О креветках, общем впечатлении и наглости. История VI

Я от удивления онемела.
– Какой у тебя красивый брат! – горячо зашептала мне на ухо Марина, и я тут же преисполнилась к Диме благодарности – всё-таки, при всех его недостатках, он ни секундочки не был дураком.
– Почти родной, – брякнула я зачем-то, краем глаза наблюдая, как хитро сузились его глаза.
– Спасибо, что заботишься о моей любимой мелкой сестрёнке! – зашкаливающим от позитива голосом сказал он, приторно улыбаясь; у меня от выражения его лица улыбка примёрзла к губам.
Офигеть. Да он же милый.
Правда, меня от собственной мысли чуть не перекосило уже в третий раз за сегодня, но я, в принципе, сдержалась.
– Марин, у тебя же дела? – терпеливо напомнила ей я, мечтая, чтоб она как можно быстрее смотыляла куда-нибудь подальше.
Я не люблю таких людей. Поверхностно-лживых, способных говорить тебе в лицо одно, а за спиной – совершенно другое, и даже когда их припирают к стенке аргументами, они не признаются.
Это мерзко. Это опошляет мои представления о «правильном лицемерии».
– Ах да, точно! – улыбнулась она, поправляя шапку. – До завтра, Анют!
– До завтра, – пробормотала я далёким от радости тоном.
Дома я скинула сапоги и рванула в свою комнату, по пути выхватив из шкафа в коридоре сумку.
– Эту книгу, – бормотала я, чтобы ничего не забыть. – Эту тетрадь… ручки… майка, другую водолазку, домашние шорты, три рубашки, и…
– Это возьми, – посоветовал мне Дима, и когда я обернулась, то чуть не выронила всё, что держала в руках.
– Положи на место моё бельё!!! – завопила я, переходя на ультразвук.
– Да ладно тебе, – мужчина ухмыльнулся… улыбнулся… ухмыльнулся?.. нет, пусть всё-таки улыбнулся, ибо я верю в человечество. – Оно же такое милое… а это что?
– Да положи же ты! – безнадёжно повторила я, глядя, как у него удивлённо вытягивается лицо.
– Слушай, а ты не маловата для таких вещей?!
– Слушай, а ты не староват, чтоб шариться по чужим полкам? – в тон ему ответила я, продолжая собираться. Наушники, зарядка для телефона, тетради для школы, несколько учебников, которые вечно пылятся дома, пара брюк, и ещё не слишком внушительная куча остальных вещей, которые мне лень перечислять, были заботливо уложены мною в эту самую несчастную спортивную сумку, повидавшую много чего на своём веку…
… но, впрочем, что-то меня занесло. Дома мы пробыли недолго (он слишком громко ворчал), выходя, не встретили никого из знакомых (хвала Богам!), и доехали к нему домой сравнительно быстро (а тут я даже и не знаю, что брякнуть).
– Тебе завтра в школу, – напомнил Дима голосом типичного папика.
– А тебе нет, – брякнула я, думая о том, что бы мне с ним такого сделать. Я, конечно, человек не мстительный абсолютно… так сказать, просто верну должок.
И оправдано, и звучит ничего так. Как в старых детективах, или в ковбойских сериалах. А может даже, как в фильмах про пиратов.
Йо-хо-хо и бутылка счастья!
Я должна что-то сделать. Эта вот подленькая мыслишка крепла во мне с каждой секундой, а воодушевлённое настроение, оставившее меня ещё в ноябре, встряхнуло меня за грудки и дало чувствительный пендель.
Да мы ж живём, чёрт побери!
Дима со скептицизмом, перемешанным с чувством собственного достоинства, подкреплённым насмешкой, с вежливой улыбкой смотрел, как я пытаюсь впихнуть свою чумудану в шкаф.
Попытки, однако, оставались тщетными, а я даже не ругалась, что он хихикает себе там, а не помогает. Тоже мне, мужик.
Но, так или иначе, но послышался чёткий звук поворачиваемого в замке ключа, и Дима вдруг резко поменялся в лице, а потом!..
… нежданчик. Моментально оказался в шкафу, а пока я пыталась думать, затянул меня к себе с такой же моментальной небрежностью.
Дверцы шкафа тихо, но многозначительно хлопнули. Наступила полнейшая тишина.
Поза, в которой мы сидели в шкафу, оказалась очень и очень странной, а, что главное – совсем неудобной.
Я, поджав ноги, сидела на его… гхм… поясе, не имея возможности откинуться назад – там были его согнутые в коленях конечности – упиралась локтями в одну из боковых стенок шкафа.
Я вообще и не знала, что я такая гибкая. И уж тем более, что в такой неказистенький с виду шкаф, не соглашавшийся вмещать мою сумку поперёк, смогли влезть мы двое.
– Это что вообще сейчас было? – шёпотом спросила я, пытаясь определить, где его голова, и где он вообще потерялся – в шкафу было чертовски темно.
– Прости, – приглушенно ответил Дима. Какое-то смутное, странное чувство – почему-то по телу мурашки побежали, а он продолжил всё тем же виновато-заговорщицким тоном. – Девушка пришла.
– Чья?
– Моя, представь себе! – он перешёл на свистящий шёпот.
– А какого хрена ты со мной в шкафу прячешься?! – возмутилась я. – Так понятно ещё, если бы ты просто меня затолкал, хотя можно было сказать, что я твоя сестра… вылезай немедленно!
– Мы с ней расстались.
– Давно? – я бы не сказала, что я обрадовалась, но какое-то гаденькое чувство внутри зашевелилось.
Ох, бывает. Влюблюсь ещё ненароком, если ещё не влюбилась. Делать то, чего ни в коем случае делать нельзя – мой конёк.
– Вчера.
– Так вот почему ты пьяный пришёл! – заключила я. – Давай, ещё не поздно всё исправить, да…
– Заткнись, – каким-то странным тоном произнёс Дима. – Я с ней расстался потому, что я так хотел. Она, наверное, пришла занести ключи, так что сиди смирно и не дёргайся.
Меня довольно-таки грубо сгребли в охапку, и по коже опять побежали мурашки. Что ж такое-то?
– Кстати, – вдруг задумчиво сказал он откуда-то снизу. – У тебя же на рубашке кружев нет, правильно?
– Ну да, – ответила я шёпотом, недоумевая.
И снова мурашки.
– Значит, у тебя две пуговицы расстегнулись, – констатировал Дима, и я внезапно поняла, в чём причина моего странного состояния.
Его дыхание. Где-то вот в области моей груди. Звучит ничуть не мило, но дёргало меня действительно не по-детски.
Слышно было, как ударились о стенку туфли, и весьма красивый женский голос пару раз позвал Диму.
Он, разумеется, не ответил.
– Вот скотина, – отозвалась девушка; почему-то воображение мне рисовало чуть ли не супермодель; ах, мои старые комплексы…
– Бросил меня, сволочь такая! – продолжала бушевать девушка. – Понимаешь ли, не устраиваю я его! Чем?! Со мной и поговорить можно, и готовить я умею, да и в постели не хуже остальных!
У меня запылали уши – я, бесшумно, но глубоко вздохнув, поёрзала.
Колючая вредная девственница, которая хреново готовит.
И да, он мне всё-таки нравится.
– Совершишь ещё какое-то телодвижение, – прохрипел Дима раздражённо. – И я тебя задушу.
– Ты не в том положении, чтобы что-то мне диктовать, – фыркнула я тихо. – Сейчас как возьму, да как выпаду из шкафа!
Он вместо ответа снова уткнулся мне носом в расстёгнутую пуговицу и насмешливо выдохнул.
Девушка, тем временем, со всем своим негодованием швырнула ключи на комод, и, снова обозвав его скотиной, ушла.
Как только хлопнула входная дверь, я буквально вывалилась из шкафа.
– Ты подлец, – пафосно заявила я, тыкая в него пальцем.
– А у тебя бюстгальтер красного цвета, – равнодушно парировал он.

На следующее утро Дима удостоился чести лицезреть меня в «лучшем» моём проявлении: я с диким воплем: «Подвези меня до школы, лентяй!» прыгнула на его кровать.
– Тебе удобно? – с вежливостью палача посмотрел он на меня одним глазом, так и не открывая второй; наверное, для безмятежно спящего пробуждение было более чем неожиданным.
– Очень, – призналась я. – Могу ещё попрыгать.
– Ну ты вообще обнаглела, конечно, – Дима потянулся, прогнувшись в пояснице, и я чуть не свалилась. – Залетаешь в шесть утра к практически незнакомому мужчине, прыгаешь к нему в кровать с размаху…
Я слушала, пытаясь удержаться от зевка – на самом деле, проснулась я ещё полчаса назад, просто таращась в потолок и пытаясь прийти в себя. Утренняя раскачка – самое ответственное, а у меня получается что-то в стиле: «подняли, а разбудить забыли».
– Ты бы хоть застегнулась, – с участливостью психиатра добавил Дима, и я, с таким же диким воплем скатилась с кровати и унеслась.
– Сделай мне бутерброд, лентяй! – завопила я из коридора, думая, что мне тут всё-таки начинает нравиться.
– Нет, ну ты точно обнаглела, – отозвался он из своей комнаты.
Я словно влюбилась. Немного сумасшедшая, немного странная, немного задумчивая, но слишком прагматична, чтобы себя в чём-то обманывать.
Странно, но он встал быстрее, чем я вышла из ванной, дыша апельсиновой(!) зубной пастой.
– Меня грызёт совесть, – заявила я, плюхаясь на стул.
– Смешно, – Дима воевал с колбасой.
– Нет, а серьёзно, – я, снова зевнув, размяла плечи; диван утром выглядел так, будто по нему прошли боевые действия, не смотря на то, что всё тело затекло, будто я спала в одной позе всю ночь. – Какого тебе почувствовать себя папиком великовозрастного ребёнка?
– Со вторым размером, – хмыкнул Дима. – С половиной.
– Ты как, на глаз определил?! – поразилась я, забывая убить его табуреткой.
– Носом пощупал вчера, – парировал он, и я, закипая, потянулась к полотенцу.
– Ах ты!..
– Блин! – кара снизошла на него совсем из другого места – нож соскользнул и мужчина полоснул себя по пальцу; с удивлением уставился на выступившую кровь.
Я уставилась с удивлением точно таким же.
– Сделай, как сёдзе-героини! – воодушевился Дима.
– Бегу и падаю, – я фыркнула. – Сунь под кран, а я, так и быть, тебя пожалею.
Он немедленно последовал моему совету – сунул под холодную воду кровоточащий палец. Я смотрела куда-то вдаль, не фокусируясь – то ли на стенку, то ли на плечо его – не разберёшь.
– А какой была твоя первая любовь? – вдруг брякнула я ни с того ни с сего, и, смутившись, разумеется, решила всё опошлить. – Или ты такой старый сухарь, что и не помнишь?
– Как у всех адекватных людей – безответной, – пожал плечами Дима, вытирая мокрые руки о смешное полотенце с лягушками. Боюсь подумать, откуда он его вообще взял.
– Я имею в виду, девушка какой была, – я пригладила волосы и извлекла из небытия зеркало – в общем, решив, что я, как обычно, страшна словно атомная война, убрала его обратно в сумку… а зачем я её вообще на кухню притащила?
– Полной твоей противоположностью, – не стал долго думать он. – Она была на класс меня старше. Милая, никогда не стеснялась просить помощи и не фальшивила.
– А я тебе что, рояль, чтоб фальшивить? – удивилась я.
– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, – Дима даже не обернулся. – Она была честна с собой и окружающими, но, не смотря на всю её беспомощность, опекать мне её совершенно не хотелось. Хотя бы потому, что я прекрасно понимал, чего стоит эта беспомощность. Как-то сказали… снаружи пух, а внутри – сталь.
– Значит, противоположностью, – хмыкнула я. – То есть снаружи меня сталь, а внутри – пух.
– Как ты верно всё уловила, – сказал он с некой долей иронии, смотря, однако, как-то грустно.
Отвернись.
В голове почему-то начало песенки всплыло, которую просто обожает моя соседка по парте. Как там было?..
… он уходил, она вслед кричала: «Не уходи, давай начнём всё сначала!»…
Я морщилась и просила вырубить. Говорила: не признаю таких тряпок. Соседка по парте, тоже, кстати, Аня, тогда прищурилась и сказала, что не удивительно, что я не понимаю всего смысла этой песни. Как бы я и любить не умею.
Выходит, чёрствый сухарь здесь вовсе не Дима?
Хотя, если вдуматься, меня правда раздражает. Как говорил Оксимирон: «Почему же реп должен быть чистым и пушистым? Все, кто хотят такой хип-хоп – чисто фетишисты». Вот и я об этом же, да и не только в репе. Нормальная любовь – именно любовь, а не её глупый подвид типа «лавки» – не делает из человека тряпку. Она возносит, да, она заставляет грустить, но человек всегда остаётся человеком.
Не ревнует к каждому столбу, не устраивает истерики и разборки по поводу и без повода. В чём прикол даже не беречь нервов своего партнёра? Ругаться, злиться, а потом засыпать в обнимку с чайным пакетиком?
Беззлобные споры – это ещё куда не шло. Как о баклажанах.
Возможно да. Любить я, видимо, совсем не умею. А может, и умею, но чересчур по-своему.
Хотя для любви ведь ещё не утвердились окончательные стереотипы.
– А почему ты не допускаешь мысли, что если снаружи сталь, то внутри тоже может быть пусто? – спрашиваю я вроде бы даже как с грустью. – Зеро?
– Допускаю, – смотрит он мне в глаза. – Только тебя это не затрагивает.
Отвернись. Хватит меня понимать.
– Отвези меня в школу, – повторяю я хрипло.