, и он тихо, отстраняясь, ушел курить, оставив ее одну. Когда ее шальное любопытство заставило ее спуститься вниз и увидеть это.

Это помещение прямо сквозило духом смерти, смрадом трупов, эхом мучений. Стены как будто упивались мнимым страхом и болью, насмехаясь, заливаясь прерывистой булькающей истерикой. И окровавленные цепи, вбитые в стену, в своей пустоте казались обиженными и померкнувшими. Сейчас, обвивая змеями тонкие запястья, они преобразились. Ино не боялась, хотя порой ее интуиция возмущалась, как будто повелевая ей немедленно уйти, почти тут же затихала. Харизма Хидана действительно была настолько всепоглощающая, что перечить ему было невозможно.

Он ни в коей мере не принуждал. Просил, убеждал, но силу не применял. Они все, все его жертвы, приходили к нему сами. Девушки, старые замужние женщины, мужчины, пропустившие пару рюмок дешевого пойла - все они практически возводили его в культ. И он наслаждался, да, поистине упивался чувством превосходства. Он рвал, резал их на куски, мучал их неделями, и их психика ломалась очень быстро, и они в своей дикой муке забывали свою личность и страдания забывали тоже. Он насиловал их сознание, кроша его, но тело украшал лишь увечьями. Хидан всегда считал непомерно омерзительным физическое надругательство над жертвой. Подобно богохульству, это нарушало истинную цель убийства. А он верил. Эта вера укрепилась в нем намертво.

И Хидан не знал, переживет ли Ино этот вечер. Выкарабкается ли девушка, намертво застрявшая в узлах собственной порочной интуиции.