Obsession. Глава 9.

S.

Это была неплохая девчонка, впрочем, чего ещё ожидать от моей бедной девочки Ино, которая только что чуть не пала жертвой изнасилования.
В первый раз, между прочим, насколько мне было известно.
Что ж, неплохо, я уже почти пожалел, что закончил и не довел моё маленькое извращение до конца и не прибавил себе ещё одной забавной истории.
- Ка-а-арин, спасибо, что пришла! – Ино расплывалась в улыбке. Она медленно подошла ко мне и прошептала голосом, полным яда:
- Да-да, я понимаю, насколько ты меня сейчас ненавидишь. Сделай лицо попроще.
Да, она была, как всегда, проницательна – я не помнил, чтобы как-то предлагал ей приводить своих шлюх в мою комнату.
- Ну что, будем знакомиться, - та, что звалась Карин, расплылась в ненужной улыбке. Я, заскучав, начал мысленно прикидывать, сколько раз они были близки и как.
Ино болтала с ней ещё минут пятнадцать, а после этого ушла. Просто взяла и ушла, и тут я точно пожалел, что не изнасиловал её тонкую, проворную персону, пожелавшую оставить меня одного. Ночью. Кинуть меня этой шлюхе.
Чертов Суйгецу, я ещё припомню ему то, как он отобрал у меня единственный приют.
Карин прошлась по комнате нарочито медленно. Остановилась напротив меня.
Да, точно, она была неплохая. Плавное, подвижное и упругое тело. Высокая грудь, соски, просвечивающие сквозь жатую майку.
- Знаешь, забавно, я много о вас слышала. Но у вас что, и шлюха одна на двоих?
«Какая самокритичность»,- мысленно протянул я, но в порыве раздражения я грубо притянул её к себе. Она неловко засмеялась, устраиваясь у меня на коленях.
Что-то во мне переключилась.
Карин была довольно симпатичной девочкой, чьё тело было податливым и тянулось ко мне каждой своей клеточкой.
Чуть наклонив голову в сторону, она внимательно смотрела на меня, улыбалась.
Ладно, было что-то неплохое в её приходе ко мне во время этой безлунной ночи.
- Ино наверняка рассказывала тебе многое обо мне. Так что обойдемся без лишних бесед.
Она снова засмеялась. Я проводил по её пухлым губам пальцами, она блаженно откидывала голову назад.
Её тело таяло на моих руках – недурное ощущение.

N.

Привычка – вот наиболее точный синоним моей жизни. Не слишком радужно, но вполне переваримо.
Учиха Саске стал неплохой привычкой, но в нём была изюминка, он выбивался из ряда тех очевидностей, что раньше со мной происходили.
Вот она – академия искусств. Вот он – класс рисунка, из которого люди мечтают побыстрее выбраться. Вот оно – первое знакомство в новом году.
Череда банальностей, чтобы в конце концов – прийти к этому.
Серая, зашоренная жизнь есть у меня, и это единственное, чем я по-настоящему обладаю. Без денег так и получается, что жизнь – первое и последнее, на что ты имеешь право.
- В моем старом доме была огромная библиотека. Я сам выписал туда достаточно коллекционных книг о художниках. Знаешь, найти что-то дельное в таких книгах обычно не получается, но отыскать хорошего учителя по истории искусств – ещё труднее.
У Саске Учиха чётко разделилась жизнь прошлая и жизнь настоящая. Это было в чем-то даже забавно – напиши абстракцию в черно-белом ни разу не ударившись в полутона – вот и представление о его жизненном пути. Он сам так говорил.
Единственной ниточкой – тем вынужденным оттенком, мостиком из одного мира в другой – была Ино. В ней заключалась тайна прошлой жизни Учихи и одновременно с этим – ключ к его настоящей душе. Именно поэтому мне так нравилось, когда она случайно заглядывала к нам.
На вечернюю прогулку. Привычка, которая через пару месяцев, я уверен, любому другому уже надоела бы – но я годами занимался одними и теми же делами, не приносящими мне удовольствие.
Так что Учиха – это по-настоящему классно.
- Мне хочется пива. Зайдем в какой-нибудь бар.
Это констатация факта, и мы уже сворачиваем в сторону улицы, переполненной питейными заведениями. Для меня навсегда останется загадкой – чья же душонка была настолько гадкая, что так выела целую улицу нашего города? Но никто не знал, откуда всё это началось. Просто тут всегда были бары, много баров, а так же шлюх и мужского и женского пола. Заведения пестрели разнообразием – от дешевых забегаловок до «Meds», в котором ошивалась богатая молодежь. Все рядом. Всё близко. Всё для того, чтобы забыться.
Я выжидал, когда мы выйдем на эту улицу – лицо Учихи тут же приобретало какое-то особенное выражение. Что-то вроде: «мне тут хорошо, я тут как дома».
Как бы он не стремился раскрасить свою настоящую жизнь в белый – он всё равно любил эти места, и вовсе не из-за пива, а из-за всей этой атмосферы потерянности.
Я схватил его за руку – несколько грубо, но я вообще боялся к нему прикасаться, опасаясь, что это будет понято не так, и потащил в один из переулков.
- Куда ты меня тащишь, мальчишка? Я же сказал…
Я продолжал идти вперед – сквозь череду пабов, чтобы выбраться к старому-старому двору. То была окраина – а я их любил в своей менее паршивой, чем у Учихи, молодости.
Оказавшись в окружении старых качелей, обронивших листву деревьев и свежего воздуха, Учиха нахмурился.
- Садись, - пригласил я его на качели.
Его тяжёлый, утомленный взгляд медленно прохаживался по опустевшему двору - впитывал каждую мелочь, проникался атмосферой.
О да, она была неплохая. Покинутость, забытость, обреченность – посмотри на край этого маленького света, в которым мы проживали все эти годы. Выйди из шелка и лоска, перегара и шлюх – почувствуй пустоту.
- Ну, давай… - он притянул меня к себе, неуклюже толкнув на сиденье – качели были чем-то вроде машинки, облезлые и скрипучие.
И кое-как вмещающие нас вдвоем, отчаянно балансирующие и всё же перевешивающие в сторону Учихи.
- Ну, и зачем ты меня сюда притащил? – его пальцы поползли вниз – по ремню джинсов и забрались в карман в поисках сигарет. Тонкие, выбеленные пальцы художника, чувственные и красивые. В его случае даже не потертые краской.
Огонёк вспыхивает и остается меркнувшим клочком на конце сигареты – единственным теплым в этой засохшей картине.
- Надо разбавить обстановку. Хватит уже твоих баров. Я приглашаю тебя в свой мир.
Его губы расплылись в усмешке, почти доброй, но всё же усмешке:
- Что-то у тебя тут как-то не слишком солнечно.
Я расплылся в улыбке.
Учиха устроился поудобней – меня качнуло вверх, наши ноги отчаянно искали пространства, но им оставалось только сплетаться между собой.
Физическая близость – понятие относительное.
Некоторые умудряются получать удовольствие от случайных касаний. Я не был столь искусен во всей этой мешающей нормальному существованию физике – я был почти безразличен к прикосновениям.
И Учиха был достаточно близким, чтобы позволить ему пару сантиметров личного пространства. Надо же, Учиха был действительно близким.
- Мне почти жаль тебя, если ты всю жизнь провел в таких подворотнях. Кажется, мои бары просто роскошь по сравнению с этим унынием.
Я беспомощно пожал плечами – мы были из разных миров. Но я надеялся, что это было не бесполезное занятие – пытаться эти миры свести.
- Ты ведь знаешь - я не люблю болтать, но я не против послушать историю твоей жизни. Кажется, там где-то затерялось провальное соблазнение, после которого ты записал себя в асексуалы.
«Ты» - это местоимение резало по ушам. Такое иногда бывает в самом-самом начале знакомства, когда ты ещё не привык к человеку настолько, что его благоприятное к тебе расположение пугает.
Я честно не знал, что было в голове у почти легендарного Саске Учиха, более того – я боялся залезать в его голову: вдруг там обнаружится слишком много скелетов для одного меня?
Но раз он просил рассказывать – мне оставалось лишь исполнять его просьбу.
- Тебе интересно про девушек? Я-я-ясно, про кого ещё тебе будет интересно, - я почти обижено откинулся на спинку, из-за чего нас резко качнуло. Учиха недовольно стряхнул с сигареты пепел, вопросительно подняв взгляд. Я тут же мотнул головой.
Учиха постоянно курил при мне и постоянно предлагал затянуться, но я всегда отказывался, ибо весь этот дым, все эти запахи – нет, увы, в моей жизни было достаточно пепельной серости.
- Ты ведь и сам всё себе достаточно ярко изобразил? Ты знаешь о таких вещах гораздо больше обывателей: как о соглашениях, так и об отказах. Это даже забавно…
Когда тебя слушают? Когда тебя слушают по-настоящему?
Эти моменты взаимного интереса действительно редки, и я не был уверен, что Учиха, откидываясь на этих разваливающихся качелях, вдыхая в себя никотин, на секунду закрывая глаза и видя в бесконечной темноте вселенную, способен был меня слушать. Я не был уверен, что Саске Учиха был человеком – в это было трудно поверить. Что его способность говорить была столь же нормальной потребностью, что и у других людей.
Идеализировал ли я его? Скорее нет, чем да. Разница в наших взглядах на мир была парадоксальной для близкого общения – это наполняло всё вокруг противоречивостью.
Всё это серое небо, всю эту промозглую позднюю осень с её опавшими листьями, размазанными чужими ногами по промокшим дорогам.
Боялся ли я его?
Однозначно. Точно. Определенно. Я боялся его. То был инстинкт самосохранения, и он кричал внутри: «Если ты всё ещё хочешь своей размеренной жизни, беги быстрее от этого подонка!»
Но я не слушался. Мне казалось: «А разве может быть хуже?»
И я выходил в прохладу осени с ним и его сигаретами каждый день.
Я рассказал Учихе о той девочке, которая очень сильно меня хотела.
- В своей похоти она была отвратительна. Пьяная и жутко смазливая. Ей видимо очень хотелось трахаться, в то время как я – бедный и невинный ребёнок. Я не привык к этому. К тому, что кто-то тебя так нагло трогает, ощупывает. Жуткие ощущения. Я целовался с девушками, обнимал их, питал даже некоторое возбуждение к некоторым из них. Но она была просто отвратительна.
- Она уничтожила все твои розовые мечты, я прав? – Учиха самодовольно приподнял брови.
- Нет, скорее… я просто понял – это не моё. Это мне не надо. Изящные фигуры только на фотографиях. Красивые оргазмы только в порнографии.
Саске опять еле сдерживал свой грубый смех над драмой всей моей жизни. От всех этих историй у него явно поднялось настроение, а я, кажется, был к нему настолько хорошо расположен, что был согласен на всё.
Пересказать ему всю свою жизнь со всеми этими казусами и посмеяться, посмеяться вместе с ним над каждым моим проколом с девушкой, над каждой её неудачной попыткой меня соблазнить.
- Всё ясно, Наруто, мне всё ясно.
Я изумлённо на него уставился: его губы изогнулись в насмешливой улыбке, глаза заинтересованно блуждали из стороны в сторону, а движениях читалась уверенность.
Наблюдать за Саске было действительно интересным занятием: его движения, хоть и не выдавали всё очевидно и досконально, но всё же давали больше информации, чем его слова.
- Ну? Ну же! Продолжай!
- Ты – гей, - заключил Саске самодовольно, качнувшись и заставив меня лишиться не только дара речи, но и равновесия.
- Или ребёнок. Выбирай, что больше тебе нравится. Возможно, ты просто ещё не дозрел. Знаешь, ведь действительно не всем нравится секс, как секс. Может… ты ищешь чувства. А может тебя не привлекает женская эстетика. Сколько вариантов… ты знаешь, почему я люблю всю эту грязь, похоть?
Не дождавшись моего ответа, он продолжил:
- Она интересна как явление. Желания человека – вот, где раскрывается его настоящая сущность. Ты можешь быть безразличным. Можешь быть экстравагантным. Можешь быть сущим ангелом. Тысячи образов тебя – но разве есть кому-то дело до того, какие маски ты для кого напяливаешь? Другое дело – секс. Некоторая эгоистичность свойственна нам всем, и если ты хочешь узнать человека – переспи с ним. И все его желания, скрытые под личиной той повседневности, в которой мы увязли – всё уходит.
- Отстань, Учиха, это даже не смешно. Совсем не смешно.
Его пальцы заблудились в волосах – угольной шевелюре. Несколько скептично наблюдая за мной, Саске протянул ко мне свои руки, которые, мне казалось, живут совершенно другой жизнью, в отличие от своего хозяина.
- Можем проверить тебя. Это ведь так легко. Если всё получится – будет удовольствие, если нет – уверенность в себе.
Я испуганно отшатнулся от Учихи, чьи руки перебрались на мои колени в жесте почти пренебрежительном, но, несомненно, властном.
- Нет, Саске, не-е-ет, я в такие вещи играть не собираюсь.
Учиха изменился – еле заметно – какой-то иной атмосферой от него повеяло. Внимательный взгляд всё также пронизывал меня насквозь, а мне оставалось подмечать всякие невидные на первый взгляд детали.
То, что пальцы у него были очень тонкие и цепкие, они впивались в кожу и будто хотели проникнуть туда глубже. Его губы были слишком бледными, обескровленными и совершенно неживыми – не верилось, что этот человек был способен на чувственность. Тело из костей и мышцы, обтянутых чёрной рубашкой было, на самом деле, очень красивым и сочетало в себе что-то эстетическое, линейное, что можно было бы вписать в неплохую композицию, и ломкое.
Его руки двигались по моим коленям, наши взгляды пересеклись и не желали отрываться друг от друга – банальнейшая сцена.
Внутри что-то опять кричало о невозвратимости прошлой, размеренной жизни, в которой у меня было всё то немногое, что требовалось.
Я же решил, что да-да-да.
Я согласен.

*

D.

Тяжёлый, прожигающий взгляд Сасори преследовал меня все эти несколько дней – даже в студии спасаться от него не удавалось. Сасори был чуточку старше – всего на пару месяцев, но он обладал тем недюжинным спокойствием и трезвостью рассудка, чего мне не доставало. Сасори был влюблён в боль и меня, я же был одержим им, а теперь и своим прошлым.
Где-то внутри я смутно понимал, что Сасори наверняка найдет не мало общих тем с Реном – они получали едва ли не одинаковое удовольствие от боли. Но от этого сравнения становилось не по себе: может, никакой новой жизни и не существовало? Может, всё это время я жил с призраком своего прошлого? Делил с ним одну кровать и не заикался о другой своей жизни, наивно полагая, что всё кончилось?
Жить с Сасори теперь было действительно невыносимо – весь его вид указывал мне на дверь, а потом на такси прямо до полицейского участка.
В это утро я не выдержал и, несколько эмоциональней, чем ситуация требовала, вызывал такси.
Осень была. По-другому и не скажешь. Всё, что писатели и импрессионисты пытались вложить в это понятие, расцветало прямо у меня на глазах своими пожухлыми красками сквозь окно машины.
Бороться было бесполезно, и я сдался.
Так что особенно серое в это время года здание офиса полиции внушало мне лишь одну мыль:
Пока-пока, Рен. Все кончено.
Я поднимал со дна старые связи, давно уже мной утерянные. Я стучался в старые студии и находил там совершенно новых людей. Это была погоня за призраком, и погоня – тщетная.
Но я проделал всё это, чтобы теперь, без всякого угрызения совести приехать сюда – и ответить на каждый их вопрос.
Выложить всё, но благородно, не вдаваясь в подробности.
И выяснить всё: что были дальше за мальчики? Что ещё он с ними делал?
Я чуть ли не на пороге наткнулся на уже известного мне следователя, и воодушевление тут же ушло, потерялось. На замену секундной доброжелательности пришло осознание своего долга и необходимости.
- Добро пожаловать, Дейдара. Мы вас ждали. У нас для вас несколько новостей.

.

Новостей мне не сказали – лишь заперли в сумрачном кабинете в одиночестве и попросили ждать. Что-то случилось, я это чувствовал - во мне опять набухала тревога.
Я откинулся на спинку стула. Да, это было отвратительно и не благочестиво, но из-за всех этих туч, повисших над нами с Сасори, у нас не было секса и я изнывал от подобной скупости до прикосновений.
Стены этого здания Закона и Справедливости отдавали дешевизной и небрежностью. Все благородные позывы, все мысли о том, что ты спасаешь бедных маленьких мальчиков, приехав сюда выдвинуть обвинения против своего первого любовника, тут же обрывались. Оставалось отвращение.
Может, ещё не поздно уйти?
Эта мысл мало-помалу становилась навязчивой идеей, и я отвлекал себя пересчитыванием реек на радиаторе. Но это занятие было ещё более унылым, чем цвет здешних стен.
Рен-Рен-Рен, тебя снова слишком много в моей жизни. Кажется, это именно ты стоишь теперь между мной и Сасори и давишь на нас наставлениями о целомудренности.
Следователь зашел, и я будто потерялся. Пара минут потребовалась мне, чтобы прийти в себя, вернуть свою душу в тело и быть достаточно разумным, чтобы отвечать на вопросы.
- Начнем?
Его голос отдавал усталостью рабочего дня. Я искренне надеялся, что сейчас, в семь часов, никому уже и дела до меня нет.
Но я, как всегда, ошибался.
Ты был интересен им от начала и до конца, Рен.
- Давайте на чистоту, хорошо? Как вы познакомились? В каких состояли отношениях? Какие действия полого характера имели место быть?
И я отвечал. Просто и ясно.
О том, что познакомился с тобой случайно и что ты был старше меня на четыре года. Что ты был художником и снимал студию и подрабатывал учителем в художественной школе, куда пристроил и меня.
Что мы с тобой жили вместе, и было место всем действиям полого характера, которые могут возникнуть у двух любовников.
И да, мне было четырнадцать.
Нет, моя психика не пострадала. Я говорю правду. Честно.
Не было никаких изощрений. Мы были любовниками.
Из-за чего мы расстались?
Я просто вырос и начал капризничать.
Фразы вылетали из моего рта слишком быстро и уверенно – это наверняка бросалось в глаза.
Плевать-плевать, черт возьми, только побыстрее, хватит уже призывать этих духов прошлого, мне трудно дышать…
Да, я не против стаканчика воды.
- Хорошо. Этого достаточно.
- Вы не могли бы мне рассказать подробней? Что случилось, почему Рен внезапно привлек ваше внимание?
Следователь искривил губы, будто и так всё было ясно – подобные ему всегда притягивают внимание. Я упустил этот жест и ждал ответа, очень ждал.
- Подробности в суде. Мы берем вас как свидетеля. Вашего Рена, как и ожидалось, было достаточно легко найти.
Пренебрежение, сквозившее в его голосе, омерзение – все это окатило меня, как холодной водой, пригвоздив к стулу. Я испугано и удивленно распахнул глаза.
Рен где-то здесь? В этом здании с безвкусными стенами?
Вряд ли мне его покажут.
Нет, стоп. Рен у них. Значит, все кончено. Теперь уже окончательно.
- Я не смог бы… его увидеть?
Ещё больше мерзости от этих паршивых людей – ещё чуть-чуть и этот угрюмый следователь не выдержит.
«Он насиловал тебя мальчишкой, а ты хочешь увидеть его!» - едва не вырывалось из его рта.
Но я хотел, действительно хотел увидеть его.
Моего Рена.
Пожалуйста-пожалуйста, это ведь не трудно.
- Я поговорю на эту тему с его адвокатом. На сегодня все. Мы позвоним вам, как только будет установлена дата суда.
Я не вставал, я не двигался, я не собирался никуда уходить.
- Ну же! Быстрее! Мне не до ваших подростковых драм!
Не смог удержаться, бедняжка, с его грязного языка всё-таки сорвались эти полные знания жизни слова.
Я добродушно улыбнулся и поспешил уйти.
Выйдя на крыльцо пропитанного серостью осени здания, я обернулся.
Где-то там, в коридорах и маленьких комнатах, был ты.
Осужденный едва ли не моими руками.
Ты простишь меня за это, Рен?
Я всё же тебя любил. Поздновато для признания, но всё же.
Я простоял напротив непозволительно много времени – даже для прощания.

S.

О, желание. Я так тебя люблю.
Я жду тебя как давнюю любовницу, которая приходит лишь в определённый день в определённое время.
И дождаться этой минуты – немыслимо.
Наруто здорово завелся – я был этому даже удивлен. Его сознание, как всякое сознание чаще всего любит делать, подкинуло ему парочку неплохих сцен, подпитанных долгим и иссушающим воздержанием.
Часто ли вам приходится чувствовать желание и при этом не иметь возможности его удовлетворить?
А как насчет сладостного ожидания, когда вот-вот и почти?
Чудесно, не правда ли?
О, как я любил его в тот момент! Любил как любовника, любил как тело, к которому необходимо прикасаться.
Мы едем в метро, чтобы побыстрее – тут грязно и свет жёлтый. Нас кидает из стороны в сторону, мы держим магическое расстояние между телами, преодолеть которое – значит глотнуть чистого воздуха сквозь пелену яда.
Человеческая суть неизменна: вся ваша асексуальность рано или поздно оказывается чушью собачьей.
Но когда придёт тот момент?
Никогда не угадаешь.
Что нашло на этого мальчишку на этих скрипучих качелях? Ведь он без слов поднялся и пошёл за мной, словно я был путеводной звездой, а он – странником.
На какие метафоры мы способны, когда наши желания не удовлетворены!
Хмурый взгляд Наруто уперся в меня – он ждал и не мог уже более этого скрывать.
Я мысленно усмехался всей этой ситуации. Он был не первым и не последним мальчиком, которого я вот так запросто развожу на секс.
Но Наруто был особенным, да, точно, он был исключительным.
Может, мы с тобой даже познаем всю эту психологическую тонкость секса?
Я обладаю тобой, а ты подчиняешься и в этой своей беспомощности черпаешь ещё больше удовольствия, чем от всех девушек, чьи соски касались твоей воспалённой жаром кожи.
- Долго ещё?
Наруто нетерпелив и почти зол. О, время, давай ты сделаешь некоторый прыжок, всё эти лишние минуты-поводы для того, чтобы передумать.
Мы выходим на следующей станции.
Вокруг люди – много людей – и это лишь подпитывает общую возбудимость, в которой мы пребываем.
Обыватели, спешащие домой и побыстрее, многие ли из вас познали настоящий секс, ожидающий нас сегодня с этим мальчиком?
Из головы вылетело всё – осталось лишь желание.
Но постой, кажется, тут где-то затерялось благоприятное расположение к этому человеку?
К черту. Сейчас это не важно. Сейчас – это мальчик, которого хочешь ты и который очень хочет тебя.
Переулок и его руки, затаскивающие меня за стену.
Его испуганные глаза.
Ну что, мальчик, научить тебя прокусывать чужие губы?
Ты боишься?
Я прижимаю его к стене, припав к шее в жесте изголодавшегося по чужим прикосновениям человека. Целую, кусаю, облизываю так, что моего бедного мальчика уже трясет.
Его глаза всё такие же большие, я усмехаюсь и впиваюсь в его губы, а он неумело орудует языком, пытаясь насытиться, прикусывает мне губы и, наконец прочувствовав всю исключительность, медленно-медленно оттягивает мой язык полусомкнутыми зубами.
Я выдергиваю его из переулка, он весь переломанный возбуждением. Мы – пьяны, чертовски пьяны собственными желаниями.
На следующий день мы ничего не припомним – всё будет в дымке того, как это должно было быть. Как предполагалось в наших головах.
И уж точно никто не припомнит всех этих маленьких извращений по пути – прикусанных языков, кратких, но пронзительным прикосновениях к возбужденной плоти, растерзанных шей.
В здании общаги уже не так весело – мы уже успокоились, почти справились с неодолимым желанием секса. Я спокойной вставляю ключ в замочную скважину, а он уже начинает смотреть на меня с той подозрительностью, впоследствии перетекающей в нежелание.
Дверь закрывается за нашими спинами – и вот тебе комната три на четыре, пространство замкнутое, но исключительно наше.
Наслаждайся.
Он становится напротив меня, весь его мир так и орёт «Вот он я. Забирай. Делай что угодно».
Какие хорошие предложения.
"Ты другой человек, Учиха, когда переполняешься желанием" – сказала бы сейчас моя Ино своим нарочито серьёзным тоном.
Ну, давай попробуем совместить чувства и динамику тел. Я надеюсь, это будет поразительным произведением.
Шея Наруто опять переполняется мной, также, как его руки уже методично мной направлены на поясницу и ширинку.
Пелена возбуждения закрывает его ранее ясный взгляд.
Мой ничего не умеющий мальчик. Я уже сейчас вижу, как ты был неправ, когда думал, что твоё тело не способно чувствовать.

*

Sui.

Телефон вибрирует в кармане, и я, через чур обрадовавшись, тут же достаю его.
Короткая sms от Ино с каким-то новым, ею выдуманным местом встречи.
Наслаждаться её силуэтом в ярко-белом пустом кабинете, впиваться в неё губами в её маленькой общажной комнатке, жалеть, бесконечно жалеть, что когда-то отказался от шикарных зал, в которых мы могли бы остаться навсегда, сплетаясь телами в шёлке.
- Ходзуки?
Я тут же оборачиваюсь – инстинктивно.
На другом конце кабинета меня ждет учитель, впиваясь своими тонкими пальцами в острые локти.
Пара движений – его руки шарят по исхудалому телу в поисках кармана, и вот уже пара купюр оказывается на парте.
Всё это в одно мгновение, что я еле успеваю за всеми этими внезапно сменившимися декорациями.
Я, кажется, слишком долго собирался, и мы опять одни в аудитории.
Он, кажется, всё же запомнил меня, какая неожиданность.
Эти деньги на столе – неужели для меня?
И неужели вас, дорогой преподаватель, привлекает секс с учениками? Или, возможно, вы любите покупать любовь, решив, что это единственно-надежный способ?
Телефон снова завибрировал, но уже в моих руках, звонком Ино.
Прости, девочка, грустящая о мальчике, сидя в столовой и отдающая мне в полцены пару таблеток. Кажется, я совершенно забыл, что было моей истинной целью.
О Господи, весь его вид снова сводит меня с ума. На пару мгновений мне становится не по себе.
Деньги означают власть.
А власть – самое любимое человеческое изощрение.