Одержимые. Начало.

Его смерть стала большой неожиданностью для нас. Наследник, великий воин Итачи Учиха, на моей памяти никогда не болевший, во мраке ночной мглы скончался от рака печени.
Я навсегда запомнил перекосившееся лицо отца, увидевшего едва остынувшее тело сына. Неестественно бледная кожа словно прилипла, обтянула худого и иссохшего Итачи. Прозрачная, могильно-белого, слегка голубоватого оттенка… Цвет был слишком мутным: я не мог его разобрать. Но мне казалось, что лишь дотронувшись до кожи, она сотрется и исчезнет, превратится в многовековую фолиантовую пыль, оголяя застывшие в вечном покое мышцы. Я смотрел неисчислимое количество времени на застывшую грудь брата; будто бы сами часы Земли завершили свой ход вместе с ней. В голове не укладывалось, что более она не поднимется, вдыхая живительный воздух. То было потрясением. Мой взор отказывался воспринимать картину, что грубыми мазками нарисовала суровая реальность. Сознание бесконечно долго воображало, как веки поднимутся и наши очи встретятся. Вместо сей мечты, до меня доносились лишь печальные крики воронов, слетевшихся к нашему дому под утро. Прислуга пыталась разогнать небольшую стаю, но они возвращались вновь. Тогда я не придал этому большого значения, только хмыкнул, отметив, что те вороны – любимые птицы брата. Он всегда у меня ассоциировался с ними.
Нашу мать долго не могли отвести от тела. Для нее участь дорогого первенца казалась невозможной, ирреальной. Того маленького мальчика, выкормленного ею, воспитанного ею, более не стало, он никогда не вернется назад. Эта мысль отказывалась приживаться в сознании женщины. Ее не должно быть, как и бездыханного тела.
Слезы беспрерывным потоком омывали мертвенно-бледное лицо. Освещенный от лучей восходящего солнца, лик Итачи выглядел более живо и излучал умиротворение, в отличие от материнского. Блики светила весело игрались, озаряя комнату и слегка касаясь лица наследника. Все жило вокруг, все встречало новый день, а она умирала, погибала заживо, созерцая ненаглядного, любимого сына. Некогда нежные и мягкие руки яростно вцепились в тело Итачи: женщине казалось, что он сейчас оживет, если его слегка растормошить, что это лишь летаргический сон, не смерть. Микото не верила и иссыхала жизненно, отдавая все соки на чувства и эмоции. А я, ее второй сын, не мог более смотреть и вышел из просторной комнаты, в центре которой на футоне лежало тело. Невыносимо было созерцать некогда сильную мать столь сломленной, гадко было осознавать, что людям свойственно погибать.
Мы встретились лишь на похоронах. Моего брата закопали на семейном кладбище, за деревней. Захоронили под тяжелой мраморной плитой, запечатали тело, отправили во вторую жизнь. Мы с матерью еще долго простояли около могил и обнялись крепко. Микото как никогда нужна была моя поддержка. Всего лишь за один день, что для всех казался вечностью, она постарела на десять лет. Все ее тело излучало хрустальную хрупкость: еще чуть-чуть - и я сломаю женщину пополам. Моя дражайшая мать, силой духа которой прежде я восхищался, за одно мгновение превратилась в полную противоположность, утратив навсегда истинную сущность. А я… А мне оставалось стать той крепчайшей опорой, фундаментом, на котором будет стоять дальнейшая судьба клана Учиха и нашей деревни. Ведь наследовать отца отныне буду я.
Я шел по кладбищу по направлению к дому. Мать еще осталась рядом с плитой, окруженная стражниками. Из тяжелых и низких туч сегодня пошел первый снег, маленькие частички которого тонким слоем укрыли землю. Засмотревшись на природу, мой взгляд случайно заметил тонкую фигуру вдали. Девушка прислонилась спиной к дереву, закрывая лицо ладонями. Кажется, ее звали Сакурой Харуно – дочь местного рыбака. Я часто видел её рядом с поместьем, ибо Кизаши, отец, был основным поставщиком рыбы для нашего клана.
Она случайно повернулась в мою сторону, мы встретились взглядами. Ее мутный взгляд, в котором плескалась обида, меня немного удивил: обычно девушка всегда была улыбчивой и счастливой. Когда Сакура поняла пред кем рыдает, то резко развернулась и убежала в другую сторону. А я снова остался один.
И только лишь крик одинокого ворона разрезал ту тишину, нашептывавшую каждому свою тайну.

~***~

Ночная мгла окутала темным одеялом с красивейшими звездами людское поселение, сокрытое меж заснеженных гор. Уж был ноябрь, холодный и суровый. Его ледяные руки застали жителей, не успевших закрыть тонкие седзи своих домов прочными деревянными щитами, врасплох. Казалось, морозные ветра вот-вот проломят легкую рисовую бумагу, что служила им преградой пред небольшой девичьей спальней на шесть татами.
Тихий огонек свечи едва мигал в скромных покоях, отдавая играющимися тенями на стене. Теплый и мягкий свет согревал глаз, но совершенно не мог добраться до потаенных уголков сознания девушки. Инстинктивно она молилась всем богам, дабы те уничтожили небольшую догорающую свечу. Враз испытывая столь непосильные для тела мучения, крестьянка из всех сил пыталась пробудиться, но что-то сковывало, что-то мешало.
Резки и дики были ее движения, сопутствующие крику ворона, пробивающегося сквозь седзи. Черный клюв яростно бил, кромсал и отрывал ассиметричные куски бумаги, кидая их на холодные доски, пожирая их. Безумный, он издавал истошные вопли, распространяя по миру запах тления, заполняя им свежий горный воздух, отравляя и уничтожая таинственность ночи. Горящие, налитые кровью глаза в исступлении глядели в проделанные огромные дыры, сквозь которые виднелась прекрасная девушка. Ворон бился о бумагу, отчего в округе раздавался глухой стук, а преграда не поддавалась. Зрачки быстро вращались, оценивая местность, как вдруг остановились на маленьком камушке, что лежал около раздвижных дверей. Скрежеща, громко хлопая крыльями, он источал великое множество черных, что адская мгла, теней. Дети мрака устремились к породе и, соприкоснувшись с её холодом, забросили в небольшую комнатушку, дабы тот разбил злосчастную статуэтку. Собака-лев* вдребезги разбился; большое количество осколков усеяло пол, попадая на футон юной девушки.
Она чувствовала его присутствие всем телом, которое отчаянно чему-то сопротивлялось. Ее словно мучил жар, доводящий до безумия молодой разум. Брови близко сдвинулись к переносице, а изо рта сорвался первый тихий стон, жуткий стон жертвы. Согнувшись пополам, зеленоглазая зарыдала. А ворон кричал, кричал беспрерывно и зверски, как надрываются только стервятники, слетевшиеся на мертвечину. Он царапал, словно наточенными, когтями легкую преграду, избивал ее мощными и лютыми крыльями, кромсал клювом, но никак не мог пробраться внутрь. А тени, что пробрались вовнутрь, плясали свой дьявольский танец. Тогдашней ночью стена вобрала в себя неисчислимое количество обликов нечеловеческих. Свеча, озарявшая своим светом лики чудовищ, что отдаленно напоминали животных, породила тысячи детей мрака.
То царило мракобесие: оно возрождалось из тени пламени, жило и каркало речи самого дьявола. Они издевались над юной душой, терзали ее эфирную плоть, намереваясь изничтожить и поработить, забрать себе ее святость, приковать и оставить в мире гнили да падали, но оказались бессильны. Бесы, приобретая все более ясные демонические очертания, вырывались из плоскости, образовывали круг, что смыкался вокруг татами. Их безумные улыбки, что оскалы, вздохи и кряхтения, будто сипы умирающих, заставляли бедное, худое тело извиваться в бешеном темпе. Крики жертвы, достигшие своего апогея, вмиг затихли, уступая напору злых духов. Девушка замерла в неестественной позе, будто бы что-то внутри нее успокоилось.
Костлявая рука прообраза нечестивого пробралась до края футона, на котором разметались длинные сальные волосы. По-тихому, миллиметр за миллиметром, под аккомпанемент сумасбродно гремящих воплей, она приближались к розовой пряди, но резко поднявшееся тело несчастной помешало ей.
Яркая зелень глаз встретилась с адскими красными очами. Фитиль угас, свеча померкла, рука осталась пеплом во взбешенном воображении, а мороз захватил в плен холодного полотна всю комнату.
Нечеловеческий крик, ужасом своим пробирая до костей, пронзил таинство ночное. Девушка резко замотала головой, намереваясь найти источник звука, но все попытки оказались тщетными. Комната была пуста. Руки невольно прикоснулись к заплаканным во сне глазам…
Лишь утром она будет думать обо всем, как о страшном сне. Но это мгновение, эта встреча… Момент был пережит, Сакура никогда его не забудет.
Ворон испарился, а небольшая дырочка в рисовой бумаге седзи осталась в памяти навсегда.


Я помню лишь жжение, постепенно разъедающее во мне огромную дыру посреди солнечного сплетения. Слышал, что там находится душа, но всегда отказывался верить в это. Дух не должен болеть, не должен щипать и самоуничтожаться. Почему же я ощущал столь страшные чувства в ту полночь?
Он ворвался в меня, он уничтожил меня мгновенно, останавливая всякую работу моего разума. Его дикий вопль заполонил рассудок, как сплошной шум, закрыл пути мыслей. И что-то страшное, нечто липкое и вязкое пробралось вовнутрь тела, заполонив его. Я познавал постепенное гниение, что воцарилось во мне, подминая каждый атом организма под себя, перекраивая его структуру, заменяя неугодные детали. Вмиг всякий орган наполнился бесконечной желчью, разрушающей злостью, удушающей ненавистью. Мне казалось, что плоть моя оказалась греховным сосудом всего этого страшного мира.
Глаза отказывались видеть окружающую действительность. Их просто не было, они исчезли, поработились в слоях мироздания души моей. Черный угольный взгляд не подчинялся мне, отныне он не принадлежал Саске Учиха. Его зрение создано для созерцания, эти же – для боли. Они одарили меня ею сполна. Боль вливалась в тело бурным речным потоком, закупоривая каждую пору, каждую клеточку. Тело мое и есть боль. Великое бремя свалилось на меня нежданно, быстро подчинив и приструнив. Лишенный возможности сопротивляться, я неподвижно постигал хаос, зарождавшийся во мне.
И оставалось лишь рыдать, наполняя пустошь вокруг бесконечными вскриками. Я был уверен, что вокруг ни души, ибо все вошло в меня, все тяжкое вокруг было сосредоточено в одной точке, зудевшей около сердца. Малейшее колебание воздуха отражалось от тонкой белой кожи… моей кожи. Кожи Саске Учиха. Я все еще являлся им, моя психика разделялась на многие грани, что отчерчивали тонкую линию между безумием и настоящим. Их было так много, этих линий, так много! По числу сравнимо лишь с бесконечностью накативших волн горестей и мук чьей-то беспокойной души, родной и знакомой. Одно неловкое шевеление пальцем, и мысленная грань будет перечёркнута, а за ней и другая, и третья, и так до самого людского дна, коего не видно. Как бьющиеся зеркала, они срывались в пропасть, да звону их не было конца. Он оглушал меня, слившись в консонансный дуэт с душераздирающим воплем.
Этот крик постепенно приобретал разборчивые слоги, они, в свою очередь, образовывали слова. Это были чьи-то мысли. Не мои – Чужого.
«Отдай мне тело… Отдай мне тело!» - сиплые речи гулом отозвались в голове.
«Мне нужна она. Ты должен меня понять».
«Ты должен меня понять».
«Должен… понять…»
Когда все завершилось, я не помнил. Тогда небольшая частичка меня осталась где-то глубоко внутри, не в силах бороться с накатившими чувствами Иного, разрывавшими со всех сторон. Только небольшая надежда теплилась в лоне безумного рассудка. Я верил, что выберусь из лап чего-то мерзкого, дурного и гнилого, словно разложившаяся мертвечина внутри гроба.



Золотые листья теплым ковром усыпали остывающую землю, словно намеренно заботясь о ногах молодой девушки, идущей вдоль прекрасного осеннего леса. В нежных руках она держала небольшую кошелку с яблоками, которую она крепко-крепко прижала к себе, дабы не уронить в спешке. Две розовые пряди, не вошедшие в пучок сзади, разметались в разные стороны от попутного небольшого ветерка. Было нетипично холодно для ноября их района; наверное, именно из-за страха переохладиться и заболеть девушка начала быстро семенить мелким шагом сквозь поражающие своим великолепием пейзажи золотой осени. Она не замечала вдали крепкую цепь величавых, грозных гор, покрытых сединой, не видела мельтешение лесных белок, собирающих запасы на зиму, не слышала переливчатый щебет небольших ручейков, отходящих от могущественных рек, что сокрыты в заснеженных возвышенностях, так же, как и не замечала преграды под ногами в виде пеньков, маленьких камней и прочего наполнения лесного. Потому ее внезапное падение оказалось совершенно предсказуемым.
Сакура громко вскрикнула от непредвиденности, от чего ее эхо быстро пробралось в дальние уголки местности. Девушка попыталась было встать, да наступила на некогда зеленого цвета теплое кимоно. От обиды на несправедливость жизни она снова упала на огненную листву, недовольно сжав бледные губы. Болезненное, молочного цвета лицо исказила гримаса ярости и недовольства. Красивую и утонченную роспись цветов сливы заменила мокрая грязь от остатков пролившегося недавно дождя, яблоки же разлетелись во все стороны… Ей нельзя оставаться здесь дольше положенного, за ней следят. Она чувствовала его присутствие всем телом, он был там. Боясь, что ее снова проберет паническая дрожь, девушка начала быстро подниматься, стараясь перенести центр тяжести с ушибленной ноги на здоровую. В мыслях пылало ярким пламенем лишь одно слово: «Скорее!» Ей казалось, что еще чуть-чуть - и тени догонят её во главе с вороном. Шум летящей птицы, мощно размахивающей крыльями, стоял в голове, поселяя панику. Сакура невольно представила что будет, если ее догонят, от чего по всему телу пробежалась дрожь. Она завертела головой, чтобы увидеть, кто за ней идет по пятам. Девушка отчетливо слышала дыхание сзади себя, чье-то присутствие… Харуно казалось, что это боги издеваются над ней, что это боги наказывают ее за преступную связь, что это все жестокие боги, которые демонстрирую свою силу за неповиновение.
Развернувшись назад в надежде поднять корзинку, она никак не рассчитывала наткнуться на взгляд угольных глаз молодого человека. Ее удивлению не было предела, ведь сердце чуяло его демоническую сущность вот уже как несколько часов. Еще минуту назад она была уверена, что это тот самый ворон, приходивший к ней во тьме. Его налитые ненавистью самого ада очи преследовали все утро, но все оказалось миражем… Немыслимо!
- Так это был ты! – Она указала на виновника пальцем, но враз помутившейся рассудок не дал ей возможность рассмотреть его. Казалось, что осталось совсем чуть-чуть времени и девушка потеряет сознание. Рассеянный взгляд видел только черные, что адская глубина, глаза, ум же объяла лихорадка. – Это ты следил за мной все это время!
- Извин…
- Что тебе от меня надо?! – Перебив его, Сакура не чувствовала себя неправой. Переполнявшие ярость и обида заслонили всякий рассудок и понимание происходящего. Ей просто надо было сорваться на ком-то, выплеснуть всю ту консистенцию мрака и страха, заполонившую ее. – Зачем ты следишь за мной? Кто ты вообще такой?! – И она, уставшая от всего, взглянула ему прямо в глаза, потеряв всякий контроль над эмоциями. Девушка рассчитывала увидеть в них все, что угодно, но не глубокую задумчивость. Вместо растерянности и удивления, юноша просто о чем-то размышлял. Минуту столь длительного молчания иногда прерывал скользящий по просторам ветер. Словно он намеревался дотянуться до глубоких струн внутри розовласой, чтобы те зазвучали подобно сямисэну. Его хладные руки пробирались вдоль спины, морозили ее, рождали дрожь во всем теле. Это бесило. Молодое лицо исказила гримаса ненависти и недовольства, девушка уже развернулась, чтобы пуститься в бег, как…
- Саске Учиха.
Сакура не сразу поняла смысл двух слов. Зрачки невольно расширились, а рот приоткрылся в изумлении, оголяя ряд слегка неровных зубов. Осознав, ей захотелось лишь одного – рыдать. Она чувствовала себя последней истеричкой, находившейся на грани срыва. Что же сотворилось с ней за последние сутки? Было уже все равно, ибо, зная нрав правящей семьи в их поселении, ей недолго осталось наслаждаться звуками природы. Ведь что же значит жизнь никчемной крестьянки по сравнению с оскорблением самого наследника великого клана Учиха? Упав на колени, она склонила голову пред Саске и быстро пролепетала слова извинения. Если слухи были правы, последний сын Микото-сама был гораздо строже и злее покойного Итачи. Итачи… Какая же она все-таки глупая и наивная! Повелась на поводу у больного воспалившегося разума, ведь наверняка у нее жар и она находится в бреду и лихорадке. Бред и лихорадка, это все они, проклятые!
- Успокойся, я не собираюсь тебя наказывать. - И он мягко улыбнулся, по-доброму и очень нежно. Согнувшаяся в поклоне, Сакура не видела эту перемену на лице, но ясно прочувствовала. Она уже потеряла счет удивлениям, застигающих ее врасплох который раз за этот день. Нет, это слишком много, слишком много происшествий даже для нее. – Ты ушиблась? Идти сможешь? Я тебя провожу.
Саске поднял ее безвольное и обмякшее тело в надежде на то, что она все-таки оправится от шока и продолжит путь, но девушка стала сбивчиво дышать. Он никогда не любил, когда женщины плачут, ведь это показатель слабости и сломленности, но не сегодня… Ее слезы оставляли на темно-синем кимоно небольшие мокрые разводы, а хрупкие кулачки прислонились к груди. Сакура плакала как маленькая девочка, сорвавшись от перенапряжения, пытаясь найти отдушину для своих горьких чувств. Всхлипывающая, она приносила ему тысячи и тысячи извинений с просьбой помиловать, но никак не могла остановить поток ледяных слез, что те самые горные водопады с гулом падающие вниз.
- Все хорошо, - Учиха приобнял девушку, сжав ее надломленное, худое тело в сильных и надежных руках. – Тебя надо провести домой, ты не в состоянии идти сама.
- Саске-сама, вы… в-вы… - Ее губы не могли произнести ни слова от нахлынувшего чувства благодарности, уважения. Ей показалось, что она благословлена Всевышним, что он хранит ее и оберегает от злого. Ведь ее не покидало ощущение слежки, ведь она была, не исчезла. Бред и лихорадка не проходили, а следовали по пятам, заставляя девичью психику существовать в напряжении. И лишь пред ним Сакура раскрылась и забылась. Она оставила позади пляшущие в сатанинском танце тени, костлявые руки усопших, тянущихся к волосам, ногам и быстро дышащей от возбуждения груди, пытавшихся дотянуться до сердца, сжав его в тисках. Но лишь взглянув в безумном порыве в чернейшие глаза, затягивающие, словно звездное небо, девушка поняла – злые силы не достигнут сокровенного. Они не заберут то, что принадлежит другому. То, что принадлежало наследнику. Ее сердце навсегда останется в руках Итачи Учиха, пленившего его в одно мгновение, сблизившее расстояние в пропасть до одного шага. Харуно была так благодарна его брату, так его боготворила! Но забылась и потеряла бдительность.
- Не надо говорить, я все знаю. - Будущий властитель прервал возможную пламенную речь девушки, понимая, как тяжело ей даются слова. Он выпустил ее из теплых объятий, защищавших от студеных воздушных потоков, и прошел на несколько шагов вперед. Яркие деревья, украшенные пламенными кронами, были свидетелями той сокровенной тайны, творящейся среди их вековой рощи. – Ты идешь? – Рука, протянутая в ее сторону, была красивой и утонченной, но не лишенной истинно мужской мощи и силы. Она вселяла доверие и спокойствие.
- Иду, господин, - тихо-тихо, как птичка, прощебетала Сакура и кончиками пальцев дотронулась до него. Боязливо и неуверенно подошла, все еще не веря, что это происходит наяву.
Тени прошлой ночи, мучившие и терзающие ее, исчезли, успокоившись в своем безумии.
Повернувшись спиной к девушке, юноша позволил себе лукаво улыбнуться. Беспечная Харуно, наконец, ощутившая покой после смерти Итачи, забылась и легкой походкой продолжила путь.

*Собака-лев - оберег, защищающий от злых духов и приносящий богатство в дом.