Нож. 2 глава.

Кофе давно остыл, но Саске продолжал усердно насиловать его ложкой, наблюдая, как закручивается маленькая воронка и выплескивается жидкость из чашки. Кофеворот.

Усталость похожа на пыльный ватный матрас, свалившийся на голову. О, Учиха мог бы говорить об усталости часами. Пожалуй, только о ней он и мог говорить. Нашелся бы только тот, кто выслушал. Два дня полнейшего безделья и распинывания хуёв по квартире тянулись как-то слишком уж медленно. Виной всему было грёбанное предвкушение, которое Учиха никак не мог из себя выгнать. Не мог остановить трясучку, не мог избавиться от приятного сосущего чувства где-то под диафрагмой. И предвкушал он отнюдь не события — о, нет! - он предвкушал ощущение движения. Так должны чувствовать себя инвалиды, обретшие внезапно давно утраченные возможности.

Десять лет пролежать неподвижно в своей постели, не в состоянии даже собственные яйца почесать. Видеть, слышать, вникать, анализировать. И ничего-не-делать. Просто потому, что это не в твоих силах. Так сложились ебучие обстоятельства. Тебя не слушаются твои чертовы руки и твои чертовы ноги. Ты словно связан. Пытаешься вырваться из самого себя, как из плотного футляра. Но не можешь.

А потом в один момент ты откидываешь в сторону одеяло и встаешь. Ощущаешь ток крови по венам, ощущаешь пульс под ребрами, ощущаешь собственные ноги на полу. И чешешь яйца, разумеется. И ты можешь побежать, если захочешь, можешь сесть или встать, если захочешь, можешь прыгать, брать предметы, вертеть головой. Сам. Мыться без чьей-то помощи, дрочить, потягиваться. Как будто впервые. Острейшее ощущение самогосебя.

Вот что Саске сейчас чувствовал, несмотря даже на усталость. А еще он хотел снега. Белого, как чистый лист. Он укрыл бы всё вокруг своей чистотой и спрятал бы грязь.
Зима очищает, Учиха верил в это. Ему до охуения хотелось выскочить на улицу, ощутить на щеках прохладный воздух, вдохнуть его полной грудью и-даже-чуть-больше, почувствовать, как легкие раскрываются, наполняясь прохладной свежестью.

Но за окном стоял блядский июль, сухой и горячий. Молчаливый. Безветренный. Тишина у такого июля — предгрозовая.

«... часов утра был совершен террористический акт...»

Саске отодрал взгляд от окна, отхлебнул, наконец, свой остывший кофе и повернулся к телевизору. Нащупал пульт, прибавил громкость.

«... сразу на пяти линиях токийского метро было применено отравляющее вещество зарин*. В результате газовой атаки погибли 13 человек, более шести тысяч получили отравление различной степени тяжести, результатом которого стали поражения опорно-двигательного аппарата, речи и зрения**. Прямой репортаж с места событий...»

Врачи в химкостюмах, мужчина средних лет на носилках, обезумевшая женщина кричит в камеру, что потеряла свою дочь, машины скорой помощи, несколько перекрытых кварталов, толпа зевак, щелкающих мобильниками, усталые лица полицейских, продырявленные пакеты с зарином на полу вагона, паника, вопли, какая-то девушка теряет сознание, дата поминальной церемонии, уверения начальника полиции о том, что подозреваемые уже задержаны. Большое событие, обсуждать будут еще долго.

Саске залпом допил остатки кофе и выключил телевизор, сетуя на мудаков-террористов, из-за которых перекрыли метро.

Пятнадцать часов пятнадцать минут. В детстве брат рассказывал Саске, что если случайно взглянуть на циферблат и увидеть, что число часов и минут совпадает, то можно загадать желание.
Брюнет прикрыл глаза, втянул воздух носом, слегка хмурясь. Он реально ебанулся, если решил сейчас вспомнить брата.

Нож в спине — прощальный подарок Итачи — делает скрипучий поворот вокруг своей оси, похлюпывая гноем между лопаток Учихи-младшего. С таким сырым скрежетом поворачивался бы ржавый ключ в древней бабулиной музыкальной шкатулке. В которой каждый звук похож на свист этого ебучего ножа.

«Ну, ничё, - думает Саске, мысленно потирая ручки и гаденько хихикая. - Я тебе этот нож в жопу засажу, пидор. По самую рукоятку. И вертеть буду, пока всю кишку не выковыряю».

До встречи с Харуно чуть больше, чем полтора часа, и брюнет на полном серьезе садится писать список дел, которые он не сделал за эти выходные. Не потому, что не мог, а потому что вола ебать интереснее.

Скука неизбежно ассоциируется с безвкусной жвачкой, которая когда-то, возможно, была мятной. Или фруктовой. А, в общем, хуй ее знает, теперь и жвачку со вкусом жвачки научились делать. Да и не во вкусе дело, божечки. Дался тебе этот вкус, Учиха? Важна сама форма. Консистенция. Эта скука, одолевавшая Саске, пока он переодевался, пока шел до кафе, которое назначил Сасори, пока мусолил меню, определенно была блядской жевательной резинкой, которую жевали и жевали, и жевали, несколько часов — а может и дней? - подряд. Она тягучая, все еще влажная от слюны и пахнет чем-то не очень приятным, вязким, липким. Сковывающим.

«Завязывай, парень, твои метафоры уже всех заебали», - зевнул кто-то внутренний.

Саске вздохнул и поднял глаза к потолку, щедро украшенному лепниной. Кружева по стенам, хрустальные люстры, белоснежные скатерти. Блеск и золото. И почему сегодня утром распылили яд в метро, а не взорвали это вычурное кафе?

Раздосадованный несправедливостью бытия, Учиха перевел взгляд в окно.

Самым обидным было то, что он идеально вписывался в это место. Он был замечательным «своим» среди этих убогих блестяшек. Вся эта мажорная хуйня течет в его крови, она передалась ему по наследству от далеких прадедов. Учиха — это не фамилия. Учиха — это знак высшего качества, нахуй. Цвет кожи, волос и глаз, плоть, кости, манеры и движения - идеальная порода идеальных людей, запрограммированных быть лучшими во всем. Тьфу, блять.

И Саске сплюнул бы прямо на сияющий мраморный пол, да только воспитание не позволило.

А потом случился пиздец.

И хрен его знает, что это было — паучье чутье или жопная интуиция, но когда зазвенел колокольчик, повествуя о новых посетителях, парень обернулся, едва не слетев со стула. И увидел, как сисястая блондинка со смутно знакомым лицом втащила за руку свою подругу. Которой оказалась Харуно Сакура. Но нет, пиздец был не в этом. Дамочки проплыли, как каравеллы по зеленым волнам, мимо Саске и припарковали свои подтянутые попки через три столика от брюнета. Который, мягко говоря, слегка подрастерялся.

Учиха просидел еще ровно двадцать минут и двенадцать секунд (он засекал), изображая блаженную задумчивость и ожидая хоть каких-то действий от девушки, после чего в последний раз полоснул по лицу Харуно «нутыпиздец» взглядом и поднялся, чтобы уйти. И он, блять, почти ушел же. Почти...

- Саске-кун?

«Твою мать, и когда ты только успела?..»

Парень повернулся так резко, что Сакура — бля, да она реально как из под земли выросла! - невольно вздрогнула.

- Чё?

«Это что, часть твоего плана?»

- Простите, я, наверное, обозн...

- Нет, Сакура, ты не обозналась.

«Не обозналась ты, а ёбнулась к хуям. Что за игры в первое свидание?»

- Ого, я приятно удивлена, что ты меня помнишь, - улыбается.

«Не помню».

- Твои волосы все еще розовые.

«Кто сказал тебе, что это красиво?»

- Да, я их отрастила, - гордо машет косой до жопы.

- Как мило.

Глаза зеленые, большие, щедро обрамленные густющими светлыми ресницами (Саске мысленно провел отсылку к каким-нибудь мароканским опахалам, или как там это называется). Худая, можно сказать, тощая. Правильные черты лица, даже слишком. Салатовый свитер крупной вязки, светлые джинсы. Хорошая девочка, послушная дочка, примерная ученица. Типичная карамельная кукла.

- Эм... Ты здесь один? - робко заправляет за ухо непослушную прядь.

- Как видишь.

«Ты действительно больная. Браво, ты разыграла шикарный спектакль нашей первой встречи. Ну и нахуя?»

И Учиха ведь почти спросил это в слух. Едва ли не разразился гневной триадой: эй, девочка, что за грёбанный мазохизм? Тебе правда нравится смотреть, как я притворяюсь? Больная. Ты больная, больная, боль...

- Ну, ладно, я пойду, пожалуй, приятно было повидаться, Саске-кун.

- Ага.

И она просто отворачивается и идет к своей подруге. Просто. Отворачивается. И. Уходит. Блять.

Саске смотрит на ее спину и почти взаправду видит, как она (спина) ехидно ему улыбается.

«Ну и что это было?»

- Харуно Сакура просто взяла и съебалась.

Сасори поднимает на Учиху глаза, и в них отчетливо читается «иди купи себе лес и проебись в нем».

Саске, вломившийся в мастерскую десять минут назад, деловито расхаживает из стороны в сторону. Это тупое поведение Харуно в кафе никак не давало ему покоя. Он не спал всю ночь, надрачивая свои несчастные извилины, пытаясь понять, что сделал не так. И вдруг его осенило. Да так, что парень сорвался в поисках «мистера, мать его, посредника», едва поднялось солнце. С одним единственным вопросом, ответ на который решил бы больше, чем все.

- Она не знает, да?

Сасори демонстративно молчит, вырезая что-то в куске дерева, что лежит перед ним на столе. «А вам, сударь, какая печаль?» - как бы намекает он всей своей позой, прямой спиной, приподнятыми бровями.

Ну, конечно, она не знала. Саске устало выдохнул, прикрывая глаза.

Эту черту Харуно брюнет хорошо помнил (что было весьма странно, если учесть, что до недавнего времени он не помнил о девушке вообще) — Сакура никогда не врала. Рубила правду-матку не в бровь, а в глаз. В лоб. Без ковриков и церемоний. Будь то «Меня пучит от салатов в школьной столовой», «Ты слишком тупой, чтобы быть моим парнем» или же «Саске-кун, я люблю тебя больше жизни».

- Я что, должен ей теперь при каждой встрече водевиль показывать? Хули она не в курсе-то?

- Ты сам-то был бы рад тому, что с тобой встречаются только потому, что ты умираешь?

Сасори сдул свежую стружку. В просторном помещении пахло кедром.

Саске бросил в сторону красноволосого острый взгляд. И промолчал. Не из чувства такта или тому подобной поебени.

Он просто знал, как это — когда тебя жалеют. Все эти «ах, бедняжка, ну, как ты?». Все эти взгляды, похожие на свёрла. Все эти уёбки, которые ждут, когда ты сломаешься, чтобы понести эту новость своим бесконечным знакомым, хвастаясь тем, что стали свидетелями чужой слабости, словно самым ярким событием в их оцепеневших жизнях. Все это более, чем мерзко.

Учиха остановился возле одной из полок, разглядывая стоящие на ней фигурки людей и животных. Марионетки. Разных форм и размеров, но все, как на подбор, идеально правильные, реалистичные. Прекрасные куклы. Сасори хорошо вписывается в это место, потому что очень похож на этих кукол. Такой же искусственный.

- Я буду сообщать тебе куда, с кем и зачем она пошла, так что, тебе просто нужно будет...

- … Ходить за ней, как ебанутый сталкер.

Учиха повернулся к красноволосому лицом, скрестив руки на груди. Он уже жалел, что поддался порыву надавать Сасори по лицу за пиздеж и вычислил, где тот проводит свои унылые будни. В столярной мастерской, как оказалось (просторный подвал, куча дерева, старый диван и пара кресел возле странного вида квадратного столика — вот и вся обстановка). Теперь брюнету хотелось просто пойти домой или напиться с Наруто, или снять шлюху, или обдолбаться в ноль, или затеять генеральную уборку, или пройтись по магазинам — короче, съебаться уже отсюда. Не нравился ему этот странный чувак, не нравилась эта тупа затея с «псевдоотношеньками». Но...

Вечное грёбанное «но», которое трансформируется в лицо брата, и нож в спине делает очередной оборот.

- Я понимаю твое недовольство, но теперь это твоя работа, - звучит немного надменно, от чего у прославленной учиховской гордости начинает подгорать крайняя точка. Но Саске в ответ лишь состроил гримасу «ты говно, а я конфетка». Взгляд вновь упал на кукол на полке.

- А ты у нас, значит, кукольник, - констатация.

- Это не твое дело, - ни единой эмоции.

Ну да, ну да, блять. Прибаблился-то ты явно не за счет своих марионеток. Кукольник, как пить дать. Только играешься ты с людьми.

И что за игру ты затеял на этот раз?

- Она не выглядит больной.

- Что?

- Она не выглядит безнадежно умирающей.

- А что, по-твоему, все больные раком бледные и лысые?

Сасори ухмыляется и, откладывая свою поделку в сторону, встает с дивана и идет копошиться в старой спортивной сумке, из которой в итоге извлекает три пузырька с разноцветными этикетками.

Возвращается на диван, жестом приглашает Учиху устроиться в кресле напротив.

- Итак, раз уж ты здесь... - Акасуна поставил перед брюнетом баночки с зеленой, желтой и красной этикетками, попутно комментируя каждую. - Эти таблетки она пьет, когда болит голова, эти - когда начинаются спазмы или судороги, а эти - когда поднимается давление. У нее есть собственный набор препаратов, но тебе тоже нужно постоянно иметь это все при себе.

Саске закатил глаза, откидываясь на спинку кресла. Еще карманной аптеки ему не хватало.

- Помимо этого следи, чтобы она не переутомлялась, не пила алкоголь, соблюдала режим, диету и...

- А трахаться-то ей можно? - перебил Учиха, демонстрируя собеседнику «тызаебал» ухмылку. - Или у нее освобождение по состоянию здоровья?

Сасори поднял на Саске тяжелый взгляд. Блять, брюнет мог бы жопу поставить на то, что кукольник сейчас представил, как отрезает ему хуй, потом режет, как колбасу, и скармливает Учихе бутеры-с-членом.

- Можно, - цедит, наконец, красноволосый сквозь плотно сомкнутые зубы. Почти рычит.

Ого, неужели ты и сам хочешь её выебать? А может быть, и уже... Хах, это все, кажется, начинает становиться интересным.

Саске наклоняется ближе, сцепив пальцы в замок, щуря глаза, растягивая рот в сладенькой улыбочке и спрашивает, елейно так, словно выпрашивает у родителей шоколадку.

- Скажи-ка мне, мистер заботливый папаша, тебе-то все это, нахуя?

Почему ты сам не будешь рядом? Почему тебе нужно было подбирать какого-то парня с улицы? Почему Сакура ничего не знает? Кто ты для нее? Кто ты вообще такой?

- Я просто возвращаю долг.

Берет в руки свой недосверленный кусок дерева, всем видом показывая, что на этом разговор окончен. Он ущемлен. Уязвлен. Задет, блять, за самое живое, что в нем еще осталось этими горящими в глазах Учихи невысказанными вопросами. И Саске видит это свое превосходство над чужими демонами. Но молчит.

Встает, сгребает таблетки, желает Сасори удачи в личной жизни.

Разговор действительно окончен.

________________________________________________________
*Зарин — отравляющее вещество, обладающее нервно-паралитическим действием. Вызывает поражение при любом виде воздействия, особенно быстро — при ингаляции. Представляет собой изопропиловый эфир метилфторфосфоновой кислоты, жидкость без цвета и запаха; смешивается во всех отношениях с водой и органическими растворителями.

**поскольку мне отшибло фантазию я не стала выдумывать, а использовала реальное событие, случившееся в 1995 году и организованное приверженцами секты "Аум Синрикё". Непосредственно в теракте 1995 года участвовали 10 человек — пять пар, состоящих из исполнителя и водителя. Основной обязанностью исполнителя было войти в вагон метро, проехать определённое количество станций, опустить пакеты с зарином на пол вагона и перед выходом проткнуть их специально заточенным концом зонта. Водители же ждали на указанной станции и должны были увезти исполнителей в безопасное место.